— Они спереди.

— Какая чертовщина, Господи, — Гарри утыкается лицом в её шею, опаляет дыханием ключицу. — Обещай никогда больше не носить это пыточное приспособление!

— Какие вы умные слова знаете, капитан… — Эйвери заставляет замолчать собственную мать, верещавшую где-то в воспоминаниях, что женщина должна только подчиняться, и ловко расстегивает пуговицы рубашки Гарри, стягивает её с плеч. Она уже видела его обнаженным, по крайней мере, по пояс, но смотреть вблизи на переплетение сильных мышц под смуглой кожей, покрытой вязью татуировок, она может долго. Долго. Вечно.

Прикасается кончиками пальцев к изображению «Леди Энн» на плече и повторяет путь губами. Пока что Эйвери совсем не страшно, а Гарри низко и глухо стонет, и этот звук, идущий из его груди, пьянит хлеще вина. И до звона в мыслях, до пустоты в них же всё исчезает, схлопывая мир только до двоих.

Гарри снова пытается воевать с крючками на корсете, но они ещё более мелкие, чем на платье, и он терпит неудачу, шепотом ругается.

— Не справляетесь, капитан? — Эйвери не знает, но женской своей интуицией чувствует, что её прикосновения для Гарри сейчас — мучение, и поэтому продолжает нежно ласкать его татуировки.

— Не-а, — он перехватывает её руки и прячет узкие ладони в своих. — Меня заставят расстегивать корсеты в Аду.

— Подходящие наказание для пирата, — поддевает его Эйвери. Гарри смотрит, как она ловко щелкает крючками, и взгляд его темный и жадный. Корсет падает на пол, и Эйвери вдыхает полной грудью. Дурацкая штука действительно походит на пыточный инструмент.

До неё доходит, что они оба стоят друг перед другом почти обнаженными, и, определенно, они не заходили так далеко прежде, по крайней мере, она. Сердце тревожно толкается о ребра, выстукивая скорый, взволнованный ритм. Что дальше? Гарри опаляет ладонями её плечи, оглаживает и будто впервые изучает её, втягивая воздух сквозь приоткрытые губы. Прихватывает ткань нижней рубашки и тянет вверх. Эйвери охает от неожиданности.

— Что такое, любовь моя? — Гарри тут же отпускает, ткань с шорохом возвращается на место, льном обнимает ноги.

Эйвери ощущает, как полыхают у неё щеки, и на мгновение в её памяти снова всплывают материнские наставления. Она не хочет делиться ими с Гарри, но понимает, что, если не будет с ним честной, то они никогда не станут близкими по-настоящему, неподдельно.

— Мне… — она запинается. — Мне с детства внушали, что приличная девушка не разденется перед мужчиной, — произнеся это вслух, она понимает, как глупо звучат её слова, и хихикает.

Гарри фыркает:

— По-моему, «приличная» и «безумная» — не одно и то же. А прятаться друг от друга — и есть безумие. Иди ко мне, — шепчет он горячо и подхватывает Эйвери на руки, заставляя вцепиться в его плечи, в один шаг преодолевает расстояние до койки.

В полутьме на его лице пляшут тени от горящей масляной лампы. Эйвери чувствует спиной покрывало, брошенное на смятую постель. Она смотрит на него широко распахнутыми глазами, впитывает его диковатый, почти языческий облик, а затем обхватывает его за шею и тянет на себя, проводит ладонями по его плечам и спине, наслаждаясь прикосновениями к его сильному телу. И отбрасывает сомнения.

Гарри улыбается, перехватывает её ладонь и ведет ею по своей шее, торсу и животу, ниже, ниже, и Эйвери ощущает, как что-то твердое упирается ей в руку.

— Чувствуешь? Это значит, что я очень тебя хочу…

Уши у Эйвери горят, когда она осторожно смыкает пальцы вокруг этого пальцы, и Гарри низко и сладко стонет, подаваясь бедрами ей в ладонь, как тогда, в грязном переулке Тортуги. Она понимает, что его реакция нравится ей, вызывает желание осторожно гладить эту… штуку, господи, она понятия не имеет, что это. И волна обжигающего тепла проходит по её телу, когда Гарри утыкается носом ей в шею, снова издает гортанный стон. Ей хочется, чтобы ему было хорошо, и ей нравится, как он реагирует на её касания. Кажется, у Гарри даже зубы лязгнули, потому что он дрожит.

