– Ну ты и придурок!

* * *

Придя в себя после дебюта с туалетом, дня через три, ребята снова засобирались к театру. В этот раз взяли хозяйственную сумку, чтобы не разъезжать по городу с уликой в руках.

Сегодня туристических групп не было. Две красавицы на каблуках, с маленькими сумочками, подошли к туалету, зашли по очереди. Воровать у них было не с руки. Зашел мужчина с дипломатом, видно, что богатый. Но у дипломата ручечка была маленькая: подцепить ее крюком невозможно. Долгий перерыв. Все богатые красавцы исчезли. На горизонте появился тощий парень в очках, джинсах и майке, со спортивной сумкой наперевес.

– Наш?

– Наш!

И опять вокруг пусто, щелкнул крючок-замок, вздрогнула дверь от подвешенной сумки, послышалось характерное туалетное журчание.

Ликас забросил проволоку, почувствовал, что не подцепил, повел ей вбок, есть! Спортивная сумка была нетяжелая, большая и мягкая, она не издала ни единого звука, прыгнула мячиком в руки Юргису. С усилием втиснулась в хозяйственную сумку и вместе с друзьями понеслась с ветерком в неизведанное.

Была только середина дня. Ликас и Юргис сидели под мостом на бетонных плитах, нагретых солнцем, и распаковывали улов.

В импортной сумке не было ни кошелька с деньгами, ни фотографий, ни шоколадок. Там, в целлофановых конвертах, которые воришки прежде отродясь не видели, лежали пачки листов с перфорированными краями и печатными символами. Прочитать их было невозможно.

– Что это за язык такой?

– Не иначе, гуманоиды написали!

– Это письмо другим цивилизациям…

Под пачкой бумаг лежала коробочка, картонная, матово-черная, без надписей.

– Там бомба, Ликас! Не открывай!

– Не ссы! – Ликас снял крышку.

В коробке лежала еще одна коробка, обернутая пергаментом и пузырчатым полиэтиленом. Ликас бросил его в крапиву. На крышке второй коробки английскими буквами было написано: «concept».

– «Контрацепт», гондоны, наверно…

– Нет, дубина. Смотри!

В коробке лежала пластмассовая штука с кнопками и большим экраном. Это было грому подобно. Электронная игра, видимо, импортного производства. Суть ее была в том, чтобы, нажимая на кнопки «влево», «вправо», «вверх», лазерным лучом сбить летящие по орбите советские спутники. Если уровень был пройден, на Красную площадь садился самолет Матиаса Руста, и Руст махал победителю рукой. Если уровень был проигран, появлялся грустный Гагарин в шлеме и электронным голосом говорил: «Приехали».

Эта игра еще долго была их тайной и первой дверью в компьютерный мир. Мир, похожий на наш, но плоский, и поэтому так близкий детям. «Единицы и нули, единицы, единицы и ничего больше на двенадцати листах с перфорированными краями. Оси «абсцисс» и «ординат», верх и низ, право и лево, линейные расчеты». Движение по безыллюзорной двухмерности экрана.

«У этого мужика, наверно, склад таких игр… Счастливый… – думал Ликас. – Если бы я был таким владельцем электронных игрушек. Ведь это целый мир. Владелец мира…»

* * *

– Этим делом, милый друг, заинтересовалось КГБ, – вздохнул подполковник Паулас Беркайтис, поворачиваясь к майору.

– Подумаешь, повесился человек, сразу надо всех на уши ставить.

– Не знаю, у нас неделю назад двое в Немане утопились, никто не приезжал, а тут…

В парке рядом с центральной площадью рано утром нашли повесившегося Ивана Жданова. При нем были документы, деньги. Никаких записок он не оставил.

Иван Жданов работал с программистом М. в Москве. Программист этот придумал простую и азартную игру на реакцию. Идеей заинтересовалась американская компания, которая, внеся доработки, готова была выпустить электронную игру огромным тиражом и продавать ее в СССР, озолотив программиста М. Все это делалось незаконно. Но в основной программе и программе доработок были нестыковки. Именно первый, доработанный, но не до конца, экземпляр игры лежал в картонной коробке.

В конвертах были исправления багов и варианты программы от М. Все это добро вез под видом туриста через Литву в Польшу предатель Родины Жданов.

Но дело это так и не было раскрыто.

