— Скажу, что согласна с твоей сестрой. И каждый твой выбор правильный, потому что правильным был для тебя в тот момент. В конце концов ты можешь собой гордиться, ты защитил свою семью, позаботился о сёстрах, устроил их будущее. Вполне логично.

— Не уверен, что мама одобрила бы мой жизненный путь.

— Но наверняка одобрила бы заботу о сёстрах, правда?

Луи улыбается, опуская голову, и чувствует себя так, как будто с плеч стащили целую гору. Он знал, что его друзья его понимают и одобряют, и ему этого казалось вполне достаточно. Но услышать ещё одно подтверждение со стороны Элизабет Мидлтон оказалось бальзамом на душу.

— Надеюсь, что правда. Нужно закончить со счётом до Тортуги.

Она кивает, мягко высвобождает свою руку и возвращается к работе, а Луи замечает её румянец. И очень хочет приписать его появление себе. Томлинсон честно перебирает ящики, но постоянно соскальзывает взглядом на Элизабет, прослеживает её движения, смотрит, с каким интересом она рассматривает всё, что кажется ей красивым. Чувствуется это всё так, как будто он — бочка с порохом, а у Мидлтон зажжёные спички. И она об этом не знает.

Элизабет чувствует его взгляд, вопросительно поворачивается. А Луи понимает, что просто так пялится на неё уже слишком долго для того, чтобы это было приличным. И думает он тоже позорно долго. Луи отворачивается, облизывает пересохшие губы, чувствует, что ему ужасно жарко и немного страшно, потому что правда врезается в него как-то вдруг и со всего маху. Потому что он знает, как оно всё называется, но не знает, что делать — ни сейчас, ни на Тортуге, где эти чувства никуда не денутся. Пока он откладывал обдумывание, всё уже решилось без него. Мидлтон просто случилась. Сначала он с ней подружился, а теперь, кажется, по уши влюблён, и у них на корабле одним влюблённым болваном больше всё-таки. И ему бы паниковать, но не получается, потому что в груди ширится тёплое приятное чувство, которое вопреки всему не кажется неправильным и опасным.

Ящиков много, но они почему-то кончаются, пока они перекидываются фразами, что-то обсуждают, шутят. Луи кажется, что его волной сбило с ног и протащило по песку, а вокруг ничего не изменилось. Будто это нормально — выяснить, что ты влюблён. Вот они разойдутся и… И что? Он будет к ней в гости ходить, спрашивать, как дела, и о своих рассказывать? Да он подохнет или от смеха или от тоски, не те у них отношения, чтобы просто разойтись, слишком много вместе прошли. И не те у него чувства. Луи прикрывает глаза, сжимая переносицу. Ну конечно, чувства.

— Кажется, всё, — Элизабет сдвигает крышку ящика, дописывает что-то в свои листы, подсчитывает и перепроверяет. Луи оглядывает трюм, действительно всё, ящики даже стоят в нужном ему порядке. — Завтра-послезавтра уже Тортуга, и это всё придётся тащить на берег. Ты же мне придумаешь какое-нибудь более лёгкое задание?

Луи смеётся, согласно кивает, но не чувствует ровно никакого облегчения. Ему не нравится сознавать, что закончились и ящики, и задания для неё, и вообще её присутствие на корабле.

— Тебе так уж хочется сойти?

— Нет. Но это неизбежно и, возможно, к лучшему.

К какому лучшему? Элизабет выстукивает какой-то незамысловатый ритм на поверхностях ящиков, собирает записи и старательно на него не смотрит. Но Луи всё равно не верит, что она может думать, что всё к лучшему.

— Впереди сезон штормов, — зачем-то напоминает он, — твоя поездка к отцу в любом случае откладывается.

— Я напишу ему письмо сначала. Вдруг он переехал.

— Хорошо, — Луи испытывает странное облегчение от того, что она останется на Тортуге. Потому что для него это значит, что Мидлтон будет где-то рядом и у него есть больше времени, чтобы понять, что с ней делать. Потому что ему определённо нужно что-то с ней сделать, нельзя же просто позволить ей уйти в никуда. — Поклянись мне всем святым, что никуда не исчезнешь. Чтобы я знал, где тебя искать.

Луи подходит ближе, и Мидлтон приходится поднять голову. На лице у неё смущение пополам со смехом, и Луи хочет верить, что она его понимает. Не может же не понимать.

