Она отстранилась и, прикрыв обнаженную грудь, внимательно смотрела на меня. Я поднял руку и вытащил нож из стены, стараясь держать его аккуратнее.

— Мне даже не нужно им пользоваться, — заметил я. — Люди знают, что он у меня есть, и этого достаточно.

Её измученный взгляд метался между мной и ножом в руке.

— Но один-единственный раз мне пришлось пустить его в ход. Когда я устал от голода и ран, устал от того, что меня трогают в тех местах, где трогать не должны, устал бояться и быть одиноким.

У неё задрожали губы. Застыв на месте, она прошептала:

— Что ты сделал?

Я коротко усмехнулся.

— Да, людям обычно хочется знать именно это. Что произошло? Что они тебе сделали? Как они тебя трогали? Где они тебя трогали? Сколько раз это было? Черт, — я усмехнулся себе под нос. В глазах все плыло, слезы сложно было сдерживать.

Но я сглотнул болезненный комок в горле и продолжил:

— Мне нужно помнить о том, как я выжил. А не о том, что я пережил. Как я боролся, а не как страдал.

Она непонимающе смотрела на меня.

— Я уже не тот мальчик, который ходил в школу в грязной одежде, — я убрал лезвие и засунул нож в карман. — Я больше не выблевываю половину того, что съел. Я никого не умоляю остановиться. Я не съёживаюсь в углах, не прячусь в шкафах, не боюсь приходить домой.

Вот о чем мне нужно было помнить. Вот что было важно.

— Мне не холодно, — сказал я. — Я не голоден. Я не беспомощен. Я не напуган. И теперь не всегда один.

Она должна была понять. Это касалось и меня, и её - нас обоих. Чем больше ты страдал, тем больше ты выдержал. На всех это сказывалось по-разному: что ломало одних, делало других сильнее.

Мы были среди тех, кому повезло.

Кэтрин устало посмотрела на меня и кивнула с пониманием. Обхватив руками мое лицо, она спросила:

— Что ты сделал, Глеб?

Закрыв глаза, я прижался лбом к её лбу.

— Я заставил их перестать.

Она кивнула, принимая мой ответ.

— Хорошо.

***

— Что ты делаешь?

Я сидел за кухонным столом, глядя, как Кэтрин ходит из одного конца кухни в другой, доставая продукты из холодильника, кастрюли и сковородки из шкафчиков.

— Собираюсь приготовить тебе ужин, — ответила она. — Мы не поехали есть пиццу, помнишь?

Я со вздохом закатил глаза.

— Еда сейчас волнует меня меньше всего, — сказал я, глядя на её босые ступни. — Ты в моей футболке. Черт, практически раздета. Я хочу к тебе прикоснуться.

— Десерт только после ужина, — произнесла она строго.

Я запрокинул голову назад, сжал подлокотники кресла. Это было смешно. Десять минут назад мы орали друг на друга, пять минут назад я вытащил нож, а теперь она вела себя так спокойно, словно мы с ней только что мирно спали.

Безумие какое-то.

После того как я рассказал ей, что избавил планету от двух педофилов, она поцеловала меня, усадила в кресло и, сняв с себя порванную одежду, надела мою футболку с V-образным вырезом.

Все очень спокойно. Как будто я сказал ей, что в тринадцать лет украл шоколадный батончик, а не заколол двух человек. Она или совсем рехнулась, или просто пыталась отвлечь меня.

И если её целью было последнее, то получалось у неё отлично. Футболка едва прикрывала попу, и я не мог отвести от неё глаз.

— Что ты готовишь? — спросил я, начиная раздражаться.

— Стейк.

— Я не хочу стейк, — я подскочил со стула и подошёл к ней. Она стояла у плиты. — Перестань вести себя странно. Займись со мной сексом или наори на меня. Тебе же наверняка есть что сказать после всего, что ты от меня услышала.

Она повернулась, выгнула бровь с видом недовольной мамочки и указала мне на стул.

— Сейчас же.

Я провёл рукой по волосам и плюхнулся обратно на стул.

Она потянулась к подоконнику и взяла пару резинок для волос. Её попа в стрингах выглянула из-под футболки. Закусив губу, я наблюдал за тем, как она собирает волосы в два хвостика - по одному над каждым ухом. Мой член увеличился в размерах, мне стало тесно в этих чертовых штанах, которые Адиль заставил меня купить.

