– Ну что вы говорите! – всплеснула полными белыми руками директриса. – Без опыта работы… не справитесь, совершенно невозможно. К тому же историк у нас худо-бедно… Я взяла с нее слово не уходить, пока мы не подыщем подходящей замены. – Директриса примиряюще улыбнулась. – Вы молодой человек, в конце концов. У вас практика на истфаке будет, тогда и придете. А пока – зачем вам это надо?

Директриса пожала плечами, улыбнулась и переложила на столе несколько бумажек.

– И как вы собираетесь управляться с детьми? Сколько вам лет? Восемнадцать, как д’Артаньяну?

– Двадцать три.

– И у вас нет опыта работы?

– Есть. В газету пишу. А до университета поваром работал, – молодой человек чему-то заулыбался.

Директриса хихикнула, потом озадачилась:

– О! Эврика! У нас свободна ставка учителя труда… – заглянув в бумаги, она пояснила: – Для девочек. Учителя труда для девочек. У нас несколько лет этого предмета не было, а оценка в аттестат нужна… Позор, старшеклассницы суп варить не умеют. – Директриса хитро посмотрела на молодого человека.

Даниил Андреевич задумчиво опустил глаза.

– Но вы же не согласитесь… – и она углубилась в чтение.

– Ну почему не соглашусь… Мне кажется, что это было бы интересно.

– Ага, – усмехается Лажевский. – Кто кого прощать должен – вот вопрос! Андреевич из кожи вон помочь хотел, просил всего только, чтобы пистолет отдали… А Борис следака по нашему делу чуть в бане не сжег, после этого они там вконец озверели. Начальник Дани нашего проговорился, что за Борькин беспредел собирается грохнуть Мишу на свалке, вроде как при побеге. Андреевич побежал к Борису, навел его на конвой. Время сказал и место. А Мишка уже мертвый. Его в тюрьме… Ну, и Борис нашел виноватого… Избили и вывезли на залив. Ночью, в феврале-то месяце. Просто убить у этого гада рука не поднялась, они его раздели и на льду помирать бросили. Так вот Данила и огреб… так ты сказала, верно? За чужую дурость. А если бы положил на нас обоих тогда и не рыпался, то действительно до сих пор бы… Ларочка, «трубадурские стишки» – это куртуазная поэзия называется. Как тебя ни учил Каркуша, а все без толку. – Артур усмехнулся, встал и потянул за собой Альку. – А Смирнова цветов сюда не носит, потому что не верит до сих пор. Тела-то не нашли. А как его найдешь? Был да сплыл Данилушка. В Америку, как Розенберг грит… Своим ходом.

Директриса в безмерном удивлении подняла взгляд от документов и озадаченно поправила очки.

– М-да? Вы думаете?

– …Новый учитель?

– Да ну, да брось…

– Ну и подумаешь, урок труда.

– Молоденький?

– …И как? Симпатичный?

– Молоденький, симпатичный и опаздывает.

– Одни достоинства.

– У нас что… мужик будет домоводство вести?

Хи-хи-хи, ха-ха-ха!

– Не верю.

– Ну и не надо. Здравствуйте, девочки!

Девочки с восхищенным писком скрылись за партами.

– Меня зовут Даниил Андреевич.

По классу пробежал шепоток.

– Я буду преподавать вам домоводство.

Отчетливое хихиканье.

– Тема сегодняшнего урока – ПРИГОТОВЛЕНИЕ ОМЛЕТА.

– А у нас плита не работает, – раздалось с задней парты.

– Как не работает?

– Очень просто не работает.

Даниил Андреевич нашел глазами говорившего, усмехнулся.

– Значит, урок окончен, – девчонка с лицом грустного клоуна бросила авторучку в сумку и виновато развела руками.

– Завянь, Смирнова, – шипят рядом.

– Нет, как это не работает? – не унимался Даниил Андреевич.

– Ну не работает…

– Завянь, Смирнова!

Море выпустит холодный серый язык меж двумя слипшимися льдами и, шипя, увлечет зимнюю добычу. Мертвый стукнется коленками о дробящуюся кромку, пузырьки и льдинки блуждают в воде. Первое настоящее тепло и первые шторма, пьяные чайки уносятся в сторону берега, грязь безумствует по-весеннему. Если случится чудо, рожденный в день святого Андрея отправится по воде и среди больших кораблей тихо вплывет в город на загривках волн. Бледное солнце зеленеет в запотевшую медь, облака проносятся большими составами с разных сторон света, из островной и континентальной Европы, из Востока и обеих Америк, даже из наших теплых низовьев, где Волга и на бахчах тренируются половцы резать саблями кровожадные арбузы. Льдина уйдет по реке к восточным предместьям, но в узком горле залива першит, застревает, кто-то изрежет вмерзшие в кровь босые ноги, пока по тающему мелководью доберется-таки до берега, берега.