— Я не настолько маленькая, чтобы меня можно было потерять на Тортуге.

— Женщина, которую все принимали за мужчину столько времени, способна на что угодно.

— Я даже не знаю, мне оскорбиться или принять это как комплимент? — Элизабет честно изображает возмущение, но через несколько секунд на губах у неё появляется лёгкая, совсем не ехидная улыбка, когда она тихо обещает: — Клянусь, я никуда не денусь.

— Молодец.

Она честно выполняет обещание, никуда не уходит, смотрит ему в глаза так же прямо. И за несколько секунд Луи принимает лучшее решение — шагает ближе, прижимает Мидлтон к себе и целует. Потому что, что с ней ещё делать. Он ловит её поражённый вздох, чувствует, как её руки скользят по его груди, и, кажется, подгибаются колени. Но через мгновение Элизабет тянется ближе, поднимается на мыски, пальцами зарывается ему в волосы и отвечает на поцелуй. Луи притискивает её ещё ближе, так, что между ними нет даже воздуха, ладонями скользит по спине до самой поясницы, по рёбрам. Все мысли у Луи разом сгорают, оставляя только ощущения прикосновений, и никаких слов ему не нужно — её движения ему навстречу были ответами на все невысказанные вопросы о её мыслях и чувствах. И, кажется, его мыслях и чувствах тоже.

Луи отрывается от неё через, кажется, вечность. Прислоняется своим лбом к её, чувствует на лице сбитое дыхание, а под ладонями, обнимающими талию — слабую дрожь. Встречает взгляд распахнутых глаз, касается ладонью тёплой порозовевшей щеки, спускается по шее, касается ямки между ключицами, чертит ключицу до края распахнутого ворота. Элизабет ведёт пальцами ему за ухом, и он следует за этой лаской, как зверь какой. И Луи чувствует себя внезапно прирученным и готовым выполнять команды, но только с одним условием. Ему, болвану, нужно, чтобы она ему принадлежала вся и по доброй воле, Господи Боже, и навсегда, чтобы нуждалась в нём так же, и чтобы так же его… Любила?

И он это совершенно точно получит, потому что Мидлтон сейчас цепляется за него не хуже, чем он за неё.

— Ох, Боже, — выдыхает Элизабет.

— Приятно познакомиться, — хмыкает Луи, касается её губ коротким поцелуем. — А теперь лучше уходи, пока чего-нибудь не натворили.

Уже натворили. Только что. Открыли ящик Пандоры, и один Бог знает, чем это кончится. Этот поцелуй был откровением посерьёзнее, чем правда о том, что Барт это Элизабет, и всё разом изменил без возврата. И он знает, что она тоже знает.

Мидлтон фыркает, смотрит прямо и улыбается темно и насмешливо. У Луи в животе полыхает пожар, и он с беспощадной отчётливостью чувствует всё её тело, когда Элизабет опускается, соскальзывая по его груди. Луи с усилием разжимает руки, и она выскальзывает, поправляет платок и уходит, обернувшись только у выхода.

Томлинсон со стоном падает на ближайший ящик. Ему нужно подумать, подумать, подумать ещё раз и получше. Думать не хочется, хочется целовать Мидлтон, потому что так будет чертовски правильно. В следующий раз он с ней обязательно поговорит, прежде чем целовать, и следующий раз обязательно будет. Он понятия не имеет, правда, что ей скажет, но он попытается придумать. Когда сможет думать, а не радоваться тому, что получил, что хотел, и не получил по лицу.

========== Честность. Гарри ==========

Комментарий к Честность. Гарри

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c850620/v850620438/f0567/khIqh_vOqd8.jpg

Опираясь на фальшборт, Гарри всматривается в темноту. Матросы, кроме вахтенного, уже отправились спать, отбой на «Леди Энн» всегда ранний. Ходовые фонари на гроте зажжены; галеон уверенно движется к Тортуге. Гарри вдыхает солёный воздух. В океане он как дома, но «как» — это ещё не «дом», и он это понимает.

Но не может не думать, что проблемы ещё не позади. На месте Анвара Мендеса он не проглотил бы их выходку просто так и попытался бы заручиться поддержкой Ле Вассёра. Которую ему, впрочем, не видать, ибо Французская Вест-Индская компания не слишком-то жалует британцев. Но даже если поддержка пролетит мимо, Анвар вряд ли отступится. И не только из-за щелчка по носу.