Посадив Евгению на электричку, Татьяна позвонила Светлане и, объяснив свой скорый отъезд, напомнила об оставленной на зиму в деревне Степаниде Михайловне и семейных планах вернуться в Поречье на зимние каникулы; упомянула и о том, что на станции она посадила Евгению в поезд до Москвы. Дружба и дальнее родство со Светланой требовали точного отношения к сложившейся двусмысленной ситуации, но говорить о беременности Жени она не чувствовала себя обязанной. Очень закрытое, как ей казалось, поведение Евгении она считала достойным усилием над собой и думала, что перед той стоит нелегкий выбор: оставлять ребенка или нет, знала, какая душевная травма, а может быть надлом, ждет ее при одном варианте и какая нищенская, унизительная жизнь матери-одиночки при другом, поэтому сказала на платформе: «Женя, послушай меня, пожалуйста. Извини, что влезаю с советом, но, может быть, он окажется полезным. Зачеркни все, всю прошлую жизнь, в смысле прошлую эту историю – понимаешь меня? Перетерпи. Перетерпи и начнешь потом с чистого листа. Понимаешь? Телефон мой у тебя есть, звони, если что, – попробую помочь». Евгения продолжала выбирать мелочь из карманов, кивнула и пошла к кассе, вернулась и только тогда посмотрела на нее. Народ уже прибывал на платформу, и Татьяна строгим полушепотом добавила: «Сделай вот как. Чтобы не мучиться виной, реши, сколько их у тебя будет, твердо реши, сейчас, пообещай себе, и потом, когда пора придет, – выполнишь обещанное, понимаешь?»
– Кого у меня сколько будет? – как-то отстраненно спросила Евгения.
– Детей, – сухо сказала Татьяна, – не мужиков же.
– А-а, – как-то длинно протянула Евгения, обернулась и посмотрела в ту сторону, откуда должен был идти поезд. Потом снова взглянула на Татьяну: – Не видно, задерживается, что ли? не знаю, как бог даст.
Это так между делом было сказано, что Татьяна сначала не поняла, что это ответ, и продолжала ждать.
– Ну ладно, думай сама, большая уже, – поняв сказанное и почувствовав сопротивление, завершила свои советы Татьяна, и потом, по дороге в Москву, ругала себя, что полезла с вечными своими самыми лучшими намерениями, хотя давно уже никому ничего не советовала. Она знала, почему полезла в этом случае: увидела в ней ту себя, прошлую, полудетскую, почувствовала тем точным чутьем, каким различают свою или чужую человеческую породу. Первый раз за долгое-долгое время, и потому с большим удивлением, она увидела, что встречаются все же еще такие, какой она была когда-то.
От этого прощания на платформе, помимо досады от своего неточного шага, у нее оставалось ощущение какой-то упущенной детали, что-то не складывалось там, на платформе, что она хотела поправить, но так и не поправила, потому что полезла со своими советами, а деталь эта и улетела из памяти. Матери она звонила пару раз в неделю, дотошно расспрашивая про мелочи быта, про то, как там у нее картошка и морковь, сухо ли там, в подполе, много ли снега, куда ходила и когда вернулась от соседки, понимая по деталям, по интонации не про морковь, а про физическое самочувствие матери. Степанида Михайловна переезжать к ним в Москву отказывалась категорически: «Ты что, смерти моей хочешь?» «Господи, мамочка, только живи, – повторяла каждый раз Татьяна, – просто знай, что, если тебе там тяжело или скучно, мы тебя сразу заберем, а если ты себя вдруг плохо почувствуешь – тут же звони, немедленно, я мигом приеду, понятно? И ты знаешь, если чем тебе надо по хозяйству помочь – Света и Сергей с радостью тебе помогут».
