Дорога взбиралась все выше, солнце совсем спряталось за оплывшие каменные зубцы. Дождь кончился, в открытое окно летела водяная пыль. Янка порывисто обернулась к нему, схватила за уши, поцеловала. Машина трепетно вильнула. Яна выпустила баранку, Данька едва успел перехватить руль. Хлопнула ладошки поверх его рук: останавливаться не будем, да? Пусть так. Как видение. Промелькнет.

Они выехали на грунтовку. Затрясло, по крыльям «бьюика» застучала щебенка. Салон наполнился сладковатым дымом – Витас на заднем сиденье раскуривал свой вечный косяк.

Когда Данька вернул Боливара с прогулки, было уже совсем светло. Он медленно проехал мимо сторожки – в будке было пусто, Варька сжалилась над солдатом Иконниковым и пригласила его к себе. Данька завел Боливара в стойло, расседлал и вытер ему ноги тряпкой. Татьяна уже слонялась по коридору с тачкой опилок.

Ночью опять прошел дождь, теперь поднялся сердитый ветер. Он рвал в клочки тучи над головой; Данька торопился на первый трамвай. После бессонной ночи внутри было пусто и свежо, тело будто истончилось до предела. Все звуки – шум ветра, стук капель, прикосновения собственных шагов к гравию или асфальту; все запахи – воды, ветра, мертвых листьев – он чувствовал почти на болевом пороге. Трамвай уже стоял на кольце; он пах железом и старой краской. Данька хлопнул удостоверением в окошко вагоновожатого, тот кивнул. Они поехали сквозь осенние сады – заброшенные и облетевшие, мимо мокрых дачных домиков. Народу было мало, трамвай пролетал остановки. Пересекли шоссе; через пустырь темным свинцом лежал залив. У дороги торчал корпус морской академии, на мачте по праву ночи все еще сверкал красный огонек.

– Давай я, – шагнула Алька к нему.

– Хорошо, спасибо, – неожиданно ровно ответил он. – Давай на лестницу, там у них вроде курят.

Они приехали в курилку, Данька стрельнул пару папирос у мужиков и молча дымил, о чем-то думая, пока площадка не опустела.

– Короче, меня переводят в госпиталь военный. Посещения, скорее всего, будут ограничены, по крайней мере, поначалу.

– Далеко?

– Через улицу. Так что с квартиры можешь не съезжать, – усмехнулся, – хотя я в этом вообще-то большого смысла не вижу… Ну не заводись только. Я тебе на самом деле очень признателен за заботу, хоть она меня и несколько расхолаживает.

Прикурил вторую от первой.

– Существеннее другое. По нашему делу начато следствие. Будут какие-то допросы-расспросы, будь они неладны. Кольцов написал в карте, что у меня после ЧМТ проблемы с кратковременной памятью, спасибо ему. Буду упирать на это. Хорошо бы у тебя тоже оказались проблемы с памятью… а вернее, если выдернут, говори, что не знаешь ничего, особенно про мои контакты с Борисом ни гу-гу. Скажешь, что в последнюю ночь с тобой виделись, я был пьян и нес всякую херню, – быстрый взгляд, – что, в общем-то, недалеко от истины.

Помолчал.

– Надеюсь, проскочим.

Первые два урока на следующий день – это алгебра. Алгебра – это первые два урока. Повторяет про себя Алька. Всего лишь. Они пройдут, и взойдет солнце, и все забудется. Смирнова испытывает суеверный ужас перед магией бесстрастных чисел, да и для остального десятого «А» это жуть как неприятно. Темное утро, в открытую форточку кричат вороны и звонит колоколами собор. Медленно светает. Алгебраичка Татьяна Михайловна – высокая, сухая и очень готичная, прогуливается по классу, внезапно оказываясь в самых неожиданных местах. Например – за спиной у Славы Медведева. Татьяна Михайловна резко склоняется над партой и выхватывает у Медведева шпаргалку, как цапля лягушку.

– Вещи, – говорит она.

– Че-его… – ноет Слава.

– Собирай вещи и на выход! Завтра – пересдача!

Медведев оборачивается и открывает рот – подыскивая покаянное слово и заранее зная, что это бесполезно.

– Медведев, ты чем-то недоволен? – голос алгебраички звенит под потолком. – Иди пожалуйся! Постовому милиционеру!

Слава зажимает уши, встает и начинает собираться. Ловит соболезнующие взгляды. Татьяна Михайловна обводит класс недремлющим оком, и все взгляды скрываются в тетрадках. Медведев вздыхает. Раздается негромкий стук в дверь, дверь приоткрывается.