— Ты быстро учишься… — хрипит он, сжимая руки вокруг её талии, притягивая её к себе ближе. — Не останавливайся… пожалуйста…

Надо же, умоляющий капитан Гарри Стайлс. Из любопытства Эйвери прекращает ласкать его, и Гарри, оглушенный и ошеломленный, замирает, очухивается, возмущенно фырчит ей в шею, затем тихо смеется.

— Я женился на коварной женщине, — он приподнимается на локтях. Щеки у него горят. — Хочу тебе сказать, что мужчинам обычно больно, если они не получают разрядки.

Эйвери распахивает глаза: она об этом и не подумала бы сама! Гарри снова смеется.

— Не волнуйся, я в порядке, пока что, — он ведет рукой по её бедру, задирая край сорочки всё выше. Эйвери на мгновение вновь испытывает желание прикрыться. — Ш-ш-ш… — шепчет Гарри. — Не бойся. Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо.

Она ему верит, и позволяет стянуть с себя нижнее белье через голову, остается перед Гарри абсолютно обнаженной. Длинные волосы падают ей на плечи, рассыпаются по постели. Наверное, положено испытывать чувство неловкости, стыда или что там ещё положено испытывать невинной девице наедине с мужчиной, но этого нет. Просто нет. Только не с Гарри. Не с ним.

Он судорожно вздыхает, жадно скользит взглядом по её фигуре, его зрачки расширяются, и он ведет носом по её шее, к ключице, вдыхая её запах. Эйвери несмело зарывается пальцами в его волосы. Гарри издает какой-то странный звук. А ещё он вздрагивает, и Эйвери не очень понимает, что это значит, но, кажется, она всё делает правильно.

— Моя… — бормочет Гарри, покрывая поцелуями её плечи, осторожно спускаясь ниже. Туда и так, как ему хочется. — Только моя, наконец-то…

Это звучит так, будто он ждал её слишком долго. Эйвери всхлипывает, давится, когда его чуть шершавые, обветренные губы скользят по её животу вниз. Ей кажется, что это так бесконечно и мучительно, и сладко, и, кажется, кажется, мама и сестра что-то ей не договорили, а, может быть, просто не знали. Какие они глупые, что не знали…

— Ш-ш-ш, — Гарри поднимает голову и смотрит на неё чуточку лукаво и задорно. — Тебе будет приятно, обещаю.

А затем он касается её языком прямо там, ласкает, и Эйвери захлебывается стонами, ощущая, как жаркие волны накатывают откуда-то снизу одна за другой, и ей кажется, что ничего, ничего больше не важно. Ей хочется кричать, но она кусает губы, сжимает в пальцах простыню, выгибается, и мир вокруг просто ухает в темноту. Ей становится так горячо, так сладостно и так…

— Господи… — выдыхает она.

— Я знаю…

Гарри вытягивается рядом, прижимает её к груди, пока Эйвери приходит в себя, даже не в силах возмущаться, что он только что назвал себя богом. Касается пальцем её губ, нежно обводит их контур и целует, проникает в её рот языком. Осторожно разводит ей ноги, сдерживая инстинктивные попытки свести колени обратно.

Эйвери слышит шуршание сбрасываемой одежды, и всё, теперь они обнажены оба, и скрывать нечего, и скрываться негде.

— Все хорошо, — шепчет он в поцелуй. — Царапай мне спину, если будет очень больно.

Эйвери чувствует, как что-то твердое и горячее толкается в неё, и ей внезапно становится больно. Она вонзает ногти в плечи Гарри и силится сдержать слезы, закипающие в уголках глаз.

— Тш-ш-ш, — бормочет Гарри, прилипая губами к её шее. Замирает, ожидая, пока она справится с первым приступом боли. Он тоже дрожит под её вспотевшими ладонями, ему страшно, он боится сделать ей больно, ранить её, но шаг за шагом преодолевает свой страх. Делает всё, чтобы ей было легче. — Это пройдет, слышишь?

Эйвери слышит, и поэтому позволяет ему двигаться дальше, несмотря на резкую боль внизу живота. Царапает его плечи и всхлипывает, подается навстречу инстинктивно, ощущая, что так должно быть легче, подстраивается под него, как вода всегда находит свой путь. Гарри движется в ней осторожно, медленно, и постепенно боль уходит, растворяется, уступая место чему-то теплому и очень приятному, хотя не такому сильному, как было несколько минут — или часов, она не помнит уже — назад. Гарри скользит поцелуями по её лицу, находит её губы.