Через день после возвращения в Москву она позвонила матери и рассказала, как доехали, как прошло у Маши первое сентября, – и вдруг за рассказом о мелочах старушечьего деревенского быта услыхала, что Женя в Поречье. Тут она и вспомнила эту упущенную деталь: горсть мелочи, которую Женя выгребла из кармана и шевелила в ладони – Татьяна решила тогда, что нужно будет помочь ей с деньгами на билет, и уже положила руку в карман, но ждала, что Женя или достанет кошелек, или спросит о деньгах, но та пошла к кассе, хотя на билет до Москвы этой мелочи никак не могло хватить. Что происходит? Какая-то идиотская история. Все время промахивается с этой Женей, казалось, так правильно все разрулила, и для подруги, и для Жени этой, зря сразу денег тогда не дала, ждала, чтобы та попросила, и с советами, оказалось, не попала, напрасно уговаривала уехать и пугала Светой, по-другому как-то надо было. Попробовала разговорить маму, но расспросы ничего не дали. Потом звонила еще, узнала, что Евгения переселилась в дом к Светлане и Сергею. Все это было удивительно. Наверное, та, прежняя, Татьяна поняла бы все точнее в этих отношениях, может, и говорила бы там, на платформе, по-другому, да где она, прежняя?..
Дождавшись, когда приятно удивленные жители Нечерноземья, давно уже не ждущие милости от природы, откланяются сухим в этом году грядкам и, пятясь задом, утащат в подвалы и погреба тяжелые в этом году мешки, осень вызолотила леса. К середине сентября Поречье опустело, и Женя поняла, что, как ни считать свое будущее дитя делом божьим и надеяться на вышний промысел, ей необходимо самой срочно начинать содействовать этому таинственному промыслу и немедленно приступать к решению насущных земных проблем. Очень хотелось, конечно, как это было у нее каждый год, погружения в осеннее состояние прохладного и сосредоточенного счастья, хоть ненадолго стать покорной частью этого загляденья и очей очарованья, но не получалось. Не было знакомого чувства богомольного преклонения и одновременно вдохновляюще строгой ступеньки вверх, в высоту. Она гуляла по пустым улицам пустой деревни, по деревенским прогонам с выкатившимися из-под заборов яблоками и думала о доставшей уже тошноте, физическом неудобстве, не очень-то счастливом, видимо, Сергее, но более всего о насущном: надвигающейся зиме, Светлане, деньгах, детских вещах, дровах, воде и целой куче подобного.
Бабушкин дом в Поречье годился только для летнего проживания. Когда она, почти два года назад, приезжала сюда с друзьями на зимние каникулы, больше трех дней они тогда не выдержали: отогреть его было почти невозможно, из щелей дуло, запас дров кончился в два дня, свет в комнатах еще наладили, но водопровод перемерз, и за водой бегали к общей колонке на другом конце деревни.
Ехать к матери тоже невозможно, та жила в Коврове у Петра Викторовича, к которому сразу же переехала, как только Женя поступила в Иняз, то есть почти сразу после смерти отца, а сошлась с Петром Викторовичем, как Женя подозревала, еще когда отец был жив, а может быть, даже еще и до его болезни. Ей горько было думать об этом – отношения у папы с мамой последние годы были не очень, но то, что мама могла при болеющем отце иметь отношения с другим человеком, это было тяжело, и она отгоняла от себя детали их жизни того времени, не хотела докапываться. «Был бы жив папа, – подумала Женя, – никаких у меня проблем вообще не было бы». В институт возвращаться смешно: нельзя явиться как ни в чем не бывало и заявить: передумала, товарищи, брать академку, буду учиться в состоянии тошноты и глубокой беременности только на хорошо и отлично. И это бы еще ладно, но после зимних каникул все равно придется решать с тем же академическим отпуском и одновременно еще с жильем, потому что у Семиной, вчетвером в маленькой двухкомнатной, как это было у них подряд три курса, не выживешь, вернее, как родишь – так всех как раз оттуда и выживешь, как свинья какая, этого нельзя. То есть что? Деваться некуда, что ли?! Она перебирала эти варианты и вдруг заметила, что заторопилась, ускорила шаг и дышать стала часто и неровно. Остановилась и постояла на месте.