Пепел с горящей папиросы упал ему на колено, Алька инстинктивно потянулась стряхнуть, но тут же отпрянула, ожидая очередного отлупа.

– Да вижу я, – спокойно сказал он. Дунул на колено, указал подбородком на нагрудный кармашек пижамы.

– Возьми у меня из кармана, там листочек с телефоном… замотали руки, хоть сейчас на ринг. Это номер кольцовского знакомого в военной прокуратуре, на всякий пожарный. У меня не факт, что будет возможность позвонить из госпиталя, если дело начнет оборачиваться погано, попроси Екатерину Игоревну набрать его. Сама не звони, мы все же не родственники официально, да и…

– Зеленая еще.

– Ну, в общем, да. Не обижайся.

Алька нагнулась и достала у него из кармана сложенный вчетверо листок. Он слегка придержал ее за плечо ладонью в боксерской перчатке бинта и коротко поцеловал в губы.

– Спасибо тебе за все, я серьезно.

И тем же легким движением отстранил, возвращая дистанцию.

– Хороший мужик Кольцов, я даже не ожидал. Говорит – думал, ты солдатик-срочник, тогда бы за тебя порубился… Но у нас уже другая ответственность. Так, в общем, оно и есть. Еще одна к тебе будет просьба.

– Какая? – тихо спросила она, губы дрожали и едва слушались.

– Голову мне побреешь. А то обстригли клоками, как овцу. Ну, поехали, надо еще собраться и бабушке позвонить.

К его переводу она опоздала, хоть и пришла по договоренности с Лерочкой в полвосьмого, к утреннему туалету больных.

– Я только дежурство приняла, явились от них врачиха и санитар с приказом. Собрали по-быстрому и перевезли.

– С добрым утром, – говорит Даниил Андреевич и смотрит на Татьяну Михайловну, как кажется, тоже с долей трепета: – Можно мне сделать объявление?

– Конечно, Даниил Андреевич, – улыбается алгебраичка, выпускает Медведева из когтей своего зловещего обаяния и проходит к столу. – Мы все вас внимательно слушаем.

Данька кивает и оборачивается к классу.

– Всем привет, – говорит он. – Возможно, вы еще не знаете, но сегодня у вас седьмым уроком история. – Даниил Андреевич улыбается – ему очень нравится выражение на лицах учеников.

– А я не могу. Я братика должен забрать из садика, – Медведеву терять нечего, и он решает спасти честь класса. Кто-то прыскает в кулак.

– Братика твоего участковый заберет, – кивает алгебраичка. Медведев смотрит на нее ненавидящим взглядом, класс ржет уже откровенно: здесь спецназ нужен, участковому не потянуть. Брат Миши ездит на «гранд-чероки», а в гараже для торжественных случаев стоит «мерс». Даниил Андреевич шутку улавливает, но не понимает; строго сдвигает брови:

– Медведев, обрати внимание – за каждого дезертира остальным ставлю двойки.

Миша зло краснеет.

– Ну что, я с вами не прощаюсь, – победно улыбается Каркуша.

Миша яростно пыхтит – так и растерзал бы мерзавца.

На перемене в библиотеке собирается военный совет: Миша, Саша Димитриади – красавчик, культурист и гроза окрестных дискотек, Алька с Лариской и Руслан Мкртчян.

– Ну, граждане, что мы можем противопоставить тирании?

– А что случилось-то? – улыбается Димитриади, украдкой любуясь своим отражением в застекленных шкафах.

Алька тупо смотрела на опустевшую койку, которую уже начали перестилать для следующего пациента.

– И что теперь?

– Пусть бабушка его подаст заявление на посещения, вряд ли ей откажут без повода… Тебя они вряд ли допустят, госпиталь-то не просто военный, а пограничный, а сейчас его и вовсе под управление безопасности переводят. Для таких случаев и имеет смысл жениться, – невесело усмехнулась сестра. – Пойдем, там какой-то мелкий скарб остался, мыло-кружка-полотенца, что они не взяли, отдам тебе.

Алька вышла из проходной больницы с небольшим пакетиком вещей, что они с Вороном нажили за эти несколько недель. Посмотрела на небольшое серое здание через улицу, окруженное невысоким забором, со звездой на сторожке КПП. Окна были все одинаковые, трудно понять, какое – его, а нижние еще и забраны решетками. Зачем решетки? – подумала про себя она, внутренне содрогнувшись. Неужели кто-то захочет залезть в военный госпиталь с целью воровства?