— Ты здесь…

— Я с тобой.

— Почему ты нас оставил… Почему не сказал…

— Я не мог.

Арий взял в ладони моё лицо и с горечью посмотрел мне в глаза.

— Как же так…

— Я пошла за тобой.

Как бы мне хотелось протянуть сейчас руку и коснуться его лица. Арий наклонился ко мне, и мы прижались лбами. Я почувствовала, что недостающая часть души, пустота от которой всё эти месяцы скребла и саднила, вернулась на своё место.

— Почему ты в Сопротивлении?

— Сейчас не время, Эли, слушай меня внимательно! Тебя будут спрашивать об Ордене: главное — не молчи, отвечай всё, что знаешь, даже если мало! Второго шанса не будет, здесь не держат пленных дольше пары дней!

— Я не могу.

— Почему?

— Я не могу предать его… — я взглянула на брата в надежде, что он поймёт.

— Так вы всё-таки встретились. – Арий злился. — Этот сукин сын, Армитаж, не уберёг тебя. Я так и знал!

— А с чего бы ему беречь меня?! Это всё моя вина, и только!

— Когда он успел стать для тебя так важен? Элен, я запрещаю тебе молчать ценой собственной жизни!

— Он — моя жизнь. Вы оба.

Дверь камеры открылась:

— Время вышло.

— Немедленно освободите её! — Арий был полон решимости, и хотя я по-прежнему висела на панели в допросной, в его рвении я чувствовала защиту.

— Вы не вправе ничего требовать, О’Деро. Исключений быть не может, ни для кого.

— Я свяжусь с генералом Органой, если потребуется. — Брат шагнул к дознавателю; мне показалось, что он готов его убить. — Уверен, она будет в восторге от того, что вы делаете с людьми.

— Осторожнее в высказываниях. Ваше положение в какой-то мере ещё более шатко, чем её. — Сопротивленец кивнул на меня. — То, о чём Лея не узнает, ей не повредит.

— Вам это с рук не сойдёт.

Я смотрела, как Арий уходит, и передо мной снова возник дознаватель.

— Ну что? По-хорошему или по-плохому?

— По-плохому. — После встречи с братом моя решимость только усилилась. Страх прощупывал внутренности…

— Твоё право. Координаты вашей базы?

—…

— Не знаешь цифры — назови сектор.

Я продолжала молчать. Мужчина подошёл ко мне вплотную, в его глазах плескался недобрый азарт: он видел во мне добычу, и я же его провоцировала. Он разрезал и сдёрнул остававшийся на мне бюстгальтер, задевая лезвием кожу — я поморщилась.

— Как прорежется память, — дознаватель снял с пояса дубинку. — Начинай говорить. — И замахнулся.

Кайло. Я не знаю тебя, не знаю, что ты за человек. Но твой образ вселяет в меня уверенность. Пусть хоть крупица твоей силы найдётся и во мне, чтобы было чуть легче!

Он бил по рёбрам, животу, суставам и с особым остервенением — по груди и лицу. Когда дубинка вколачивалась под диафрагму — кричать не получалось.

Капитан Фазма. Я всегда восхищалась такими, как вы. Я восхищаюсь вами. Мне никогда не обрести вашей стойкости. Но сейчас, прошу, помолитесь за меня, как за всех ваших солдат! Мне не дожить до послезавтра.

Я боялась, что он выбьет мне зубы. Кровь из разбитого носа лилась по губам и шее, разлетаясь брызгами от новых ударов. Он вошёл в раж и теперь задавал вопрос уже не только о местонахождении «Старкиллера», но и совершенно бессмысленные для рядового вопросы о стратегических планах и расположении войск. Я плакала против своей воли, когда ломались пальцы на ногах.

Генерал!… Простите меня. Кажется, я не вернусь. Какая нелепость, что моя жизнь должна закончиться в таком ужасном месте. Но в конце я ни у кого не буду просить прощения. Глупо, но я думала, что у меня будет целая вечность, чтобы любить тебя. Но я всё ещё надеюсь, хотя я больше никогда тебя не увижу, не буду смеяться с тобой, целовать тебя… Я надеюсь, что ты всё же поймёшь. Армитаж…

Очередной удар раздробил скулу.

Я…

Дознаватель швырнул окровавленную дубинку на пол — она ударилась с металлическим звоном — и вытер пот со лба.

— Женщины — хорошие солдаты. Терпеливые.

