Он автоматически выполнял свои нехитрые обязанности, а сам думал о Маяковском. Он знал поэта из школы, помнил «достаю из широких штанин», еще что-то смутно про облако. Учительница вроде говорила о поэте как о воспевающем развитой социализм. Копченый как раз жил в эту эпоху, и сомневаться, что социализм именно развитой, ему в голову не приходило.

Он силился вспомнить, метров через двести пятьдесят неожиданно всплыли чудны́е слова:

«Чего хотел сказать? – думал Копченый. – Чего хотел, то и сказал. Руки натренировал, стали они сильные и длинные, как канаты. А шея сама накачалась, там в боксе упражнения специальные есть…»

Татарин тем временем вспоминал другие строчки. В отличие от Копченого у него с советской властью было не все гладко. Сильно пострадали в свое время родители, старый сморщенный дед вообще принципиально отказывался говорить по-русски, а сам Татарин уже успел ходку сделать.

Он нутром почуял, что Маяковский на что-то намекает:

«Ага, – обрадовался Татарин, – ебнули ему по сопатке, так он все и позабыл. Вот они, комсомольцы-добровольцы херовы, пиздеть только горазды, а чуть что – и видеть ваше блядское соцсоревнование не желаю…»

Вечером, ближе к полуночи, на стол с ватманом упали две школьные тетрадки. Копченый написал крупным округлым понятным почерком, но мало. Борис зачитал вслух, стараясь сохранить оригинал:

– «Маяк радуется советскому спорту, по старинке называет его красным. Он хочет, чтобы все советские люди занимались – "…нужен массу подымающий спортсмен". Чтобы значит сам бабайки накачал и народ подтянул. Государство заботится о спорте и само собой о спортсменах – "И растет приобретенный чемпион безмятежней и пышнее, чем пион…"

Спорт, говорит Маяк, из кого угодно человека сделает – "…чуть не в пролетарии произведут из торгаша". А станешь хорошим спортсменом – тебе послабления разные так что занимайся не хочу – "…могут зря (как выражаются провинциалы) всех девиц в округе перепортить". И правильно – чего на них смотреть товарищ начальник на то и девицы чтобы портить».

Понять, что написано в тетрадке Татарина, не представилось возможным из-за грязи, кривых букв и перечеркиваний. Борис велел автору самому прочитать. Тот с готовностью утвердился у стола, глянул было в соседний отсек, но махнул рукой – бенефис важнее – и выкрикнул:

– Доклад! «Товарищ Маяковский не такой уж оказался вам всем и товарищ». Я, когда говорю «вы», не вас имею в виду, а всех строителей коммунизма. Вы-то тут ни при чем. «Козырный чувак с самого начала свару начал – "Товарищи, поспорьте о красном спорте". Короче, предъяву бросил, а вы рвите друг друга. Слова хорошего для гандонов-спортсменов не нашел – "…нагоняя мускулы на теле, все двуногие заувлекались спортом".

И вот ведь к чему ведет, падла. К примеру кент бегать от конвоя хорошо наловчился, время показывает. А наш туз тут как тут – "За такими, как за шерстью золотой овцы, конкурентову мозоль отдавливая давкой, клубные гоняются дельцы, соблазняя сверхразрядной ставкой". У нас, значится, третий разряд, а такой бегун получит сразу пятый, в тундре его не найдешь, наряд на него закрой, а он на стадионе выебываться будет. Такой вот у коммунистов любительский спорт, а поэт коммунистический еще подсевает.

И все ведь простить можно спортсмену. Где это видано, чтобы происхождение позорное менять, если ты, скажем, прыгаешь высоко? Вот, полюбуйтесь что пишет – "Чтобы жил привольно, побеждая и кроша, чуть не в пролетарии произведут из торгаша". Издевается над коммунистами и ихними органами. А дедушку Калинина вообще евреем сделал – "…назовет товарища Калинина "Давид Василичем"".

Понятное дело, спортсменов поголовно в алкаши записал – "…говорят, что двое футболистов на вокзале вылакали весь буфет". И развратные действия в спорте сделал как здрасте – "…всех девиц в округе перепортить!"»

Доклад свой Татарин отбарабанил, почти не заглядывая в тетрадь, победно огляделся и заключил:

– Вот такие у коммунистов поэты, яму еще, – посмотрел в конец стиха, – еще в 1928 году рыть начал, а то в школе «читайте, завидуйте, я, бляха, гражданин» – давай, начальник, мой приз!

Бориса Каюрова, однофамильца знаменитого актера, давно уже не удивляли антисоветские выступления на Крайнем Севере. И не каких-то тихих интеллигентов в своем кругу на кухне – работяги кляли советскую власть и компартию, абсолютно не стесняясь на публике. Он вдруг припомнил ту загадочную улыбку матери, но углубиться не успел. Подошел тракторист со своей половины с законным вопросом:

– А чё за концерт? Приз… Татарин тут выступает… какой приз? За какие такие заслуги?

– Приз – вот он, – Борис невозмутимо достал из-под подушки бутылку водки, – а заработает его тот, кто Маяковского лучше понимает…

– Погодь-погодь, начальник! А Татарин чё тут, самый грамотный? Этот еще, Копченый, туда же. Я, к примеру, тоже про Маяковского могу. Прошу и мне слово: еще непонятно, кому приз.

– Вообще-то мы тут стихотворение разбираем… Но ты прав, главное – тема, может, у тебя другой стих…

– А может, и поэма, – подхватил шустрый Татарин.

Борису уже самому интересно стало, какие новые мысли появятся о поэте. Не зря ведь мать книжонку подсунула.

– Значит так, – издалека начал тракторист, – американец когда падал, попал к нам на весеннюю пашню, в аккурат ебнулся в самую жижу.

– Какой американец?

– Ну тот, с самолета, который ракетой наши заебашили… Я из Поварни возле Свердловска, после дембеля гулял две недели, тут Первое мая, еще повод, так мы всей компанией и побежали к нему на парашют разноцветный…

– Пауэрс, что ли? – догадался Борис.

– Ну да, вроде… Помню, он как толпу нашу увидел, так и обосрался и пистолет в грязь выкинул. А мы без понятия были, думали, наш летун налетался…

– А Маяковский при чем?

– Ну… как при чем, он это… про человек и самолет стих написал… – Пауза. – Вроде, – уже менее уверенно добавил тракторист.

– Эх ты, грамотей, – Борис вернулся на свой топчан и убрал бутылку, – твой Пауэрс еще сперматозоидом был, когда Маяковский застрелился.

Но конкурс на этом не закончился. С той половины еще подошел более взрослый топик Николай. Он положил на стол истертое письмо. Все знали его грузинскую жену Изольду Ноевну и сына – семиклассника Славу.

– Вот, Боря, с Маяковским напрямую связано. – Николай был в бригаде самым грамотным: на Большой земле он работал учителем.

– Так ты сам прочитай. От кого письмо?

– От Изольды, – грустно сообщил бывший учитель, – пишет про Славку.

– И чего там? Про Маяковского?

– Давай я своими словами расскажу, Изольда тут все слезами залила…

В школе показали открытку и предложили написать по ней сочинение. На открытке пионеры сидели у костра в лесу. Славик, мальчик своеобразный, поставил не как другие эпиграф «Взвейтесь кострами, синие ночи…», а нашел где-то у Маяковского: «…Пете некогда гулять. С час поковыряв в носу, спит в двенадцатом часу. Дрянь и Петя и родители: общий вид их отвратителен».