- Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! - крикнул, грозя кулаком.

- Пошел вон! Мразь...

Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом; из левой руки его текла кровь. Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:

- Собака! Надо же - руку укусил.

- Дай я тебя платком перевяжу! - ринулась к нему Даша.

- Да пустяки!..

Она ловко и быстро перетянула платком его руку и завязала двумя узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:

- Иван, это правда, что тебя посадят?

- Врет.

- Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь... - Она прижалась к его груди и заплакала.

- Успокойся, успокойся. - Он гладил ее по голове, как ребенка. - Видишь - я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и расстались друзьями. Он даже хлопотал за меня в райисполкоме.

- Я знаешь о чем подумала? - Она запрокинула голову и опять поглядела в лицо ему. - Если тебя посадят, я стану твоей женой.

- А если нет? - Он с ласковой насмешливостью глядел на нее. - Ну, чего молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили сегодня же.

- Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое? - испуганно запричитала она. - Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?

- А я не смеюсь. Моя судьба - ты. Она в моих руках. - Он обнял ее и поцеловал.

Им помешал стук в дверь.

- Неужели ему мало? - сказал Чубатов, оставляя ее. - Погоди, я сейчас.

Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок; падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые, глядя друг на друга.

- Иван Гаврилович, - сказал Коньков Чубатову, - я должен взять вас под стражу.

- Ваня! Ва-а-аня! - с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.

- Ну, будет, будет, - утешал ее тот и виновато Конькову: - Извините, капитан... женщина.

- Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?

- Нет, - твердо сказал Чубатов. - Когда болит зуб, его сразу надо дергать.

Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.

- Я готов, капитан, - хлопнул себя по животу: - У меня зипун - весь пожиток. - Потом Даше: - Чего понадобится, попрошу у тебя.

- Я все принесу, - пролепетала она.

- Да, вот еще! - Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова: - Капитан, а можно мне идти с гитарой?

- Можно... до самой камеры.

- Вот спасибо! - Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: - Не горюй! - И потом капитану: - Пошли!

Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:

Я поднялся к тебе на Большой перевал,

Я все ноги разбил, я все путы порвал...

Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же - конвоиром.

А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.

19

Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипла ковлагами придорожная глина. Обчищая об железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.

Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. Значит, ждала, с невольным одобрением подумал Коньков.

- Ты чего такой хмурый? - спросила она с порога. - Иль проголодался?

- С прокурором поцапался, - отвечал Коньков, снимая плащ. - Дело у меня забирает.

- Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.

- А тебя, говорит, накажем.

- За что?

- Чубатова посадили... А я не согласен.

- Ах ты! Какая жалость! - всплеснула руками Лена. - Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.

Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.

- Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.

- Лень, а у нас гость!

- Иди ты! - обрадовался Коньков.

- Пошли! Чего расселся?

- Идем, идем, - весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.

Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсе и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.

- Арсе! Какими судьбами? - радостно приветствовал его Коньков.

- В город приезжал... шляпу купил. - Арсе мундштуком трубочки указал на голову.

- Шляпа-то дамская!

- Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.

- Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.

- Почему?

- На ней вуалетка.

- Какой вуалетка? - Арсе снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.

- А вот вуалетка, - указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.

- Это накомарник, понимаешь, - сказал Арсе, снова примеривая на себя шляпу.

Коньков засмеялся.

- Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.

- Это? Зачем? Красиво... И все узнают, сколько деньги платил.

- У тебя, брат, все продумано.

- Конечно, - согласился Арсе.

- Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее! - крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсе: - Как ты меня нашел?

- Наши люди говорили.

- Откуда они знают, где я живу?

- Наши люди все знают.

- Пра-авильно, - усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.

- Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, - сказал, понизив голос, Арсе и подаваясь корпусом к Конькову.

- А кто же поджег его? - Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.

- Боборыкин поджигал, - уверенно ответил Арсе.

- Кто тебе сказал?

- Никто не говорил... Сам знай.

Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он спросил скорее для приличия:

- Каким же образом ты узнал?

- Бабушка Одинка видел... Моя жена.

- Почему же она мне не сказала? - удивился Коньков.

- Она тебя боисси.

- Что же она видела?

- Она, понимаешь, дрова собирал... Там тайга, где лесной склад был. Вдруг лошадка едет, человек на ней, верхом, понимаешь. Бабушка смотри, смотри... Кто такой? Боборыкин, оказывается. Его слезал с лошадка, ходи юрта, где Гээнта спал. Бабушка за дерево прятался.

- А чего она спряталась?

- Она боисси. Боборыкин смотри кругом, никого не видал. Тогда он вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из трубка. Бабушка думал - его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, час проходил... Пожар! Юрта гори! Лесной склад гори! Вот какое дело, понимаешь.

- А кто докажет, что это был Боборыкин?

- Я могу доказать, такое дело.

- Каким образом?

- Я следы видел. Лошадка искал. Всю тайгу прошел. Лошадь нашел. В ОРСе, оказывается, лошадка. Ну, где запань. Конюх мой друг. Мы выпивали немножко. Я давал ему свой нож. Хор-роший нож. Конюх давал мне писаку. Вот, такое дело. - Арсе вынул сложенную вчетверо бумажку, протянул ее Конькову.

Через плечо ему заглядывала Елена и зло цедила:

- Какая сволота! Какая сволота!

Коньков развернул бумажку и прочел вслух: "Конюху Коновалову. Выдать лошадь под седло подателю сего, Боборыкину. Завхоз Сметанкин. 20 сентября сего года..."

- Вот это бумага! - прихлопнул ладонью по записке Коньков и радостно подмигнул жене: - Ай да Арсе! Да ты прямо Шерлок Холмс...