Пересидев пекло, путешественники решили двинуться дальше. Михаил отправился вверх по склону по известной надобности. Лиза собирала скатерть и упаковывала съестное, как вдруг прямо на неё из-за деревьев вышли два колоритных субъекта. Один маленький, толстый и чёрный, как таракан, с усами щёткой и грязной тряпицей, повязанной на голову наподобие косынки. Это сочетание грозного разбойничьего вида с совершенно женской деталью туалета насмешило Лизу, как если бы незнакомец напялил кружевной чепчик и взял в зубы кинжал. Второй — длинный, флегматичный, с лицом в крупных оспинах — смотрел тяжело и неподвижно. Оба были одеты в ветхие обноски, которые, казалось, удерживались на теле только широкими кожаными поясами.

При виде графини толстый выпустил из рук охапку сучьев и, издав неопределённый звук, обменялся с товарищем понимающим взглядом. Неясно, что их больше заинтересовало — женщина или лошади с поклажей. Во всяком случае, они не собирались упускать ни того, ни другого. Чёрный вынул нож. От страха у Лизы перехватило дыханье. В этот момент Михаил показался на склоне. Он быстро спускался, скользя сапогами по осыпи, и больше смотрел под ноги, чем вперёд. Появление чужаков оказалось для него полной неожиданностью. Граф всплеснул руками, и женщина испугалась, что муж упадёт. Дальше всё произошло быстрее, чем она могла уследить глазами. Михаил оттолкнулся от земли, пересёк расстояние, отделявшее его от нападавших, сбил толстяка с ног, заломив ему руку за спину и мигом выкрутив нож. А потом ударил поверженного локтем в основание черепа. Раздался неприятный хруст, как если бы кто-то разгрыз куриную кость. Подавшийся к ним длинный не успел помочь товарищу. Граф, даже не взглянув на него, вскинул руку с ножом вверх. И второй разбойник напоролся на щербатое, грязное лезвие.

— Не смотрите сюда, мадам, — бросил Михаил, вставая и стряхивая землю с ладоней.

Потом оттащил убитых к ближайшей расщелине и спихнул вниз. По недалёкому звуку шлепка графиня поняла, что тела упали не так уж глубоко.

— Я напугал тебя? — спросил Воронцов, возвращаясь.

Она вцепилась ему в руку.

— Господи, Миша! Ты? Напугал? Они же могли...

— Ничего они не могли, — отрезал муж. — За кого ты меня принимаешь?

Он взял лошадей под уздцы и повёл вниз к дороге. Там помог жене сесть, сам вскочил в седло и галопом погнал вперёд. Версты через полторы граф позволил Лизе остановиться.

— Кто эти люди? — с усилием выговорила она.

— Не знаю, — он пожал плечами. — Может быть, разбойники. Может быть, друзья нашего погонщика из деревни. А может, карбонарии. Говорят, они прячутся в старых угольных шахтах. У меня есть для тебя одна вещица. — Воронцов порылся в сумках и вытащил дамский дорожный пистолет-терцероль с крошечным лезвием, прикреплённым к дулу наподобие штыка. — В следующий раз, перед тем как уйти, я его заряжу. А ты запомни: пальцем нажимать сюда. Дуло отворачивать от себя и наставлять на противника. Бояться тут нечего.

Лиза заверила его, что не боится.

К вечеру путешественники добрались до Помпей. У самого въезда им встретился пансионер Академии художеств Яков Яненко, копировавший мраморную герму. Он страшно обрадовался, услышав русскую речь, и тут же навязался соотечественникам в провожатые. По его словам, итальянцы были ужасными крохоборами, обдиравшими чужеземцев без малейшего сострадания.

— Мне пришлось продать почти весь багаж, — жаловался он. — Но кисти и краски, прошу покорно. Они казённые, даже заложить не могу.

— Где бы здесь можно было остановиться на ночлег? — осведомился граф.

— Да где угодно, — художник широко развёл руками. — Я живу в развалинах терм. Есть театр. В любой дом заходи на постой. Римляне оставили их в полном порядке. Кое-где на столах даже стоят миски.

— Мы предпочитаем на открытом воздухе, — сказала Лиза. Ей показалось кощунственным тревожить тишину жилищ, в которых разом в один день погибли тысячи людей.