– Так что… извините.

Даниил Андреевич нахмурился. Снял очки. Потер переносицу. Смирнова застегнула сумку и встала.

– Нет-нет, девушка, вы не торопи́тесь…

– Кто вам сказал, что не тороплюсь?

Девчонки захихикали. Смирнова разозлилась и покраснела. Даниил Андреевич добродушно улыбнулся, прошел через класс и встал перед виновницей торжества.

– Как вас зовут?

– Смирнова.

– Нет, как вас обычно зовут…

– Меня не зовут, я сама прихожу.

– Ну хорошо… – Даниил Андреевич угрожающе потянулся за журналом. Класс затих. – А, вот. Алевтина. Какое интересное у вас имя.

По рядам снова зашуршал смешок.

– Да, но я разрешаю вам запросто не выпендриваться и называть меня на «ты» и «Смирнова».

Всеобщее веселье.

– Ладно, – сказал Даниил Андреевич и обратился к плите. – Каждая порядочная домохозяйка должна быть немного электриком, слесарем-сантехником…

– Угу. Нефтедобытчиком и электрогазосварщиком, – отвернувшись, чтобы ее не слышали, проворчала Смирнова.

– О’кей, это тема следующего занятия, – согласился Даниил Андреевич, – а сейчас, Смирнова, мы с тобой прогуляемся к вашим молодым людям… Ничего-ничего, ты мне дорогу покажешь. Я один потеряюсь. Нам будут нужны кое-какие инструменты. А девочки пока нам тут на доске изобразят последовательность приготовления героя сегодняшней передачи. А ты чего приуныла, Смирнова? Мы вернемся скоро.

Смирновой было страшно. Она не знала, куда девать руки и что делать со своей дурацкой походкой, она не понимала, почему не слышит строгих воспитательных слов. Даниил Андреевич что-то тихо насвистывает. Первый этаж они прошли из конца в конец, она подождала его у дверей мастерской. Скоро он вышел с какими-то инструментами, и так же молча они вернулись. Он так ничего и не сказал. Наверное, у него просто не нашлось слов. Он открыл дверь класса, он вежливо пропустил ее вперед. Она застыла на пороге. Много маленьких накрашенных змеюшек. Шипят. Хихикают. На доске их идиотская художественная самодеятельность: смирнова то, смирнова се, смирнова дура. А у нее очень длинные руки и брюки тоже немодные.

Разо[3] первое

Пятнадцать шагов по белому чистому снегу

Легкий, звонкий автобус влечет ее вдоль берега. Будний день, и нет даже этих оригиналов, редких безлошадных дачников, что почему-то прикипели к холмисто-болотистому захолустью. А местных здесь вообще немного. Линия дороги неверна – рушится обрывами, стелется легкими песчаными пляжами. Дорога от Петербурга до Ивангорода и Усть-Нарвы, южный берег Маркизовой лужи. Шведский королевский тракт, еще раньше – старая новгородская дорога; нынешнее шоссе повторяет их линию с точностью, какую редко увидишь в чертах потомка. Алька выйдет на полпути, в окрестностях деревни Вистино, что на Сойкинском полуострове. Там стоит археологическая экспедиция Петербургского университета. Копают жальники, шведскую часовню и древние захоронения ижор – автохтонного населения южной Ингерманландии. В кресле напротив дремлет Артур Лажевский – друг и проводник. Он и устроил Альку в экспедицию техником, зарисовывать найденные артефакты. У Артура там друзья, Алька никого не знает, но Лажевский сказал, что это хорошо – новые люди и новые красивые места. Артур считает, что ей давно следует проветрить голову и начать жить как сначала. Если человека не вернуть, – заявил он, – то можно побывать в местах, которые он любил, и сблизиться с людьми, которыми движут похожие устремления. Раз ты все равно не забудешь, не забываешь никак, то можно попытаться войти в его мир. Там тебе будет лучше, поскольку его мир – часть его души. А часть, как известно, подобна общему.