— У меня новости для тебя, Саймон.

— Какие? — Острие шпаги Коуэлла щекочет ему шею. — У моего дома с десяток британских военных, которых ты сюда привел?

Вопрос вполне справедливый. Зейн понимает, что клеймо предателя никогда не сойдет с его лба и будет гореть на коже и в Аду. И черт бы с ним, он здесь рискует жизнью и всем, что имеет, не для того, чтобы «обелить» себя перед Саймоном, Гарри или перед кем-то ещё из бывших друзей. Он просто хочет очистить свою совесть.

— Британским военным плевать на твои делишки, — он чувствует, как острие царапает горло, оставляя кровавые царапины. — Они здесь по душу Гарри. А он оказался в достаточной степени идиотом, чтобы притопить ценный груз, который везли в Порт-Ройал.

Саймон морщится, но не убирает оружие.

— Ты не открыл мне ничего нового, Малик. О похищении невесты Анвара Мендеса гудит вся Ямайка.

— А ты, видимо, оглох от этого гудения, — язвит Зейн. Ему уже нечего терять, Коуэлл и так уже готов проткнуть ему глотку, так, быть может, хотя бы прислушается напоследок. — Я сказал, что идиот Стайлс утопил у Наветренных островов обеих своих пленниц и уплыл за горизонт, крайне гордый своим поступком.

Коуэлл, на удивление, не торопится отправить его к праотцам, а внимательно слушает, и Зейн продолжает:

— И сейчас Анвар Мендес просит у Ле Вассера позволения забрать Гарри в Порт-Ройал. Что-то мне подсказывает, что разрешение Ле Вассер уже дал, потому что меня отправили найти здесь кого-то, кто сообщит о прибытии «Леди Энн» и планах Стайлса.

Саймон не убирает оружие от его горла, но чешет другой рукой подбородок, и Зейн знает, что означает этот жест. Саймон задумывается о его словах. Поэтому Зейн просто ждет, продолжая удерживать руки в зоне видимости Коуэлла, и молится Богу, чтобы тот поверил. Если не поверит — он, Зейн, сделал всё, что мог, и больше возможностей у него нет. Появись он перед Гарри лично, и тот его насквозь проткнет, особо не разбираясь.

Слушать уж точно не станет.

— Предположим, я тебе верю, хотя не должен, — произносит Саймон. — Предположим, британские военные схватят Гарри прямо в порту.

— Не в порту, — Зейн качает головой. — Где-нибудь в таверне… где угодно. Я не знаю.

Коуэлл отступает на шаг, опускает оружие.

— Как бы ты ни сообщил об этом Гарри, я не хочу, чтобы он знал о моей причастности, — Зейн трет шею. На пальцах остаются следы крови.

Темные улицы Тортуги скрывают множество секретов. Зейн уходит в сторону «приличной» части города, отдав Мэйсу заработанные деньги, и лишь пересекая границу между пиратскими притонами и районом богатеев, снимает с головы капюшон. Все эти богатые дома и люди, скрывающиеся за их стенами, Зейну противны. Раньше ему казалось, что нет ничего лучше дворянского титула и возможности быть принимаемым в салонах аристократов, но теперь он думает, что предательство оказалось слишком высокой ценой за шанс носить маску того, кем он не является. И только милая Джи примиряет его с новой действительностью и дарит призрачную надежду, что он всё сделал правильно.

И делает правильно сейчас, потому что Джелена презирает предателей. И, даже будь она тысячу раз богатой наследницей, она бы отвернулась от него, узнав, какой ценой он приобрел свое каперство и согласие её отца на их брак.

— Я так и знал, что с офицером Маликом что-то нечисто, — из темноты улицы выступает Анвар, командор Морган и трое солдат британской армии. — Я говорил вам, командор, что он побежит предупреждать своих дружков.

Зейн кладет руку на эфес шпаги, делает шаг назад.

— Даже не пытайся, — ухмыляется Анвар. — Позади тебя ещё трое солдат.

Зейн закрывает глаза, представляя лицо милой Джи. Будет ли она плакать, увидев, как вороны клюют его тело на виселице? Он хотел помочь чертовому Гарри Стайлсу, и ему впору бы обвинять бывшего друга в своей неудаче, но Малик понимает, что так и не смог выбрать между двумя мирами, и теперь платит за собственную нерешительность и собственную совесть.