— О господи, — простонал я. — Хвостики? Детка, прошу тебя.

Я поднялся, чтобы подойти к ней, но она тут же повернулась с убийственным взглядом и скомандовала:

— Сядь.

Я снова опустился на стул, зарычав. И стал ждать. Я никогда ещё не был столь тихим и покорным. Пятнадцать минут ужасных мучений, пока она наконец не закончила.

Кэтрин пожарила мясо, приготовила овощи на пару и, порезав все на кусочки, положила в большую миску.

Мне было чертовски трудно сдерживаться и все же нравилось смотреть, как она хозяйничает в моем доме. Я сделал ремонт почти везде, включая кухню, и теперь радовался как ребёнок. Мне хотелось, чтобы она была здесь счастлива. Чтобы готовила здесь. Спала. Чтобы ей было здесь хорошо.

Её изящные ножки ступали по темной сланцевой плитке, которую я выбирал сам, она изучала содержимое новых темно-вишнёвых шкафчиков, которые я повесил. Утварь из нержавеющей стали и рабочая поверхность из гранита были лучшим вариантом из всех возможных, но сейчас я впервые задумался о том, нравится ли мой выбор кому-то ещё. Уютно ли ей у меня?

Кирилл одобрил преображение, но у него другой вкус. Они с Евой пытались уговорить меня сделать все в чёрном цвете. Мне нравится чёрный, но дом должен быть светлым.

Кэтрин подошла к столу, поставила две бутылки с водой, в потом взяла в руки миску и вилку. Присев прямо на стол передо мной, она стала перемешивать еду.

Я обхватил её за бёдра, снял со стола и пересадил к себе на колени так, что она оказалась верхом на мне.

— Ладно, теперь можешь меня трогать, — ухмыльнулась она, наколов на вилку кусочек мяса и брокколи и протянув мне.

Я отстранился.

— Из твоих рук.

Она кивнула, отправила еду себе в рот и положила вилку на стол. Взяв пальцами кусочек мяса, поднесла его к моим губам. Я открыл рот, а потом сомкнул губы на её нежных пальцах. Её веки затрепетали, и она отняла руку. Я почти не ощущал вкуса еды, желая одного - чтобы я мог прикоснуться к ней и не чувствовать ничего, что сейчас творилось у меня на душе. Смотреть на неё и знать, что в какой-то момент смогу с лёгкостью её отпустить.

Но она сидела на мне верхом и кормила меня из рук, на ней была моя футболка, волосы собраны в два высоких хвостика, а её ступни болтались сантиметрах в пятнадцати от пола. И я понимал, что всецело во власти человека, который едва не вдвое меньше меня.

Я принадлежал ей.

Она скормила мне ещё один кусочек и прильнула лицом к моей руке, когда я погладил её по щеке.

— Полиции известно о том, что ты сделал? — осторожно спросила она.

Я кивнул:

— Да. Об этом позаботились. Я не хотел, чтобы это висело надо мной.

Связи решали все.

— Твой отец придёт сюда, когда его выпустят? — спросила она, и я провёл руками по её бёдрам, понимая её беспокойство.

— Вероятно. Очень вероятно.

Кэтрин поставила миску, и я притянул её к себе и поцеловал в восхитительные нежные губы. Я не мог позволить отцу здесь появиться. Теперь я понимал, о чем так беспокоился Кирилл. Он думал не о себе.

Он хотел защитить Еву и меня. Людей, которых любил.

А мне нужно было защитить Кэтрин. Даже сама мысль о том, что отец может её увидеть…

Я крепко сжал её в своих объятиях.

— Они ничего для нас не значат, — произнесла она. — Они нас не заслуживают.

Она имела в виду наших родителей.

— Ничего, — повторил я.

Кэтрин обвила руками мою шею, и я наклонился к её губам, желая раствориться в поцелуе. Она двинула бёдрами мне навстречу, а я обхватил её, наслаждаясь вкусом и запахом. Боже, она была невероятная.

Тяжело дыша, я через голову снял с неё футболку и бросил на пол. Покрыл поцелуями шею, коснулся пальцами нежнейшей кожи спины.

Я сделал вдох, пытаясь взять себя в руки. Я ещё не занимался с ней любовью как следует. В постели. Черт! Она была просто неотразима на этом стуле, верхом на мне, кожа к коже.