Но больше всего Шарлотта любила, когда они с супругом изредка оставались совсем одни. Первое время оба испытывали неловкость. О чём говорить? Что делать? Но, попривыкнув друг к другу, поняли: можно ничего не говорить и ничего не делать. Просто сидеть рядом. Уж и этого довольно. Как-то раз молодая дама открыла, что муж отменно рисует. Он набросал карандашом на обороте книжки её профильный портрет.

— У maman большие способности, — словно извиняясь, сообщил великий князь. — Подозревали, будто и у нас. Заставляли копировать картины в Эрмитаже.

— Но ведь очень красиво, — поразилась принцесса. — Почему вы бросили?

Никс замолчал. Как ей сказать, что у него были вечно распухшие пальцы от битья линейкой?

— Я этого не люблю, — отрезал он. — Тоже мне занятие для мужчины!

В другой раз после её долгих уговоров показать, как он умеет играть на музыкальных инструментах, его высочество принёс барабан.

— Вы должны знать, мадам, — сказал он назидательно, — что умею я и на рояле, и на флейте. А люблю вот эту штуку. Выбирайте.

Она храбро решила пожертвовать ушами, ради его удовольствия. Никс оценил. И сыграл кантату ре-минор Баха — самую тихую из известных ему мелодий, — слабо ударяя палочками по тугой навощённой коже.

— Не обязательно оглашать окрестную ночь сигналом тревоги, — со смехом заключил великий князь, откладывая инструмент.

Александра была уже на шестом месяце, и звук барабана растревожил малыша. Тот начал толкаться, выпирая не то локтями, не то коленями.

— Мальчик, — констатировал Никс. — Солдатское племя.

В этот вечер он впервые был нежен с ней не сам по себе, а именно в связи с ребёнком. После болезненного скандала муж сомневался в своём отцовстве. Однако он ни разу не обмолвился об угнетавших его чувствах. Им обоим пришлось пережить случившееся молча. А когда сын родился, Николай от счастья рыдал громче младенца. Великой княжной же овладело странное чувство: она смотрела на ребёнка и думала, что этот маленький, жалкий комочек человеческой плоти когда-нибудь станет императором, и от него будут зависеть жизни миллионов людей. Вместо гордости Шарлотта испытала безграничную тоску. Ей захотелось похитить малыша и бежать куда-нибудь...

К полудню манёвры кончилось. Августейший брат остался доволен и выразил его высочеству особливую благодарность.

— Мы сегодня обедаем с его величеством, — бросил Александре муж, когда она появилась на пороге его гардеробной, спросить, как всё прошло. — Он намерен сказать нам нечто важное. Кроме нас, никого не будет.

Его слова заинтриговали великую княгиню, но царевич сам ничего не знал, добиться от него толку не удалось.

— Может, он хочет сделать меня генеральным инспектором всей армии? Или выгнать Волконского из-за трений с Аракчеевым и передать мне Главный штаб? — предположил Николай. — Последнее будет ужасно. Я хороший сапёр. Но единственное, что могу сделать с Главным штабом, — это взорвать его.

— Зачем бы ему тогда понадобилось моё присутствие? — Шарлотта покачала головой. — Армейские назначения вы могли бы обсудить и без меня.

— Ума не приложу, — великий князь уже шёл к зеркалу, где парикмахер с щипцами готовился сначала завить, а потом взбить ему кок. Романтический беспорядок в причёске на фоне строгих мундиров — единственная вольность, которую терпела военная мода. — Константин твёрдо намерен развестись и жениться в Польше на какой-то оборванке. Может быть, речь пойдёт об этом? Но почему не при матушке?

Шарлотте показалось, что муж прав.

— Наверное, государь намерен отправить вас в Варшаву вместо брата. Тот своим скандальным романом подорвал к себе доверие...

Никс бросил на неё снисходительный взгляд.

— Константин и не такое творил, однако августейшее доверие при нём. Я ничего не знаю, мадам. Распорядитесь накрывать.

