— Может, ты все-таки признаешься, кто тебя помял? — хохотнул Дарра, когда я уселась рядом с ними. Рут толкнула его локтем в бок, но он лишь громче рассмеялся.

Тимоти, сидевший напротив — он не перестал с нами водиться, но избегал садиться рядом со мной, предпочитая оградиться столом — уставился на меня злобно, исподлобья. Позже, когда мы направлялись в тренажерный зал, он нагнал меня в коридоре и оттянул в глухой угол.

— К-к-кто это с-с-с-сделал?

— Тим, это не твое дело, правда, — я предприняла попытку выскользнуть, но он встал передо мной, закрывая путь. Его лицо было бледным и напряженным, сжатые губы побелели.

— Это м-м-м-ое д-д-де-дело! — Процедил он сквозь сжатые зубы. — К-к-кто? Эрик?

Я снова бросилась убегать, но Тимоти вновь преградил дорогу.

— Он из-з-збил т-те-тебя? Да?

— Перестань нести чушь!

— Од-д-думайся, Эд! — Он навис надо мной, весь подрагивая от ярости, судорожно сжимая и разжимая кулаки. — Он з-з-за-законченный м-м-мерзавец, эт-т-тот Эрик! Он п-п-погубит те-те-тебя!

— Не тебе об этом беспокоиться, — вспылила я, разом загоревшись синим пламенем злости. — Он меня не тронул и пальцем, ясно тебе?

Какая наглая ложь. Какое приукрашивание. Если бы не его ответственность за меня, Эрик бы не остановился на неточном ударе и попытке придушить, он избил бы меня до смерти и сбросил бы мое тело в Пропасть. Но, к счастью, он уже попал в немилость Макса и больше рисковать не хотел, а потому просто вышвырнул из кабинета.

Растопчу, если ты не прекратишь.

Ты подписала себе смертный приговор.

Идиотка.

— П-п-перестань бы-бы-быть д-д-дурой.

На кого я злилась больше: на себя, Эрика или Тимоти? Во всяком случае, последний был виноват лишь в том, что обо всем догадывался и произносил вслух все мои угрызения совести, всё самобичевание. В его попытках меня образумить и защитить не было ничего плохого, он не заслуживал на мои следующие слова. Но они сорвались с языка, не давая шанса переиграть:

— Пошел к черту!

Его лицо исказилось в гримасе боли, и это видение преследовало меня весь день. Я не находила себе места, не могла успокоиться, тревожно мечась из стороны в сторону.

План сработал слишком хорошо, полученные результаты поразили меня и, вместо дать ответы, поставили новые вопросы. Теперь, зная, что Эрик всё же умеет что-то чувствовать, — вопреки своим словам в палате в дни моего беспамятства — я не могла понять его логики, его мотивов. Он любил меня — каким-то извращенным, как и он сам, способом — и был так зверски жесток.

Надежды на то, что Эрик прячет где-то в глубине нежное сердце, рухнули. Он оказался пропитанным дьявольским злом чудовищем. Кто еще может так относиться к любимому человеку? Что за гниль пульсирует — кишит жирными вонючими червями — в его груди? Как я могла оказаться такой дурой, упрямой и слепой?

Облегчение не пришло. Ни от знания об его любви, ни от четкого осознания напрасности — опасности — увлечения Эриком, ни от решения искоренить из себя нелепое чувство.

Эрик не выходил из моей головы, мысли о нем путались, сталкивались, затягивались в узлы и смертоносные петли. Грудь раздирала изнутри неспокойная смесь страха, обиды и разочарования.

К вечеру я поняла, что схожу с ума. Мне нужно было срочно заглушить все голоса, раздирающие череп изнутри. И я знала один проверенный способ отключить мозг.

— Я собираюсь напиться, — громко объявила я, встав на кровать и обращаясь ко всем собравшимся в спальне. — Кто со мной?

========== Глава 4. Решение. ==========

Нас собралось шестеро: Рут и Дарра, Крупная Девица, Худосочный с Кадыком, Коренастый Крепыш и я. Мы выбрали столик в дальнем углу, неосвещенном и уютном. Ряды бутылок и стаканов перед нами увеличивались в геометрической прогрессии, моя голова — и тело — становились всё легче и свободнее.