Не хитри, сказала она самой себе, все не так. Все на самом деле можно. Можно и к девчонкам, перебиться, по крайней мере, до родов, а за это время подготовиться с жильем и финансами, можно и к матери, в конце концов, рассказать все и попросить прощенья, что скрывала. Да и самой уже вот тут это вранье: мамочка, привет, все хорошо, я здорова, очень напряженно в этом году, бегу на занятия, главное, что у тебя все в порядке, давай подробности эсэмэсками, чмоки-чмоки. Все рассказать, она поймет, поможет и сейчас, и потом, с ребенком, можно отдельно снять там жилье себе, в этом Коврове – там это копейки, заработков от переводов с венгерского и французского должно хватать, галстучки ее вязаные и браслетики пересылать в Москву девчонкам или передавать с поездом, а заказы получать через ту же Галку Семину, переводы денег на карту – не проблема, даже выгоднее получается жить в Коврове – все это можно, и ничего ужасного, и не с тем еще люди справляются. Все это она может сделать сама и одна. «Могу, могу», – сказала вдруг она вслух. Но дело в том, что она не одна. Не одна, слава богу. Как он боится, что она уедет к матери. Какой Сережа оказался на самом деле понимающий и чувствительный человек. Женя села на лавку у крайнего дома. Она в отношениях с ним, конечно, опять была немного неосмотрительна, это у нее с детских лет, но с Сережей так счастливо все получилось, как они нашли друг друга, это так очевидно и по совпадающим в мелочах чувствам, и по их отношениям друг к другу, и по близости, это уж вообще что-то такое, совершенно не представимое раньше. Все родилось из их знакомства в прошлом году, летом, но тогда она испугалась перспективы: у него жена, не хочу быть в хороводе, «очередной», к тому же обман, нехорошо перед Антоном, сказала тогда себе Евгения и практически сбежала, уехав раньше, чем говорила. Потом, в Москве, Сергей стал на пару месяцев героем ее внутреннего, придуманного романа, параллельного с реальными отношениями с преданным Антоном. Учеба на втором курсе оказалась тяжелой, отсутствие свободного времени и усталость подмяли под себя и сделали малозначащим все, даже расставание с Антоном прошло не сложнее, чем какой-нибудь зачет. Отступили и будоражащие воспоминания, и мысленные диалоги с Сергеем. Но когда в этом году она приехала в Поречье, то чувство уже вело и диктовало, восхищали его ловкость, энергия и умение справиться с проблемами, его покоряющее мастерство в поцелуях, движениях рук и ласках. Отношений просто невозможно было избежать. А раз так, значит, судьба. А раз судьба, то ничего не страшно, пусть неопределенность уже дотянулась до октября, самое важное должно вызреть, иногда так все и решается: в последнюю минуту, но самым правильным образом. Еще все впереди и все будет, и Будапешт, и Париж, и Сережина Австралия с райскими птицами – все, как они планировали, ребенок не помеха, уже через полгода можно будет ездить всем вместе. Она всегда находила правильное решение, когда не суетилась, не дергалась и не впадала в меланхолию. А сейчас и подавно нужно время, чтоб из сложностей сложился правильный рисунок. «Меня двое, – улыбнувшись, сказала она самой себе, – значит, ко мне в небесах двойное внимание». Ведь абсолютно ничего плохого она не хочет, надо с добром делать продуманные, выверенные поступки, а все остальное сложится само собой. «Сергей все понимает и находится в сложнейшем положении – мы оба в положении, – и нам обоим нужно время, но мне чуть побольше». Она рассмеялась и толкнула ногой краснющее и уже подгнившее большое яблоко. Правильно, что она вернулась в Поречье, правильно, что в отношениях с Сергеем не просит, не давит на него, просто любит, и все, даже когда ей очень плохо. Она встала с лавочки и пошла дальше, в поле, за деревню…
