А ещё ей кажется, что, когда они встречаются взглядами, воздух между ними накаляется, обжигает горло при вздохе. Если бы Эйвери могла, она бы спросила у капитана, чувствует ли он то же самое, но она не уверена, что готова услышать ответ, каким бы он ни был, ведь ей тогда придется и самой отвечать что-то, а она чувствует, что она не готова, не знает вообще ничего. Только ощущает это невероятное притяжение, от которого хочется выть. Или броситься в объятия капитана Стайлса — и будь, что будет.
Рациональная её часть говорит, что это неправильно. И Эйвери слушает её, потому что не хочет выглядеть дамой полусвета. И очень боится, что уже так себя поставила. Её чувства кричат, что Гарри так же боится. Что нужно просто поговорить, но она тянет.
«Леди Энн» неумолимо стремится вперед, к неизвестному острову, а дни проходят за днями. Паула всё больше проводит времени в компании с Бартом или Найлом, а Эйвери старается ей не мешать — разглядывает свою копию карту, сидя в каюте, вчитывается в переписанные заметки. Кусает губу. Она мало понимает в навигации, мало понимает в морском деле. И думает, что, вместо этого бесполезного занятия должна бы последить за Паулой. Ей не стоило бы проводить так много времени с Найлом, ведь мало ли, что может случиться, но Эйвери не может её обвинять или осуждать, не может ей что-то советовать.
Ведь она сама целовалась с Гарри… и не только целовалась. То, как они прикасались друг к другу, как смотрели друг на друга, значило в тот миг больше, чем поцелуи. Священник из их прихода назвал бы её блудницей; сказал бы, что она будет гореть в Аду.
Эйвери думает, что адский огонь вряд ли будет жарче того огня, в котором она уже горит, стоит капитану прикоснуться к ней. Эйвери думает, что им бы стоило обсудить происходящее, решить, что делать, но она и сама не знает, чего хочет. Её судьбу решала семья, и семья же внушала, что родители знают, что для неё лучше, а ей стоит прислушиваться к их настоятельным советам. Ей просто сообщили: она выйдет замуж, а её будущий муж живет в Порт-Ройале.
Теперь перед Эйвери расстилается весь мир, а она не знает, что с этим делать. Легко было сказать капитану Стайлсу, что ей хочется начать новую жизнь в Южной Америке, но как? Как начать эту жизнь, если всю жизнь находишься под крылом у других людей? Свобода пахнет океаном, солью и терпким запахом кожи Гарри Стайлса, который сам — яркое олицетворение того, о чем Эйвери так мечтает и чего так боится.
Будущее застилает туманом, и Эйвери хочется продраться сквозь него. Ночами, пока Паула сопит на своей койке, Эйвери думает, что будет делать, если они найдут сокровища, о которых упоминал отец и дед (что случится, если не найдут, она пытается не представлять). Она знает, что должна выплатить команде капитана Стайлса выкуп за себя и Паулу. Она знает, что ей придется решать за себя.
Когда Эйвери думает о том, чего хочет на самом деле, то в глубине души ответ ей известен, и если днем она старается мыслить рационально, то ночью просто тоскует по прикосновениям Гарри, по его поцелуям и по нему самому. И, хотя она знает, что Гарри спит в соседней каюте, она боится даже думать о том, чтобы пойти к нему. А ещё — знает, что желает его самого. Что так наивно хочет говорить с ним до рассвета, прикасаться к нему, смотреть в его кошачьи глаза, и…
Эйвери прячет полыхающее лицо в подушку. Знакомая волна тепла окатывает её изнутри, лижет огненными лепестками. Её мир переворачивается с ног на голову, Гарри Стайлс его переворачивает с легкостью. Каждым разговором, каждой встречей, каждой прогулкой по палубе. Гарри рассказывает ей о шести лет, проведенных на «Леди Энн», рассказывает с удовольствием, как сказку, которой нет конца. Он молчит о детстве и о семье, а Эйвери не спрашивает, довольствуясь тем, что капитан готов ей раскрыть. От путешествия проходит три дня, а ей кажется — будто вечность. А Эйвери спрашивает себя, может ли считать себя и капитана Стайлса друзьями? Кем-то ещё?
Гарри смотрит на неё так, будто сам горит изнутри. От мысли об этом Эйвери чувствует себя очень грешной, но почему-то не боится ни божественной кары, ни Сатаны, которыми так пугал священник на проповедях. Вряд ли пастор их небольшого прихода в Дербишире испытал за свою жизнь множество приключений.
Они по-прежнему ужинают в кают-компании. Эйвери помогает Гарри и Луи прокладывать курс, пока они всё дальше уходят от Наветренных островов и от английских фрегатов, которые почему-то за ними не гонятся — то ли у «Леди Энн» была фора, то ли англичане решили вернуться на Ямайку, а не гоняться по морям за одним несчастным пиратским галеоном.
И однажды Эйвери признается себе, что влюблена в капитана Стайлса. Что это странное чувство, свербящее так сладко и болезненно за ребрами, обжигающее её пламенем при воспоминаниях о его поцелуях, — это, кажется, любовь, о которой она, будучи благоразумной девушкой, и подумать не могла. В отличие от романтичных подруг, Эйвери всегда знала, что замуж выйдет по выбору своих родителей, и если они с мужем будут испытывать друг к другу симпатию или дружеские теплые чувства — это ей очень повезет, потому что у матери с отцом и такого не было. А чувство любви оставалось для театральных пьес и старинных легенд и песен.
Мэри вообще считала любовь дурным тоном. А любовь к пирату, думается Эйвери, довела бы её до нюхательных солей.
Эйвери понимает, что влюблена, как-то странно — капитан Стайлс что-то рассказывает ей, сидя на баке. Команда уже улеглась спать, палубу «Леди Энн» освещают лишь фонари. Вахтенный вглядывается в темнеющий горизонт, а на бархатном небе загораются первые звезды. Эйвери кажется, что её огрели по голове чем-то тяжелым, и, наверное, благородная леди и думать о таком не может, и вообще не должна знать, что кого-то по голове можно огреть. Только она больше не нежный оранжерейный цветочек, да и была ли им вообще?
— …в северные колонии мы плавать не рисковали, — Гарри рассказывал об очередном своем путешествии, щурясь в окутывающие палубу сумерки, медленно переходящие в темноту. — А в Южной Америке однажды были у берегов. И у Панамы ещё.
Эйвери смотрит на капитана, разглядывает его красивые, четкие черты, его длинные ресницы, прикрывающие хитрые зеленые глаза, и думает, что любит его, и поздно пытаться что-то менять. Чтобы выдрать эти чувства, ей придется вскрывать себе грудь, а ей не хочется.
— Вы, никак, спать хотите, мисс? — Гарри неверно истолковывает её молчание. — Сказали бы сразу, — он улыбается. — Идемте, я провожу вас.
И это — обычный для них уже ритуал. Капитан проводит её до каюты и смотрит, просто смотрит так, что сердце выворачивается. Касается пальцами её лица, осторожно, будто спугнуть боится. И уходит. Эйвери так больше не может.
Эйвери влюблена, и впервые в жизни не хочет думать о последствиях собственных чувств и деяний.
— Нам плыть ещё несколько дней, — сообщает ей Гарри, когда они останавливаются у дверей в их с Паулой каюту. — Если наши расчеты верны.
Она кивает, смотрит на его лицо, в полутьме орлопдека кажущееся ещё притягательнее. Спать, на самом деле, Эйвери не хочет. Гарри, видимо, тоже. Он разглядывает её, скользит взглядом по лицу, по хрупкой шее и по плечам, и кусает губу.
— Доброй ночи, мисс, — произносит тихо. — До завтра.
— Капитан!
Эйвери ловит его за рукав, ошалев от собственной смелости, и, приподнимаясь на цыпочки, целует. Цепляется за его предплечья, впиваясь ногтями в ткань рубашки, и тянется к Гарри, ощущая, как жаркое чувство, грозившееся выломать ребра, прекращает неистово бушевать и растекается по телу волнующим теплом.
Гарри целует в ответ, но в прикосновениях его что-то меняется — они становятся более нежными, мягкими и тягучими, как мед. У Эйвери голова идет кругом. Капитан обвивает руками её талию, прижимая к себе, проникает языком в её рот, и она неуверенно отвечает на ласку, повторяет его действия, и в ушах шумит, будто туда щедро плеснули океанскими волнами.
Эйвери кажется, будто целуются они вечность, пока Гарри не отстраняется. Улыбается и дотрагивается ладонью до её щеки. И, наверное, им обоим есть, что сказать, но оба молчат.