Шутки приобретали всё более пошлый характер, громкость смеха возрастала, потекли рекой разномастные откровенности. А затем — словно в наш угол был дан мощный импульс — обе парочки стали целоваться.

— Какой бред, — хохотнул Крепыш, кривясь от вида влюбленных, и потянул меня танцевать. Мы прыгали и дергались, как безумные, не переставая вливать в себя алкоголь, не отходя поначалу далеко от стола, а затем нас затянуло в водоворот толпы в центре зала. Мы кричали, пели, свистели и смеялись. Водили хороводы, танцевали в парах — несколько раз с незнакомыми мне людьми — прыгали в такт музыке, отчего бар наполнился нестройным грохотом.

Я остановилась в какой-то момент, осознавая, что мое тело нуждается в подзарядке, и больше не может принимать в себя спиртное. Ускользнув через беснующееся столпотворение, я выбралась из бара. В моих ушах еще отбивали громкий ритм ударные, мышцы подрагивали, на шее и лбу стремительно остывал пот.

Примостившись у стены, я чутко прислушалась к собственному организму и к своему облегчению не почувствовала никаких плохих признаков. Опьянение достигло максимально высокой позитивной точки, не перевалив за нее и не рухнув к провалам в памяти и порывам к рвоте.

Пустой коридор наполнился звуком быстрых шагов. Я повернулась к приближающейся тени и не смогла сдержать истеричный смешок.

— Ты за мной следишь?

Эрик остановился передо мной, сунув руки в карманы и внимательно осмотрев лицо. Его взгляд задержался на мгновение на синяке, а затем уперся мне в глаза.

— Зачем ты рассказала обо всем заике?

Сквозь корку неприязни к Эрику и к себе самой, сквозь густой туман опьянения попыталось пробиться что-то невнятное и щекочущее.

— Я ничего ему не говорила, — ответила я, с отвращением слыша, как неуверенно звучит мой голос, с каким трудом мне дается каждое слово. — Тим сам догадался о моей влюбленности.

Я хохотнула неожиданно для самой себя.

— И догадался насчет этого, — рука неуверенно и неопределенно взмыла вверх, намереваясь показать на синяк, но так и не достигнув цели. — А больше он ничего не знает.

Эрик прищурился, его глаза показались совсем черными. Внутри меня снова что-то слабо пошевелилось.

— Лучше для тебя, — и для него, — чтобы он и впредь больше ничего не знал.

Лидер наклонился ко мне, и его глаза — темно-серые, глубокие — буквально заглянули в меня. Мне очень захотелось его поцеловать, почувствовать его вкус — немного горький — и теплое дыхание на щеке, единственное тепло, исходящее от него. Я уставилась на его губы, плотно сжатые, и представила, как они разомкнутся и ответят на поцелуй. Я уже почти подалась вперед, чтобы прильнуть к ним, но они зашевелились.

— Слишком много пьешь, Рыжая, — процедил Эрик, медленно отстраняясь. Шанс был упущен. — Ты мелкая, организм еще некрепкий. Потеряешь форму, если не остановишься.

И, смерив меня презрительным — неизменным — взглядом, он развернулся и быстро зашагал прочь.

Потеряешь форму. Ты мелкая, и если не остановишься, потеряешь форму.

Что это было? Признание моей физической формы, моей подготовки, моего упорства? Комплимент — своеобразно колючий, но совершенно нетипичный для Эрика — моим усилиям?

И почему он постоянно оказывается где-то неподалеку?

Я уперлась в стенку и запрокинула голову, глупо улыбаясь низкому цементному потолку.

Потому что он меня любит. Непостижимым образом, непонятно, как и с каких пор, но любит. Пусть и не хочет этой любви. Пусть и стремится избавиться от нее. Отчаянно хочет выбросить эти незнакомые доселе чувства. Или давно забытые — старательно забытые — чувства, растоптанные прежде кем-то из его другой — уже нереальной — жизни?

Улыбка не сходила с лица, и я попыталась стянуть ее руками, прижав холодные ладони к горячей коже лица.

Он меня любит. А раз так, то я не сдамся.

Не в моей природе — сложить руки и молча ждать, куда меня прибьет течением. Непостижимым способом — незаметно для себя и, вероятно, для Эрика — я привлекла его внимание, зацепила за то немногое живое и пульсирующее внутри, и сейчас не намеревалась отпускать.