Воронцов кивнул. Он щедро поделился с голодным пансионером провизией и взял с того слово завтра разыскать их, чтобы показать город. Взобравшись на одну из обрушившихся стен, граф огляделся окрест и выбрал место для «лагеря»: в ближайшем атриуме у бассейна, забитого сухой землёй. Пока он рассёдлывал лошадей, треножил их, возился с сумками, Лиза прогулялась в руины дома, чтобы хоть что-то осмотреть до темноты. Её удивлённый возглас заставил Михаила бросить седло.

В квадратной комнате перед прекрасно сохранившимися фресками молодая графиня застыла, как соляной столп. Шедевр древнего живописца представлял собой нечто вроде пособия для юных жриц Венеры. И Михаил должен был признать, что за прошедшие столетия мало что изменилось. Скосив глаза на супругу, он вспыхнул, схватил её за руку и поволок вон. А на улице как следует выбранил, чтобы не разгуливала где попало.

Его упрёки вывели молодую женщину из столбняка.

— Но ведь ты... всё это знаешь! — с укором воскликнула она.

— Лиза! — граф взвыл, как будто ему на ногу наступила полковая лошадь. — Я бы тебя попросил...

Не в силах произнести больше ни слова, он спешным шагом покинул атриум, оставив супругу в полной растерянности. Некоторое время Михаил бродил в одиночестве по руинам, сбивая палкой головки ирисов и произнося в пространство речи о дамском целомудрии. Графиня же сидела в темноте, укутавшись шотландским пледом, и думала: кто учит её добродетели? Человек, убивший сегодня двоих? Наконец она замёрзла и начала поскуливать. По этому звуку её и нашёл муж.

— Давай помиримся, — взмолилась Лиза. — Я же не нарочно!

— Простите меня, мадам. Я был несдержан.

Граф присел на корточки и смахнул со щеки жены блестевшую под луной паутинку. Потом достал фляжку джина, и они вдвоём быстро опростали её, полные взаимного раскаяния. Легли на циновках, некоторое время смотрели на звёзды, наконец потянулись друг к другу, желая согреться. В эту ночь Михаил впервые любил жену так, как ему хотелось. А Лиза была с ним горяча и настойчива, чего не случалось прежде.

Наутро в оправдание своих действий граф сказал:

— Я был пьян. Куда вы смотрели, сударыня?

— Я тоже, — рассмеялась она. И повисла у него на шее. — Разве плохо? Ну, скажи, плохо?

В Помпеях путешественники провели ещё сутки и на следующий день, до жары, двинулись в обратный путь. Спустившись в рыбачий посёлок под городом, Воронцов продал лошадей и нанял яхту, которая и доставила их с Лизой обратно в Неаполь. На прощание граф отвёл Яненко в сторону и вручил молодому художнику «гонорар за показ древностей». Менее всего Михаил хотел, чтобы парень принял деньги как подачку. Но, увидев, сколько ему дают, пансионер чуть не разрыдался и бежал за четой путешественников до порта, умоляя взять назад хотя бы половину.

— Послушайте, Яша, — с укоризной сказала ему графиня. — Мы богаты, а вам нужно. Соотечественники должны помогать друг другу.

— Если бы все так думали!

У пристани они расстались, и юноша ещё долго махал им рукой с берега.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна не любила носить тёмные, траурные платья. Особенно дома, в Павловске. Этот дворец — место её истинного счастья — она получила в собственность по завещанию супруга, бедного государя Павла Петровича. Было время — она любила его. Было — ненавидела. Но всегда жалела. Лишь здесь, в милом жёлтом доме на взгорье, похожем на помещичью усадьбу, они некогда составляли единое целое. Здесь росли младшие дети. Здесь Мария Фёдоровна была хозяйкой. А Пауль — отцом семейства.

Императрица избегала холодной мрачной Гатчины. Громадного замка, способного проглотить до пятисот человек челяди и несколько тысяч солдат и офицеров — военную игрушку мужа. Свист флейт и бой барабанов на плацу. Крики, отрывистые приказы, горны и почасовые выстрелы из пушек. Всё это было ей чуждо. Иное дело зелёные перины павловских лугов, светлые дубравы, тихая, как хрусталь, река. Тут Мария Фёдоровна пряталась от зла, приносимого в её жизнь высоким положением супруга, а потом старшего сына.