— Зейн Малик, — провозглашает командор, — вы арестованы за измену Британской короне и потворство пиратам.

Ветер доносит до ушей Зейна отдаленный скрип виселичных досок.

========== Ночь. Эйвери ==========

Комментарий к Ночь. Эйвери

Aesthetics:

https://pp.userapi.com/c846123/v846123162/b0af6/v5UvHr1je20.jpg

https://pp.userapi.com/c846123/v846123162/b0b05/Uq5n8S70V_Y.jpg

Прикосновения Гарри обжигают. Эйвери кажется, что её кожу лижет языками пламени, и ответный жар поднимается откуда-то изнутри, обращая все её страхи и сомнения в пепел и оставляя лишь незамутненное, чистое желание чувствовать его касания и поцелуи. Гарри шепчет ей на ухо что-то нежное, но стук крови в висках не позволяет различать слова, только интонацию, и любой священник назвал бы её «шепотом Дьявола».

Женщина не должна испытывать страсть, женщина — вообще не человек, она не достойна эмоций и чувств, у неё есть только долг перед мужем. Эйвери шлет к черту мысли, всплывшие из прошлой жизни. Той жизни, где она была дочерью аристократа и невестой Анвара Мендеса. Теперь она стала женой пиратского капитана, и гром Господен с неба не грянул.

Гарри негромко ругается, когда застежки платья не поддаются его нетерпеливым пальцам.

— Напомни мне заказать тебе платье с удобными застёжками, — бормочет он её в шею, щекоча кожу дыханием. — Можно свихнуться с этими… крючками, — выдыхает, скользя губами по её коже, чуть прикусывая и лаская языком. Эйвери давит стоны, поднимающиеся, кажется, откуда-то из живота.

Что там ещё не должна женщина? Позволять мужчине раздевать себя? Эйвери хочется расхохотаться в лицо тем, кто придумал это правило и унизил женщину до состояния титулованной прислуги. Теперь она знает, какое влияние может иметь на Гарри, и ей это нравится. Пусть это будет греховно, грязно и мерзко, она сама будет грязной — да и к черту, даже если после смерти Господь придумает ей за это наказание. Гарри, наконец, справляется с застежками, и платье, шурша, падает на пол. Эйвери переступает через него и разворачивается к Гарри.

У неё сжимается всё внутри от того, как он красив сейчас: потемневшие глаза и приоткрытые губы, встрепанные волосы. Гарри тяжело дышит, медленно оглядывает от самой её макушки, выхватывая взглядом её губы, ключицы, прикрытую тканью рубашки грудь.

— Любовь моя, — хрипло шепчет Гарри, и Эйвери вздрагивает: ей не послышалось? Она растерянно моргает, а в уголках глаз настойчиво закипают непрошеные слезы. — Я что-то не так сделал? Сказал? — он замечает её реакцию и пугается, как ребенок, будто он и не смелый пиратский капитан вовсе. — Эйвери…

Она мотает головой. В своей жизни Эйвери очень редко слышала слова о любви даже от собственных родителей, а молодые люди из высшего общества не разбрасываются признаниями, чтобы не оказаться связанными не нужной им помолвкой. И слова Гарри будто разрушают обручи, сковывающие её сердце. Эйвери кажется, что она слышит их треск.

— Повтори, пожалуйста, — просит она. Ей нужно, очень нужно услышать. Так нужно, что задыхается от этой необходимости, и воздух обжигает горло.

Гарри непонимающе хлопает глазами несколько раз, а потом его всего освещает изнутри, и он сгребает Эйвери в объятия, тянет к себе.

— Любовь моя…

Голова кружится от поцелуев. Губы касаются друг друга, обжигая, пробуя, изучая будто впервые. Гарри стонет, прижимая Эйвери к себе так, что она снова ощущает тугое напряжение внизу его живота, и оно отдается в ней самой нетерпеливой сладкой дрожью. Должно быть, это как-то связано с тем, что мать уговаривала её «терпеть», но слово «терпение» медленно приобретает иной смысл. За грудной клеткой всё дрожит и мучительно ноет, а в животе тянет, и как унять это, Эйвери не знает. Это что-то, пришедшее от языческих предков, свободных от моральных и этических норм, сковывающих по рукам и ногам и мешающих дышать хуже, чем корсеты. К черту всё, они женаты, в конце концов!

Гарри ведет ладонями по её талии, разыскивая хоть какие-то застежки, и Эйвери смеется: