Первым признаком приближения персидской армии стала стена пыли, заклубившейся на горизонте с северо-востока. Затем стали видны сияющие на солнце катафракты, а потом показался отряд всадников в ослепительно-белых одеждах, и над головами их взметнулось знамя Драфш-и-Кавиан — священное знамя сасанидов, расшитое золотом, серебром и драгоценными камнями.

Через несколько часов на равнине перед городом выросли бесчисленные походные шатры персов, и к полудню берега Оронта почти скрылись из вида. Сам Хосро, в тяжёлом, сверкающем на солнце вооружении катафракта, по обычаю персидских военачальников, въехал в Дафну в сопровождении своих сатрапов, полководцев и советников. Для шаха и его приближённых были уже готовы лучшие виллы, а Пруденций и его люди приглашены на аудиенцию.

Македония, чей дом находился под охраной, как и обещал персидский офицер, вместе с остальными горожанами вышла встречать шахиншаха. Страх боролся с любопытством, и антиохийцы во все глаза разглядывали трон, установленный прямо под стенами Антиохии, на котором сидел Хосро. С одной стороны от трона стоял странный железный треножник, с другой — виселица.

Обменявшись формальными, хотя и весьма цветистыми, в восточном стиле, приветствиями, Хосро и Пруденций приступили к переговорам. Римлянин сообщил, что Антиохия, повинуясь приказу Юстиниана, полна решимости противостоять любым попыткам захвата города. На это Хосро заметил, что Антиохии лучше изменить своё решение и заплатить тысячу фунтов золота за своё спасение. Времени на раздумье он дал до утра, а жителям Дафны дал обещание, что осада их не коснётся, если они не вздумают присоединиться к антиохийцам.

Люди шаха расспрашивали жителей Дафны — по-гречески и с безупречной вежливостью, — не чинилось ли им каких-то обид. Македонию переполняла благодарность к благородному персидскому офицеру, и она пылко выразила её в самых изысканных выражениях — а потому через некоторое время была приглашена на аудиенцию к шахиншаху. Оробевшая и напуганная, Македония оказалась лицом к лицу с поразительно красивым молодым человеком, чьё лицо освещала приветливая улыбка.

— Так что это был за офицер, каллигения?[106] — спросил Хосро на чистейшем греческом языке.

— Мне кажется, он говорил, что командует бактрийскими разведчиками, великий шах.

Шах повернулся к одному из своих сановников и что-то отрывисто произнёс, а затем вновь обратился к Македонии:

— Могу лишь принести свои извинения за неумение одного из моих офицеров поддерживать дисциплину в своём подразделении. Его слово ничего не значит, и будь уверена — его накажут должным образом.

Он кивнул, давая понять, что аудиенция окончена. Македония, ожидавшая, что её спасителя наградят или повысят в звании, была в настоящем шоке. Она уже хотела возразить, но один из сановников приложил палец к губам и покачал головой.

Македонию оттеснили назад, а через некоторое время конвой привёл несчастного персидского офицера к той странной железной треноге, которая стояла рядом с троном. Два здоровяка зловещего вида заломили бедняге руки — и на глазах охваченных ужасом римлян молодой человек был повешен.

На следующий день, провожаемые презрительными криками антиохийцев и насмешками персов, шесть тысяч римских солдат без оружия и доспехов вышли через открытые Северные ворота. Подкрепление, присланное Юстинианом, позорно бежало в Киликию, на север. Затем персидские глашатаи вновь подъехали к стенам и ещё раз повторили условия, которые Хосро поставил Пруденцию. Горожане встретили их слова возмущённым ропотом, и тогда персы двинулись в атаку.

Первыми под грохот барабанов шло подразделение «тех, кто жертвует собой» — штурмовой отряд, несущий с собой длинные и прочные лестницы. Снова и снова падали лестницы на землю, защитники города безжалостно сбрасывали со стен персов... Но длина стены была слишком велика, людей для её защиты просто не хватало, и постепенно передовые отряды персов просачивались в город, хотя горожане и оказывали им отчаянное сопротивление.

Между тем другое подразделение делало подкопы и туннели под стенами, закладывая туда пороховые снаряды и мины. Жители Антиохии, слыша глухой рокот у себя под ногами, бросались в атаку, чтобы остановить персов, — и гибли в тёмных переходах и пещерах под землёй. Они не могли обнаружить всех подкопов, и вскоре персам удалось поджечь и подорвать прочные деревянные балки, поддерживавшие стену. Раздался ужасающий грохот, воздух потемнел от дыма и пыли — и часть крепостной стены осела вниз.

В зияющую брешь ринулись катафракты, безжалостно топча почти безоружных людей. За катафрактами шла тяжёлая кавалерия — согдианцы. Эти гиганты, пришедшие с отрогов Гиндукуша, были вооружены тяжёлыми топорами. Каждый удар сносил голову, с лёгкостью отрубал руку или ногу...

Затем в пролом хлынула пехота — и началось массовое избиение жителей несчастной Антиохии. Защитники города разом превратились в обезумевшую от ужаса и отчаяния толпу людей, всеми владела лишь одна мысль: бежать! Однако женщинам и детям, зажатым этой толпой, спасения было ждать неоткуда. До конца дня и всю ночь продолжалось это кровавое пиршество захватчиков, персы преследовали и убивали всех — мужчин, женщин, детей и стариков, всех, кого могли найти...

Несколько дней спустя Хосро невозмутимо осматривал со склона горы Касиус то, что осталось от Антиохии. Рядом с ним поник раздавленный ужасом Пруденций — шах милостиво «пригласил» его на эту страшную прогулку.

С моря дул сильный ветер, и пожары бушевали по всему городу. Далёкий треск огня и грохот лопающейся от жара каменной кладки смешивались со слабеющими воплями отчаяния — бойня всё продолжалась.

— Останови их, великий шах! — в отчаянии простонал Пруденций.

Всё его спокойствие и вальяжность как ветром сдуло. Теперь им владел лишь ужас.

— Во имя милосердия... умоляю тебя — положи этому конец!

Хосро равнодушно пожал плечами.

— Даже я, великий шахиншах Ирана, не всемогущ. Кровь кипит в жилах моих солдат, и ярости их нужен выход. Если я прикажу им остановиться — разве они подчинятся мне? Как можно приказать тигру не терзать свою добычу? — Хосро покачал головой и с лёгкой иронией взглянул на Пруденция. — Видишь ли, друг мой, в отличие от Юстиниана, на стороне которого бог, я всего лишь человек, который действует в пределах своих человеческих возможностей. Видишь этот пожар? Ты, вероятно, думаешь, что это я виновен в нём? Зря. Задумайся — ведь этого пожара легко было избежать, если бы... ну, я уверен, что повторять это нет нужды.

— Видеть Антиохию уничтоженной... невыносимо! — прошептал Пруденций, задыхаясь от рыданий. Хосро похлопал его по плечу.

— Мужайся, друг мой! Антиохия возродится. Для тех, кто пережил это несчастье, я буду строить новый город на берегу Тигра, где все они смогут жить в мире и покое... в качестве почётных гостей Персии. Греки уже давно оценили гостеприимство моего царства и стали истинным украшением нашего общества... как и те профессора, которых Юстиниан изгнал, закрыв Афинскую академию.

Когда ярость и жажда крови солдат были утолены, Хосро повёл свою армию через Северную Сирию, требуя дань с каждого города, — и теперь все они платили, помня о судьбе Антиохии. В Персию он вернулся лишь к осени[107], принеся с собой богатые трофеи — плоды кампании против Юстиниана. К числу его побед можно было отнести и согласие Юстиниана ежегодно выплачивать Персии дань золотом — якобы для «защиты» и персов, и римлян от степных кочевников[108].

Хосро возвращался во главе своего могучего войска, а за ними тянулся нескончаемый караван пленников, среди которых была и Македония, — всех тех, кто выжил в каменном мешке растерзанной Антиохии...