* * *

Телеграмма из Москвы в Каунас: «наташа отец умер тчк имей совесть приезжай».

* * *

Все эти телеграммы и письма уже две недели не выходят у меня из головы. Поезд Париж – Москва. Мы с семьей возвращаемся из Руана. Я совсем забыла о работе, о своих картинах и префектуре, только Морос не дает покоя. Он снится мне то в образе старика, то кровавого маньяка, то ребенка.

Мальчик, который имел смелость назвать мир таким, каким его видел. А каким я вижу этот мир? Я, художник, специалист в области искусства, понимаю, какие иллюзии дают глубину, как трудно свести эти иллюзии к минимуму, чтобы отличить плоскость от объема на картине, мелкое от глубокого.

Но эти иллюзии не только в живописи. Я сама сейчас сказала: «плоскость» и «объем», «мелкое» и «глубокое». Вот он, примитив человека: видеть крайности, двойственность мира. Черное и белое, добро и зло.

– Аня, ты знаешь, что мир двойственный?

– Как это?

– «Верх» и «низ», «холодное-горячее», «хорошее-плохое».

– Конечно! «Мама-папа», «весело-грустно», – подхватывает шестилетняя дочка.

– Ты решила вспомнить теорию дуализма Декарта? – поворачивается муж.

Декарт…

– Мне всегда казалось иронией то, что именно Декарт создал трехмерную систему координат. Человек, открывший тройственность, утверждал о двойственности мира.

– И в чем же эта тройственность?

– Иногда она ускользает, иногда очевидна…

– Очевидна?

– Между «лево» и «право» есть «я» – середина.

– Остальные понятны. «Холод», «жара» и «тепло». «Высота» и так далее.

Я стою у окна, смотрю на польские пасторали. Рождение, жизнь, смерть; Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух.

В детстве я спрашивала у родителей, смотревших кино: «Этот герой хороший или плохой?» Когда я стала понимать, что между плохим и хорошим есть что-то еще?

«Я был контуром человека в двухцветном мире». Это двухмерный мир. Мир, который, взяв один фломастер, рисуют дети.

Сейчас я, взрослый человек, полностью ощущаю трехмерность мира. Значит, старики должны видеть четырехмерность? Но это не так… Настоящее, прошедшее, будущее…

* * *

Ликас потянулся было за курткой, на улице моросило.

– Виталик! – мать всегда звала его русским именем, – стой. – Она стояла в дверях, держа листок, принесенный только что. – Телеграмма пришла. Дед в Москве умер. Собирайся, вечером едем в Москву.

Неизвестно, чем бы кончилось воровство в туалете, рано или поздно Ликаса поймали бы, но эта поездка вовремя вырвала его из опасной забавы.

Была суббота, и отец сидел дома. Они не разговаривали уже давно. Причины ссор были в мелочах: сломанная ручка шкафа, банка шпрот, съеденная и не оставленная отцу. На самом деле Миколас был уверен, что Ликас, невысокий, жилистый, с темными волосами, не его сын. Будь он поумней, он заметил бы сходство в движениях, напряженных позах, в голосе, манере смотреть исподлобья, но он был не способен на такие тонкости.

– Я с вами не поеду, – буркнул он.

– Тебя и не звали.

Наташа, огромная, заплывшая жиром, уже не боялась мужа, бившего ее когда-то. Она теперь сама могла его побить, пользуясь весовым превосходством.

Собрали сумку, ту самую, хозяйственную, с которой Ликас ходил на дело.

Поезд отправлялся в ночь, и они долго сидели на вокзале, билетов не было. За пять минут перед отправлением бронь сняли, и Наташа с боем вырвала два билета на плацкарт.

Никогда раньше Ликас не ездил на поездах, не был в Москве, никого не хоронил. Он совершенно не знал этого чужого «деда» и не расстраивался, что он умер.

«Здесь тоже легко воровать, все спят, вещи лежат», – думал Ликас. Ему не спалось. Чужой храп, тряска и гул колес тревожили.

На кладбище его не взяли, оставили в бабушкиной квартире вместе с какими-то детьми за старшего. Была суматоха, смех и слезы, и все чужое.

Ликас осматривался. Квартира была однокомнатная, похожая на каунасскую. Сервант с хрусталем, диван с бархатной накидкой. В целом богаче, чем дома у родителей.