Раздались тихие смешки. Даниил Андреевич улыбнулся, слегка успокоился – по крайней мере, перестал метаться по классу и присел к учительскому столу.

– …Кстати, именно Маленкову принадлежит мысль о том, что ядерную войну выиграть невозможно. Так называемая «оттепель» началась еще при нем, но ассоциируется она с Никитой Хрущевым, который и приходит к власти… – Каркуша вертит ручку проектора; на экране появляется следующий слайд – вестибюль метро во всем сверкающем великолепии – …То есть возглавляет партийный аппарат в январе 55-го года. В последние два года из проекта метрополитена убирают большинство запланированных сталинских монументов. Итак, мы видим, как история преломляется в отдельно взятом объекте материальной культуры… По первоначальному проекту все колонны станции «Автово» должны были быть облицованы литым граненым стеклом. При Хрущеве от этого отказываются, в итоге мы видим, что часть колонн выглядит уже попроще…

– Напоминает Древний Египет, – подает голос эрудированная Лариска.

– Да, культура сталинской эпохи была обращена куда угодно, но только не в повседневность. В этом смысле она представляла собой крайнюю форму идеализма, что, кстати, роднит ее с нацистским проектом. Миф о великой Германии, миф о нерушимом Союзе.

– Россия, великая наша держава! – Алька Смирнова глумливо воет с места.

– Я что, должен встать? – интересуется Ворон. – Дети, я ни в коем случае не хочу окорачивать в вас такое естественное чувство, как патриотизм. Но вы должны осознавать, что в наше время для того, чтобы генерировать миф, вовсе не обязательно строить подземные города и рассылать полстраны по «беломорканалам». Достаточно запустить несколько циклов пафосных передач по центральному ТВ, и люди в маленьких уральских городках будут работать на заводах за тысячу рублей в месяц и гордиться своей великой отчизной.

– А что там за краля в военной форме? На первом слайде? – лукаво спрашивает Миша. – Небось, тоже воевала против великой Германии?

– Это не краля, – с вызовом говорит Каркуша. – Это моя бабушка, лейтенант ПВО.

– Ничего бабушка, – одобряет Мкртчян.

– Продолжим, – строго говорит Даниил Андреевич. Он не может решить, конкретизировать про бабушку или же начинать сердиться.

Со своего первого полноценного урока Данька выходит весь в поту. Его трясет. Он быстро и путано объясняет что-то увязавшемуся за ним Саше Димитриади; улыбается Лариске, которая смотрит на него с мягкой иронией (или ему показалось?). В учительской после седьмого урока пусто – тетки-преподавательницы разбежались по магазинам и домой. Он открывает форточку и пытается вспомнить, зачем, собственно, здесь оказался. Не иначе, спастись от внимания своих десятиклассников. Данька опирается о подоконник, дышит в форточку и улыбается: теперь они хотят слайды, хотят фильм. Ладно, до четверга есть время, будет им фильм. Получилось, елки. Получилось. Ура.

В коридоре уже темно, проемы огромных окон синие-синие, с оранжевыми подсолнухами фонарей вдалеке. Холодная осень через стекло кажется полотном Ван Гога.

Капитан Петрович бодро чешет по коридору Управления, старый паркет вибрирует под его шагами и прогибается.

– Значит, Данила, так. Мы сейчас оперативно удаляем из города чурок, цыганье, прочую нечисть. Вот ты знаешь Юго-Запад – какие у них там места козырные?

К исходу первого месяца пребывания Ворона в госпитале Екатерина Игоревна подхватила какую-то нетяжелую инфлюэнцу, и они решили, что лучше ей пока полежать дома в городе и не появляться у Даниила Андреевича, которому в его состоянии инфекция совершенно без надобности. И все бы ничего, но Данька безо всяких на этот раз угроз и возмущенно воздетых рук в окне не появлялся уже четвертый день. Алька попросила бабушку позвонить в госпиталь и справиться о нем, и в справочном ей сказали, что состояние больного удовлетворительное, а когда настойчивая Екатерина Игоревна добилась, чтобы ей дали номер отделения, и попала наконец на прикормленную медсестру, та вполголоса сказала, что приезжал какой-то вэвэшный капитан из Данькиной части, с ним военная полиция, и еще привозили кого-то на очную ставку. Алька так встревожилась, что провела под стенами Фонтевро весь день с утра до темноты, но заветное окно оставалось пустым и молчаливым. И тогда она решила все же позвонить по телефону, который дал когда-то Ворону доктор Кольцов.

