– Чем-то могу помочь? – хмуро спросил он, когда стало недвусмысленно ясно, что все эти пассы предназначались все-таки ему.

– Извините великодушно… Нельзя ли у вас попросить телефон… трубу. Позвонить.

– Мы на рынок, Данила, едем. Если ты запамятовал, – Петрович приходит ему на помощь. – Не бойся, хачей сегодня трогать не будем. То есть будем, но не особенно – нам просто яблоки от них нужны. Ты же сам говорил – лошадям твоим жрать нечего.

Ворон приезжает в конюшню с Петровичем и фургоном яблок. Провиант, – отчитывается перед Варькой. Лошади ведь любят яблоки? Варвара присаживается на какой-то ящик, кивает: ага, устроим животным яблочную диету.

– Данила, – отвлекает внимание Петрович. – Выпить есть?

Даниил Андреевич удивленно кивает:

– Вино.

– Откудова? – удивляется капитан.

– Так этот, – говорит Данька, – генацвале. Вы его так напугали своей странной просьбой о яблоках, он так счастлив был избавиться, что на прощанье мне вина подарил.

– Вот черт ты, Данила, – удивляется Петрович. – Даже с хачом договориться умеешь. По-человечески.

Лейтенант Ворон дипломатично молчит.

– Все равно, – заявляет Петрович. – Ихнюю мочу я пить не буду.

Хорошо хоть не кровь христианских младенцев, – думает про себя Данька.

Варвара приносит водку. Петрович с хрустом закусывает яблоком. Петрович большой человек – гауляйтер по Юго-Западу, как Данька его про себя называет. Все знакомые и дорогие лейтенанту Ворону места вверены его заботе и неусыпному вниманию.

– Невесело мне, Данила, – наконец разражается Петрович. Ворон кивает участливо и любопытно – будто записывает, как фольклорист. – Прикинь, я сам из области. Закончил военное училище – при Советах, тогда это хорошая была судьба. Послужил – в Афгане был таким же, как ты. Щенком. В перестройку ушел. Калымил потихоньку, через пару лет деньжат собрал и бизнес затеял. Крутился, колбасой торговал. Возили колбасу из Прибалтики – нас на границе смотрели и, если было чем поживиться, грабили на дороге. Те же эстонские погранцы – форму снимут, и за нами. Я раз на все деньги затарился, а они на шоссе подрезали. Весь груз сняли. Бизнес накрылся медным тазом. Пошел охранником; потом ремонтировал квартиры. Жена ушла. Потом, правда, вернулась… Плюнул и пошел в ментуру. А тут говорят: собирайся – в сорок лет с чистого листа. Как не повестись на такое? Мечта… Гвардейская Дружина. Нормальным человеком будешь! Переодевай форму и вали – а Родина слышит, Родина знает. Нас перебросили, а баба моя ехать не хочет. Говорит – то ли еще будет, сейчас при делах, а потом опять.

– Ну ясно, что не подудеть. Не в Казахстан хоть, надеюсь?

Достал из кармана тяжелую «нокию» устаревшей уже модели, протянул ей, внимательно наблюдая. Вдруг убегу с этой трубой, – подумала про себя Алька. Набрала номер, выученный на всякий случай наизусть. Короткие гудки.

– Занято, – сокрушенно сообщила хозяину телефона. – А вы очень торопитесь?

– Да уж, тороплюсь, наверное, я ж не телефон-автомат здесь торчать! – рассердился мужик. Взглянул на маленький экранчик трубы: – Эй, а ты это мне звонила, что ли?

– То есть? – не сразу поняла Алька.

– Ну, это мой вообще-то номер.

– Да? Ну, значит, вам… Олег Владимирович. По поводу лейтенанта Ворона. Алевтина. – Она окончательно смешалась под насмешливым взглядом.

– Ну, здравствуй, Алевтина по поводу лейтенанта Ворона… Пойдем, что ли, пирожков потрескаем, – кивнул он на кафе, откуда она только что выскочила.

– …Что у вас тут? С рыбой, с морковкой, с мясом… Гавкало или мяукало? Знаешь анекдот?

– Какой?

– Гавкало или мяукало? Дурацкие вопросы задавало. Давай-ка с рыбой, она-то по крайней мере молчала. Девушка, насыпьте нам пирожков с рыбой и два кофе. Хороший хоть парень, этот твой лейтенант Ворон? – быстрый взгляд в ее лицо. – Ну, понятно. Ох, девки, девки… Садись вон в угол, что застыла.

