— А что насчёт торговли патентами, дворянскими грамотами и документами? — предлагает Зейн и даже не меняется в лице. — У Мендеса под боком скрывается от католического короля пара испанских преступников. Теперь они британские аристократы, в глаза не видевшие Испании, а не заговорщики.

Луи переглядывается с Гарри. С такими губернаторами никаких пиратов не надо.

— За что же ты купил патент? — хмыкает Луи. — Продал нас?

— Продал вас, — устало соглашается Зейн. — Но я же и предупредил Лиама.

Всё это за прошедшие дни они слышали сотню раз. Всё равно звучало дико, и от воспоминаний саднило в груди. Луи неприязненно морщится, легче от этих разговоров и взаимных обвинений не становится никому, но они продолжат злиться и злить друг друга.

— И что, хватило и на патент, и на благородную кровь?

— Нет, но я умею быть полезным.

— Надеюсь, тебе понравилось прислуживаться, — бросает Гарри. — Потому что свою полезность ты исчерпал.

— Не понравилось.

И за это он наверняка тоже ненавидит их. Как же так, он их предал, а удовольствия не получил!

— Тебя же, как там, — Луи делает вид, что припоминает формулировку губернатора, — подпустили к Джелене. Это тоже не понравилось?

Зейн мгновенно вскидывается, и Луи читает по его знакомым чертам, как в книге, Зейн взбешён. И это по-злому радует.

Луи уже понял, чего хотел Зейн, бросаться на него перестал, но понимать не начал и не хочет, как не потерял и желания уколоть побольнее. Да, Луи сделал свой выбор в пользу пиратства, но точно так же выбор мог сделать и Зейн. Уж точно мог уйти после того, как капитаном стал Гарри. Но Зейн не ушёл, и почём им было знать, что ему нужна другая жизнь, если он никогда об этом не говорил?

— Не смей говорить о моей невесте!

Луи вскидывает брови. Невесте?

— Невесте? — откликается Найл. — Ты был помолвлен с племянницей губернатора?

— Ты всё же бросил нас ради женщины. Замечательно, — ядовито цедит Гарри. — Особенно если учитывать, что ты её тогда впервые увидел.

— Пошли вы!

Зейн отворачивается, молчит и всем видом напряжённой спины демонстрирует, что видеть бывших друзей не хочет, не то что отвечать. Зейна ткнули во все болезненные места, и как-то об этом совсем не жалеется.

— Глупее привязанности ты выбрать не мог, Зейн. И стоило оно того? Прикидываться тем, кем не являешься? От тебя ведь она правды никогда не слышала?

Может, ненавидеть бывшего друга и не выходило, но вот злости у Луи было полно. Как и вопросов.

Правда едва ли ответы что-то изменят, всё давно в прошлом.

— Она не посмотрела бы на меня, зная, что я пират, — тускло откликается Зейн через пару долгих минут, когда уже казалось, что ответа не будет.

Томлинсон вздыхает, потому что всё становится только глупее. Луи смотрит на Гарри, на Найла. И понимает, что они точно так же ни черта не понимают в Зейне, хотя когда-то думали, что он их лучший друг, что они во всём будут вместе.

Для Луи важно только мнение его сестёр и друзей, важно думать, что мама его одобрила бы. С некоторых пор ему важно знать мнение Элизабет Мидлтон. Никто из них не потребовал бы от него казаться чем-то другим; и Луи думать не хочет, что когда-то ему захочется выглядеть другим. Какой, в конце концов, смысл, если он всё равно останется собой. И кому бы это было нужно?

Он примеряет ситуацию на себя, вспоминает, как бесился, когда выяснил, что Барт ни черта не Барт, и что смирился только когда убедился, что врали ему лишь в одном. Зейн же не только лгал о себе, но ещё и подставил своих друзей ради женщины. Приняла бы Эйвери Гарри, если бы он сделал подобное? Поняла бы Бетти предательство, совершённое даже ради неё? Шерил? Паула?

Ответы самому Луи кажутся очевидными.

— И лучше предать ради неё, чем сказать правду? — едко уточняет он.

Зейн разворачивается, как ужаленный. Кажется, если бы они были в одной камере, Зейн уже попытался бы снять с Луи кожу, а так он только смотрит бешено и сжимает кулаки. Найл на всякий случай подбирается, а Томлинсона тянет подойти ближе, потому что не имеет Зейн права злиться, это не его предали и подставили, это не он оказался в тюрьме, это его сейчас хочется придушить, потому что заслужил.

— Тебе не понять, как это, когда находишь что-то для себя, — хрипло говорит Малик.

Луи вскидывает подбородок, шагает всё же к решётке, очень хочет вцепиться Зейну не в горло, а сразу в лицо. Ну конечно, он же самый несчастный и никто его не понимает! Зейна хочется взять обеими руками за голову и приложить лбом о решётку. Пару раз. И добавить ногами.

Но Луи смотрит на пышущего злостью Зейна, и видит обиженного мальчишку, того, который как-то ночью рассказывал, как оказался пленником на пиратском корабле. Того, который переступил через себя, чтобы попросить научить его писать. Того, который клялся в дружбе и встал плечом к плечу с Гарри, когда тот решил поквитаться с отцом. Куда только всё делось?

Слепая ярость схлынула, оставляя опустошение. Луи тяжело сглатывает. Слова Зейна странно перекликаются с его собственными мыслями, и тем больше хочется то ли посмеяться, то ли оскорбиться. Он отлично понимает, как это, когда находишь что-то своё.

Зейн, значит, считает, что нашёл что-то для себя. Да только правда ли это? Ведь найти что-то для себя — это не прожить жизнь, настолько стыдясь себя самого, что приходится придумать какого-то другого себя. Да захочется ли жить с теми, ради кого приходится лгать о себе самом?

— Ты меня недооцениваешь. Ты нас всех недооцениваешь, Зейн, и я не знаю, почему.

Луи отворачивается, запускает руки в волосы и прикрывает глаза. Старается не реагировать на вопросительный взгляд Гарри, который явно понял, что Томлинсону есть, что сказать по вопросу. Прощальные откровения Луи предпочёл бы отложить до завтра. Он вовсе не против рассказать друзьям правду, но свои чувства хочется оставить своими ещё хоть немного дольше.

За пределами камер солнце медленно переползает по небу, а внутри тюрьмы ничего не меняется. День проходит муторно и долго, а что делать — не понятно. Зато у всех есть о чём подумать, и, наверное, все думают, пока за окнами густится вечер, пока меняется караул в тюрьме, пока проходит один из последних дней в их жизнях.

Луи сидит на соломе, а Гарри меряет их камеру шагами — двадцать вдоль, пятнадцать поперёк, особо не разгуляешься. В конце концов Стайлс тратит всю энергию, падает рядом, секунду смотрит на свои пальцы без единого кольца и сжимает руки в кулаки.

— Нам нужен план.

Да, им нужен план, потому что никаких признаков того, что их отсюда вытащат, не наблюдается. И остаётся только надеяться, что они не встретят Лиама завтра на виселице. Вытащить пиратов из тюрьмы — ни черта не лёгкая задачка, и пускай лучше Лиам просто не справился, чем не справился и попался.

— Думаешь, прорвёмся по пути на виселицы? — спрашивает Луи. — Потому что отсюда нам ходу нет.

— У нас не так, чтобы есть выбор.

— В теории, если бы у нас с Лиамом тогда не получилось взорвать стену, мы хотели устроить заварушку на улице, — присоединяется Найл. — Не знаю, что у нас получится без помощи извне и с нынешним количеством солдат, но можно попытаться.

А им только и остаётся, что пытаться. Надежда на какой-то другой исход уже почти не существует.

— Без оружия? Это самоубийство, — Луи хмыкает. — Правда, если не попытаемся, всё равно гарантированно умрём через полчаса после выхода отсюда самое позднее. Я лучше умру при попытке побега.

— В теории мы можем и выжить, — слабо улыбается Найл. — В любом случае, что мы теряем, если попытаемся?

— Ну хоть умрём на своих условиях, — кивает Гарри.

Они переглядываются, и Луи вдруг думается, что он ужасно любит этих идиотов, с которыми и помереть как-то не так страшно. Они прожили не такие уж и плохие жизни, по крайней мере у них были настоящие друзья. И один Зейн, не без этого.

Снова лязгает запор на двери, и снова в неурочный час. По короткой лестнице гремят шаги и почему-то знакомые голоса.