По номеру ответил голос из тех, что сразу хочется назвать прокуренными.

– От Михаила Павловича по поводу лейтенанта Ворона? Да-да, что-то припоминаю. Хорошо, я разузнаю, что смогу. Подъезжай завтра на Шпалерную и набери меня по трубе часика в два. Пиши номер.

Назавтра Алька собралась с утра, почему-то подумала, не стоит ли сразу забрать вещи. Эй, а он? Он же все еще там, в здании с лесистым двориком. Или уже в другом месте?.. Об этом повороте не хотелось и думать. Алька пожалела, что никак не успевает сбегать в обед к госпиталю, а уже потом на электричку – вдруг именно в этот день он наконец подойдет к окну? И что подумает, не увидев ее на привычном месте?

Но встреча с прокурорским – на листочке он был записан как Олег Владимирович – казалась все-таки куда важнее.

– Не знаю, – сквозь зубы мычит Данька. И малодушно объясняется: – На рынок не хожу, шашлыки не ем.

За окнами шумит набережная.

– Как не знаешь? – огорчается Петрович.

Ворон морщится.

– Скажите, Александр Петрович, иначе – никак?

– Никак, Данила, ты мараться не хочешь?

Петрович разворачивает его за плечо к себе.

– Бабло у нас получаешь, а мараться не хочешь? Не получится!

– Не получал я еще бабла.

– Как не получал? Так иди получи! Кассирша уйдет скоро. Давай-давай, по-быстрому. Стремглав.

Он толкает Даньку в спину. Иди-иди, говорит, а потом ко мне.

– Есть, Дань, проект. Выселить чурок за черту оседлости, распихать по садоводствам. И заставить выращивать арбузы, помидоры величиной с голову младенца, баклажан там, патиссон. – И кокос, – смеется Данька. – И кокос, – соглашается Петрович. – А что, они ж это делают у себя на родине, почему здесь не хотят? Неет, здесь они только торговать хотят, честных граждан объегоривать! Работать будут у нас, паразиты. А торговать будут простые русские люди. – Паразиты будут работать? – недоумевает Данька. – Они же и сейчас работают, за четверых, аж за ушами трещит.

– Ты, Дань, эту софистику брось! – возвышает голос Петрович.

Данька просыпается. Хлопает глазами в окно. Они с Петровичем едут через город. Полчаса уже едут, неудивительно, что Данька заснул и теперь ему несколько сложно восстановить – что было, чего не было. Он не уверен даже – говорил Петрович про патиссон или нет.

Город встретил ее почти настоящей весной. Если по обочинам Военно-Ижорской железной дороги еще лежал снег, то в центре мегаполиса его уже сожрало тепло людей и машин вместе с первыми горячими лучами солнца. Ботинки непривычно касались голого и сухого асфальта после пригородной распутицы. Шпалерная была, как обычно, безлюдной и пыльной. Алька свернула к Таврическому саду и присела попить кофе в пирожковой, дожидаясь назначенного часа. Только когда до двух дня оставалось каких-то пятнадцать минут, ее как ударило – а как же она наберет этого Олега Владимировича по его трубе, своей-то у нее нет! Она вскочила, в панике оглядывая посетителей заведения – парочка пенсионеров, компания гомонящей школоты… Никто из них не похож на людей, у которых есть труба. Подошла к стойке. Извините, нельзя ли от вас позвонить (почти заискивая). Не положено, – хмуро сообщила буфетчица средних лет. Пожалуйста, мне очень надо. Да нет у нас телефона, заблокировал хозяин, чтоб не трепались попусту, – рявкнула женщина. Алька схватила рюкзак и выскочила на улицу. Было без пяти минут два.

У арки неподалеку парковался длинный черный джип – вроде, такой был у Бориса Медведева. И труба у него тоже – была. Алька набрала в грудь воздуха и решительно направилась к худощавому, коротко стриженному мужчине, который как раз вылезал из машины. На втором-третьем шаге ей пришло в голову, что посыл неверный; она постаралась расслабить колени, улыбнуться поприветливее и слегка повилять задом. Мужик уже заметил ее и с долей непонимания наблюдал подобное преображение.