…В общем, так – на Ворона твоего нет ничего, он проходит потерпевшим и еще свидетелем по другому делу. Не очень хороший замес там с этой Дружиной клоунской, которую за каким-то хером допустили к серьезным вопросам, она уже решена к расформированию и там по начальству открыта пара производств. Ну да это ни тебя, ни твоего Ворона не касается. Пока.

Данька медленно, по глотку тянет водку. Мечта, да.

Петрович неожиданно раскисает. Не говорит ничего, но морда его крепкая плывет, как свечка. Данька откидывается на спинку. Он не знает, что тут сказать. По-человечески ему жаль Петровича, он, в общем, не виноват. Сам он тоже вроде не виноват, но все-таки лучше бы они здесь оба не сидели.

– Можно рассуждать логически? – кивает лейтенант, сцепляя за спиной пальцы.

– Ну.

– Так, значит. Сомневаться есть основания.

– То есть? – капитан поднимает лицо. Он так ничего, симпатичный мужик, хоть и кабан, конечно. Нос топориком, весь крепкий, мясистый. Жарить бы тебе, думает Данька, шашлыки с сослуживцами в своем Верхнеразъезжинске, гонять азеров и от них же милостиво принимать на лапу. Весь тот ленивый уклад, который так долго набивал ему оскомину своей пошлостью и в котором ему не находилось места, сейчас кажется вполне себе ничего.

Улыбнулся длинным неровным ртом.

– Что еще интересует?

– А что с ним дальше?..

– Дальше комиссуют, кому он нужен без ножек. Разве что тебе, – хохотнул. – Ну извини, профдеформация. – Из упырей, что его пытали, одного взяли уже, ну так, мелкую сошку. Остальные в розыске пока. Твоему, может, что-то дадут за так сказать геройство и ущерб здоровью, и чтоб не вякал нигде об истории этой. Жилплощадь скромненькую, скорее всего, в каких-нибудь ебенях. Так что он у тебя теперь мужчина с приданым.

Усмехнулся, заел пирожком.

– Вот такая вот, сестренка, конфигурация. Пирожки говно какое-то, лучше бы с морковкой взял. Но котам сойдет. Есть у вас кот? Нету? Заведите. С котом веселее, и они, говорят, стресс снимают.

Допил одним глотком кофе, достал сигарету, постучал об пачку, распределяя табак поудобнее.

– Ну все, если вопросов нет больше, побежал я, служба не ждет. Михал Палычу привет, мировой мужик, лечил меня, когда я из южной командировки с осколком в башке приехал. Бывай, молодец, что парня не бросила. Побольше бы баб таких.

Алька осталась сидеть за столиком с недопитым кофе и молчаливыми пирожками с глупой улыбкой на физиономии, хотя улыбаться ей вообще-то совершенно не хотелось. Та часть Данькиного мира, что до поры была не то чтобы скрыта от нее, но как-то затемнена, вдруг предстала с оглушительной и жестокой простотой. Она пока не знала, что с этим делать, но она непременно придумает. Они вместе придумают.

Ворона выписали из госпиталя через три дня. Забирала его Алька, Екатерину Игоревну она отговорила от этого предприятия, памятуя ее состояние при последнем посещении – когда забежала к ней после Шпалерной, ведь та жила поблизости, бабушка еще вовсю хлюпала и сморкалась. Тогда же Екатерина Игоревна дала ей денег на всякий пожарный – ну вот он и пришел пожарный, Даньку выписывают. Вместе они погрузились в буханку военной скорой помощи, которая шла в Питер и везла еще двух больных на какие-то исследования, для которых в госпитале не было аппаратуры. Один боец лежал посреди машины на носилках, другой, с костылями, сидел напротив нее, а Данька на крепко принайтованной коляске устроился рядом. Он выглядел истощенным и уставшим, будто погасшим на исходе последних недель, проведенных в монастыре Фонтевро. На свидания к окну не приходил, потому что протезы пытались пригнать и повредили ноги… то, что от них осталось. Пришлось несколько дней лежать в лежку.

– Права твоя женщина, – наконец заявляет лейтенант. Как обычно от водки, он ощущает, что с первым прояснением в мыслях наступает невнятность в языке.

– Ладно, – соглашается Петрович. Подливает. – Только не ее это дело.

– Почему не ее? – пожимает плечами лейтенант. – Дети есть?

– Ты пей, Дань, – советует Петрович. – А то какой-то ты напряженный.