Луи Томлинсон не хочет её наказывать, это как вообще? Бетти этому очень рада, но чувствует, что лучше бы держаться от боцмана подальше, потому что он всё ещё зол, а она всё ещё не понимает, что теперь будет, но в ограниченном пространстве корабля избегать встреч выходит плохо, особенно учитывая её собственную привычку оказываться где-нибудь неподалёку. И ещё Бетти знает, что если Луи не хочет ей вредить, то это не значит, что всё по-прежнему. Ничего уже не будет по-прежнему, и от этого худо, потому что раньше она решила удовольствоваться тем малым, что у неё есть, а теперь у неё этого малого нет.

За то, что она сделала, должно было последовать наказание, к тому же вполне определённое. Если бы, не приведи Господь, её тайну узнал кто-то кроме Луи, быть Бетти за бортом без права объясниться, и скандал бы вышел грандиозный. И Бетти искренне благодарит небеса за то, что всё сложилось, как сложилось, за то, что она жива. Узнал бы, например, капитан, ей бы не сдобровать, точно. И всё равно она не может отделаться от мысли, что если бы капитан так же не пришиб её сразу, то потом наверняка простил бы как-нибудь, а Луи… Ну, он смирился с тем, что она это она, а вот насчёт всего остального Бетти не уверена, и меньше всего она уверена в том, что он когда-либо сможет относиться к ней так же, как раньше. Вместо удовлетворения от того, что никакой смерти не будет, Бетти испытывает растерянность от того, что не испытывает радости. То есть, она рада, что жива, и даже чувствует какое-то странное облегчение от разоблачения — не от того, что её разоблачили, а от того, что тайны, которая была так тяжела, больше нет. Но всё же она лишилась чего-то важного.

Выдающейся актрисой Бетти никогда не была, да вообще никакой не была, поэтому первое время на корабле больше всего переживала, что обман раскроется, но потом выяснилось, что важнее не играть, а просто дать людям то, чего они хотят — зная Барта весёлым и дурашливым, никто и не присматривался, выискивая что-то другое. Ничего скрывать не нужно было, только не дать задуматься, но в итоге Бетти выдали лицо и шея, глупость какая. Они всё время были на общем обозрении, и вот чем дело кончилось. В голове услужливо всплывает воспоминание о том моменте, когда Луи явственно хотел её придушить за эту самую шею, но вместо этого коснулся почти мягко, и от этого кожа предательски вспыхивает огнём, а голове совсем всё смешивается. Бетти прижимает руку к груди, как будто может что-то нащупать, неспособная понять, от чего трудно дышать — от тесно затянутой ткани, призванной скрывать её грудь, или от чего-то тоскливого под сердцем. Не первый ведь раз её жизнь так резко разворачивается, но этот поворот отчего-то болезненный, словно что-то порвалось. И Бетти даже готова признаться себе в том, что порвалось где-то там, где сидят бессмысленные чувства к боцману. Порвалось, но почему-то не исчезло, чувства опустошения нет, вместо него — больная ссадина. К вящему её ужасу, Бетти не перестаёт чувствовать себя влюблённой и от этого чувствует себя ещё большей дурой.

Почему судьба её не любит? Потому ли, что Бетти решилась ступить на свой путь, а не ждала покорно, пока отец решит, что с ней сделать? Получается, судьба — мужчина, не иначе. Знала бы Бетти, что наказание за своеволие будет таким, всё равно, наверное, сунулась бы, потому что перед наказанием у неё была целая жизнь. Бетти обещает себе как-нибудь смириться и привыкнуть, что ей, собственно, остаётся? Лучше бы ей думать о каких-никаких делах, хоть бы и о двух мисс. Они, между прочим, тоже делают самостоятельный выбор в своей жизни, но, возможно, их никто не захочет за это придушить. Кроме миссис Клементс, пожалуй, но та далеко, и Эйвери не горит желанием возвращаться под её опеку.