Я уже слабо соображала где нахожусь и чего от меня хотят. Голова безвольно свесилась вперёд; разбитые губы мучительно саднили, от нижней тянулась смешанная с кровью вязкая нить слюны. Мерзко — я не могу её ни убрать, ни сплюнуть.

Экзекутор опустился на стул, открыл новую бутылку воды, достал из кармана пачку с сигаретами и закурил.

— Ты долго не протянешь. Ты тут сдохнешь. Зачем покрывать тех, кому на тебя наплевать? У тебя есть выбор: отвечать на вопросы или умереть завтра на расстреле в числе таких же ублюдков с чёрно-красными нашивками.

Другими… Здесь есть кто-то ещё…

Не дождавшись ответа, он подошёл ко мне, поднял мою голову и вылил остатки воды мне на лицо.

— Даже после этого ты всё ещё красивая. Можешь поверить, что я старался тебя не калечить?

Я хотела засмеяться, но из-за треснувших рёбер закашлялась, и вышел только хрип. Мужчина по-хозяйски запустил большой палец мне в рот. Мне было уже всё равно.

— О, у тебя и здесь серёжка. Интересно. — Он принялся гладить мой язык, проворачивая палец вокруг него. — В качестве исключения, можем договориться и по-другому. Что скажешь? Проживёшь подольше, порадуешь брата.

Он вынул палец, давая возможность ответить, и размазал слюну по моей щеке.

— Пошёл… — я захрипела и болезненно поморщилась. — Пошёл на хуй.

Последовал удар под дых, и я зашлась в кашле. Дознаватель усмехнулся, сделал глубокую затяжку и направился к двери.

— Забирай! — рявкнул он в коридор и вернулся ко мне.

— Я дам тебе время подумать. А чтобы лучше думалось, — неожиданно он вцепился одной рукой мне в лицо, растягивая вверх и вниз веки на правом глазу. — Добавим дополнительный стимул.

Я успела испуганно вскрикнуть, прежде чем сигарета с шипением погрузилась в глазное яблоко.

Я никогда так не орала.

Уже знакомый надзиратель волоком тащил меня по коридору: я едва могла идти из-за сломанных пальцев. Разорванный топ бесполезной тряпкой болтался на плечах, но стыд — последнее, что меня сейчас волновало. Я рыдала от обиды и ненависти, обожжённый глаз ослеп и плакал сильнее здорового. Меня не покидала мысль о том, со сколькими ещё пленными они проделали тоже самое. Если бы у меня была возможность, я сожгла бы этих людей заживо.

Надзиратель втолкнул меня в камеру: снова оказавшись в одиночестве, я забилась в ближайший угол, подтянула разбитые колени к груди и выла дурным голосом ещё с полчаса, раскачиваясь взад и вперёд, преисполненная жалости к себе и осознания, как я теперь буду выглядеть. Вконец сорвав голос, я постепенно пришла в себя, надела остававшуюся в камере куртку, а разодранную майку обильно смочила водой и приложила к больному глазу. Никогда за всю мою жизнь мне ещё не было так больно.

Сменив несколько компрессов, я растянулась на койке — к большому счастью, спина оставалась здоровой. Мне не хотелось думать ни о чём, что хотя бы отдалённо могло пошатнуть едва обретённое самообладание: ни о будущем, ни о родителях, ни о прошедшем вечере с генералом… когда я была ещё красивой. На глазах снова выступили слёзы, и я ударила кулаком по стене… Какая я жалкая.

Пересилив боль, я повернулась на бок и устроила ладони под щекой, придерживая мокрую ткань на лице.

Я больше не Элен О’Деро. Она умрёт здесь. Я просто тело, которое должно молчать до самого конца, во что бы то ни стало.

Я улыбнулась и тихо заснула, смотря, наверное, последний сон в своей жизни.

— Вставай.

Толстяк снова вздёрнул меня на ноги. Я вскрикнула и согнулась от боли, когда раздробленные пальцы встретились с полом; моя обувь осталась в допросной, но вряд ли я смогла бы сейчас её надеть. Когда он вёл меня по коридору, я старалась не думать ни о чём кроме того, что стоит держать спину прямо. Я не надеялась, что брат сможет мне хоть чем-то помочь; я была счастлива лишь от того, что он оказался живым и мы смогли увидеться напоследок. Ради этого стоило попасть сюда.

Я скривилась и подавила желание заплакать. Спокойно.

Мне представился рукав чёрной шинели возле плеча. Я незаметно повернула голову и встретилась взглядом с воспоминанием.