Во время манёвров великокняжеская чета жила на небольшой даче близ Дудергофской горы. Милое, уединённое местечко, дикая природа и отсутствие лишних глаз. Это был почти свой дом, где Шарлотта могла почувствовать себя хозяйкой. Днём она сидела в палатке мужа, а когда у него выпадало свободное время, они верхом гуляли по окрестностям с целями, далёкими от невинности. Известие о том, что император обедает у них, повергло молодую даму в смятение. Но пришлось поторопиться. Его величество прибыл через час.

С помощью горничных приведя себя в порядок, великая княгиня встретилась с мужем на лестнице и об руку проследовала в столовую. Государь уже ждал. Александре Фёдоровне бросилось в глаза, как устало он выглядит. Вечные дороги сжирали его годы. В сорок два император тянул к пятидесяти. Располнел и ссутулился. Было нечто трогательное в его извиняющейся, мягкой улыбке, в том, как он склонял голову набок, прислушиваясь к словам собеседника. Даже в глухоте, с возрастом проявлявшейся сильнее. В юности на манёврах в Гатчине недалеко от него разорвало пушку. С тех пор одно ухо Александра Павловича потеряло слух.

Шарлотте сделалось нестерпимо жаль государя. Этот человек причинил ей боль. Этот человек любил их с мужем.

Стол был сервирован на три куверта.

— Дорогие. — Александр Павлович торжественно взял брата и невестку за руки. — Я долго думал о необходимости того, что сейчас скажу. Решение моё твёрдое. Примите его как данность.

После таких слов оба переглянулись, заинтригованные ещё больше.

— В Варшаве я беседовал с Константином. Он решительно умоляет позволить ему новый брак...

«Что я тебе говорила? Дело в Константине», — великая княгиня бросила на мужа быстрый взгляд. «Что я тебе говорил!» — было его немым ответом.

— Поскольку избранница нашего брата — особа не королевской крови, — продолжал государь, — согласно законодательству, введённому нашим отцом, он теряет право на наследование престола.

«А вот это нам даже в голову не пришло». — Николай взял под столом руку жены, и Шарлотта почувствовала, что его пальцы стали мокрыми. Они думали об одном и том же. Вернее, боялись думать.

— Тем более что будущая жена нашего брата желает сохранить католическое вероисповедание...

Ноздри великой княгини возмущённо затрепетали. Ей, дочери прусского короля, не позволили остаться лютеранкой, ибо в России все жёны великих князей — православные. А какая-то польская побирушка из собачьей глуши настаивает сразу и на свадьбе, и на латинстве!

— Огромное счастье, — между тем говорил Александр Павлович, беря невестку за другую руку, — что твоя супруга, Николя, проявила ангельскую кротость и сменила веру. Ведь ещё ни одна из наших цариц не была чужого исповедания. Народ бы этого не принял.

— Государь, вы говорите непонятные вещи, — произнёс великий князь. — Я теряюсь в догадках.

— Мы с Константином всё обсудили, и оба считаем, что рождение у вас наследника — благословение Божие. Ни у меня, ни у него нет детей. Некогда, очень давно, мы, хоть и помимо воли, приняли участие в страшном грехе. Господь покарал нас. Но Его милость была настолько велика, что вас с Михаилом проклятие не коснулось. Вы продолжите наш род. Константин никогда не хотел занимать престол. И ныне решился подписать все формальные бумаги об отказе от наследования. Я смотрю на вас, Николя, как на свою опору. Вам и хочу передать корону. Это должно случиться гораздо раньше, чем вы полагаете. Ещё при моей жизни. Я намерен венчать вас на царство и удалиться от мира. Я смертельно устал.

Шарлотта услышала, как тяжело дышит муж, подняла на него глаза и увидела, что тот готов разрыдаться.

— Как вы можете говорить об отречении? — через силу выговорил Николай. — Вам едва за сорок. В Европе почти все монархи старше вас. И никому в голову не приходит...

— То-то и плохо, что не приходит. — Александр Павлович взял брата за плечо. — А недурно было бы некоторым потесниться. — Он ободряюще улыбнулся. — Я знал, что растрогаю вас. Не плачьте. Всё свершится не так скоро. Может быть, в течение десяти лет. Я дам вам время подготовиться.

— Но Константин...

— О нём не беспокойтесь. Он всё решил.