Стоит мыслям соскользнуть с укатанной дорожки сомнений, самобичевания и обид на судьбу, Бетти, наконец, засыпает. Ей снятся какие-то неясные образы, что-то о падении и крепком ударе о холодную воду, но это хоть как-то выгоняет из головы набившие оскомину мысли, и утром Бетти привычно играет Барта, ведь для всех кроме двух человек тайна осталась тайной. Бетти с успехом претворяет в жизнь блестящий план — постоянно прячется в делах, слушает, как Лиам рассказывает о любимых пушках, просит Нейта научить чему-нибудь новому. А ещё краем глаза, стараясь не улыбаться совсем уж широко, следит за тем, как на приподнятом квартердеке гуляют мисс Эйвери и Паула, заглядывают в воду, а потом мило беседуют с капитаном. Бетти думает, что Эйвери с тех пор, как они ушли с острова Меро, незаметно изменилась, как будто ей стало легче дышать, и с такой Эйвери проще найти общий язык. И, похоже, проще не только Бетти, но эти домыслы она оставляет при себе.

Блестящий план сносно работает хотя бы тем, что отвлекает от навязчивых мыслей, но под конец очередного дня Бетти поняла, что совсем загоняла саму себя, и решила, что заслуживает поощрения и чего-нибудь съедобного — а это всегда можно с лёгкостью получить в одном месте.

— Найл, пожалей меня, — со всем возможным трагизмом говорит Бетти, заглядывая на камбуз.

И тут же прикусывает язык, не обнаружив в помещении Найла. Вместо него за столом сидит Луи, повернувшийся к ней с нескрываемым ехидством. Вот если бы Бетти хватило ума войти молча, можно было бы предпринять тактическое отступление, но нет.

— Поведай о своих печалях, — насмешливо тянет Луи.

Вот он, источник навязчивых мыслей и человек, перед которым ей кошмарно стыдно. Вопреки логичному желанию на всякий случай дать дёру Бетти взбодрилась и передёрнула плечами.

— Я просто голодная. Найла нет? — Луи отрицательно качает головой. Скорее всего, Найл на палубе, и если он там не один, то его ещё долго не будет. — А тебя попросил камбуз посторожить?

— Нет. Так что если ты собралась ограбить Хорана, приступай.

Бетти огляделась. Есть ей хотелось, но Луи за столом устроился основательно, по всей видимости, и листал какую-то тетрадь. Из кают-компании выгнали? Ладно, глупо думать, что ей что-то грозит, во всяком случае, сбегать теперь было бы совсем глупо, так что Бетти проходит внутрь, привычно тянется к знакомым шкафам.

— Не ограбить, а просто что-нибудь съесть.

«Что-нибудь» нашлось достаточно быстро — запасы хоть и однообразные, зато достаточно многочисленные, чтобы Бетти не испытывала угрызений совести за этот набег.

— Я тоже хочу, — доносится в спину.

Бетти, не поворачиваясь, закатывает глаза, послушно доставая вторую тарелку. Как себя вести она не имеет ни малейшего понятия, точнее не знает, что от неё ожидается — нужно молчать и каяться? Продолжать изображать из себя беззаботного Барта кажется откровенно плохой идеей. Некоторым облегчением стало то, что Луи как будто нет никакого дела до её соседства — сидит себе, читает, даже раздражения не демонстрирует, так что Бетти спокойно ставит перед ним тарелку, попутно подбирая с дальней стороны стола оставшуюся там неизвестно чью посуду.

— Теперь понятно, почему ты постоянно что-то убираешь, — снова ехидничает Луи, — это просто женская привычка наводить порядок.

Бетти поджимает губы. Ну, если мужчинам не очевидно, что легче сразу расставить всё по местам, то это не её вина. Она убирает и следы деятельности боцмана: скомканный лист исписанной бумаги, обгоревшую спичку и мелкие крошки табака. Интересно, как Найл бы пережил такое небрежение в его владениях?

— Не иначе как в пару к твоей мужской привычке оставлять после себя хаос и разрушения, — ехидничает в ответ. — И табак. Чем ближе остров, тем больше ты куришь. Надеюсь, твои запасы не выйдут, и нам не придётся брать на абордаж какой-нибудь корабль ради пополнения твоего кисета?

Наверное, позволять себе такие шпильки не слишком разумно, но не она ведь первой начала. Луи чему-то улыбается, захлопывает тетрадь перед собой, откладывая в сторону к трубке и, чуть сощурившись, наблюдает за Бетти. Милостиво кивает на стул рядом с собой.

— Садись, — Бетти, наконец, садится вместе со своей тарелкой. — Придумал тебе наказание, будешь заниматься женским делом. Доверяю тебе генеральную уборку. Всё, до чего твои вездесущие ручки дотянутся, всё перебирай, раскладывай, очищай, выкидывай и что ещё придумаешь.