© Григорий Быстрицкий, 2019

© Интернациональный Союз писателей, 2019

Быстрицкий Григорий Александрович

«Родился в 1946 году в семье геологов. С 1968 по 2006 год проводил сейсмические исследования в арктических районах Тюменской области. Освоил специальности от оператора до генерального директора геофизической компании.

С 2014 года публикуюсь в русскоязычных сетевых изданиях».

Обычно на концерты их сопровождают профессионалы. Сегодня по ряду причин скрипачку пришлось везти мне.

Подъезжаем к театру. Он расположен в центре Москвы. Сцена, акустика, зал мест на пятьсот, освещение, расположение кресел, уют и общая обстановка делают этот театр удобным для восприятия живой музыки, оркестра и солистов.

Служебный вход, строгая пропускная система. За два часа до концерта назначен последний прогон с оркестром.

Нас уже встречают, проводят по длинным коридорам в гримерную с табличкой «Солист… (скрипка)». Маленькая гримерная с софой, двумя креслами, столиком трюмо с лампочками, дальше – дверь в туалет с душевой кабиной.

Солистка быстро снимает верхнюю одежду, достает скрипку. Тут же входит костюмер и вывешивает привезенное концертное платье на специальную подставку-вешалку. Следом заходит официантка с подносом закусок, чаем и кофе.

Солистка кивает ей на столик, берет скрипку, и мы с сопровождающей дамой идем по коридорам.

– Зайдем через сцену? – спрашивает дама.

– Через зал, – машинально говорит солистка.

В театре еще пусто. Проходим через вестибюль, подходим к двери в зал. Оркестр играет финальную часть, потом становится тихо.

Осторожно открываем большую тяжелую дверь и тихо входим. На сцене оркестр в обычной одежде, дирижер в джинсах и футболке полусидит на высоком стульчике и что-то объясняет музыкантам.

Солистка, не задерживаясь, быстро поднимается на сцену, подходит к дирижеру. Тот здоровается, находит нужную партитуру. Первая скрипка тут же дает тон, солистка корректирует строй своей скрипки, смотрит на дирижера. Тот взмахивает руками, как птица крыльями.

Концерт для скрипки с оркестром пролетает одним дублем, без остановок, уточнений, повторений и исправлений. Это похоже на слаженную машину, все части которой по отдельности работают безукоризненно, а все вместе составляют гармоничное целое. Такое впечатление, что солистка работает с этим оркестром много и постоянно. Я точно знаю, что это вторая репетиция.

По окончании музыканты тихо стучат смычками по инструментам в знак уважения к исполнению. Переходят на крещендо, потом встают.

Дирижер говорит: «Хорошо», солистка спускается со сцены, и мы в том же порядке быстро продвигаемся к гримерной.

Честно говоря, я по-другому представлял себе генеральный прогон. Но не было ничего лишнего. Было уж слишком профессионально. Вся репетиция заняла столько времени, сколько композитор отвел для концерта. Вероятно, все уточнения прошли в предыдущий раз.

К нашему приходу в гримерной снова подготовили горячие чай и кофе. Солистка перекусила и оставшееся до концерта время шлифовала отдельные фрагменты.

За час до концерта в коридоре зашумели музыканты, потом из других гримерных стали доноситься звуки разнообразных пассажей.

По ретранслятору объявили, что был второй звонок, и музыкантов пригласили за кулисы.

– Ты лучше слушай здесь, – сказала солистка, уже одетая к сцене.

– Нет уж, я в зал пойду, – воспротивился я.

– Ну как хочешь. – Она хотела еще что-то добавить, но сдержалась.

Вообще мне показалось, что за полчаса до концерта обстановка в гримерной как-то незаметно изменилась. То ли возросло напряжение, то ли перед выступлением накалились нервы… В этой маленькой комнате повис какой-то особый накал, тревожная и мощная энергетика стала как бы осязаемой. Я благоразумно решил оставить солистку наедине с бедным Феликсом, с его мистической разрушительной любовью; я не мог мешать ей настраиваться и ушел в зал.

Феликс Мендельсон написал свой выдающийся Концерт для скрипки с оркестром ми-минор в конце своей недолгой жизни. В нем он выразил все глубочайшие переживания от неудачной любви к оперной певице Женни Линд. Так получилось, что он, успешный, богатый, зрелый мужчина, отец пятерых детей, муж красавицы, безнадежно влюбился. Она не захотела разрушить его семью, она сама знала, каково это, когда уходит отец. Поэтому Линд не смогла ответить Феликсу взаимностью. Его переживания стали последним, непревзойденным взлетом музыкального гения композитора.

Тонкие, пронзительные звуки скрипки, отражающие состояние его души, перекрывались мощной игрой оркестра, олицетворяющей бурные, фантастические страсти. Солистка тактично и бережно, твердо, точно, но без малейшего намека на неуместное вмешательство постороннего вела свою партию.

Когда перед финалом первой части она подошла к каденции, я потерялся от переживаний. Это соло не было самой трудной частью произведения, но оркестр молчал, и солистка осталась наедине с залом. Страдания Феликса я понимал, но еще больше я сам страдал за солистку.

После заключительных аккордов в зале наступила тишина. Потом взорвались аплодисменты.

Через минуту я нашел её в гримерной. В коридоре было тихо, музыканты еще оставались на сцене. Она стояла, бессильно уронив руки на пышное концертное платье.

Обычно живая, веселая и энергичная, она была полностью выжата исполнением Концерта. Мы никуда не зашли, нигде традиционно не посидели после концерта, просто ждали, когда подойдет машина.

У подъезда я вышел, чтобы проводить её до двери.

– Ты возишься, дедушка, со мною как с маленькой… А мне ведь уже тринадцать…

Я посмотрел на нее, на её слабую улыбку и подумал: «Да, она уже совсем взрослая…»

Март 2017

Натуральный Кирк Дуглас, только более мощный и длинный, лежал на своих нарах в ватных штанах, заправленных в валенки с огромными галошами, и с неожиданно форсистым одеянием верхней половины своего мускулистого молодого тела – белой нейлоновой рубашке. Он читал Джека Лондона, приладив в изголовье маленькую лампочку, запитанную от тарахтящего рядом с балком трактора. Еще пара лампочек под потолком освещала все купе: чистый стол у окошка, покрытый ватманом, с арифмометром, журналом наблюдений и отточенными карандашами, с другой стороны стола – двое нар друг над другом.

У Бориса Каюрова – а именно этот тридцатилетний ленинградец в должности топографа-геодезиста был похож на Дугласа – вторых нар сверху не было. Там была накрепко прибита полка с натянутым страховочным проводом, чтобы с неё на ходу ничего не падало. У купе не было отдельной двери, нары заканчивались узкой переборкой, за которой располагалась железная печь. Её топили углем, и она выполняла целый ряд полезных функций: грела балок, на ней готовилась пища, была закреплена фляга для производства воды из снега, а иногда и браги из дрожжей с томат-пастой, сверху на специальных перекладинах сушились валенки и портянки. Напротив печи была входная дверь, а рядом с ней – умывальник с экономной пипкой вместо крана.