Четверка — его голос доносился словно через длинную трубу из далекого помещения — объяснял действие препарата и суть моделирования, но я не слушала. А переспросить у меня не получилось.

Веки вдруг потяжелели, меня начало клонить в сон, неожиданно и сильно. Потребовались все силы, чтобы открыть глаза. И как только я это сделала, обнаружила себя на пустынном перекрестке.

Чикаго вокруг был необычно тихим и темным. И хоть над городом сгущались сумерки, нигде не было видно света. Я прислушалась: ни голосов, ни шума поезда, даже ветер не гонит по асфальту мусор.

В этой тишине скрип моих ботинок прозвучал громко и звонко и покатился эхом по улице. Почему-то одетая в синий костюм, который носила в школу еще в Эрудиции, я поежилась от гнетущего ощущения абсолютного одиночества.

Нельзя здесь стоять, пронеслось у меня в голове. Нужно идти искать остальных. Кого-нибудь. Хотя бы одного человека.

И я бросилась бежать. Сердце колотилось в груди, в мозгу вращалась одна острая мысль: я одна, я здесь совершенно одна. Я одна в разрушенном городе, обнесенном стеной. Одна.

Я пробежала несколько кварталов, так никого и не увидев, когда земля под моими ногами вдруг содрогнулась. Я резко затормозила. Гул звучал очень отдаленно, но исходил словно со всех сторон. Тяжелый удар, от которого асфальт покачнулся, повторился. А грохот — уже не шум, а именно грохот — усиливался. Оглушающий звук чего-то большого, стремительно надвигающегося, пробуждал животный страх. Я стояла на месте, не в силах шевелиться и думать. Не двигалась, даже увидев возвышающуюся над зданиями черную подвижную стену, ревущую и сносящую все на своем пути. Мне не нужно было оглядываться, чтобы знать, что эта стена стремительно надвигается со всех сторон.

Вода. Непостижимое количество смертоносной воды гигантской волной сносило пустой город. Чудовищные волны катились на меня по кругу, не давая шанса на спасение.

Парализованная страхом, я закрыла глаза, не желая видеть бурлящую свирепость цунами. В лицо ударили острые брызги подкатившейся волны, а затем она снесла меня с места.

Но воды не было. Я открыла глаза. Вокруг меня волновалась блестящая черная гладь, но это была не вода, я чувствовала это. Я слышала. Слышала не плеск воды. Я слышала разъяренное шипение.

Я лежала в гигантском змеином гнезде, не рискуя шевельнуться, не в силах открыть рот и закричать. Изворотливые скользкие холодные тела обвивались вокруг ноги и рук, заползали под одежду, сдавливали шею.

Я задыхалась, панически шаря по гибким змеям в поисках какого-то спасения. Оно нашлось неожиданно, и я сперва испугалась его контрастирующей твердости и неподвижности.

Пальцы нащупали рукоятку пистолета, пробежали вверх к спусковому крючку, сжали оружие.

Я открыла глаза.

Ни змей, ни воды. Я стояла в полутемной комнате: цементные стены, цементный пол и низкий серый потолок с голой тусклой лампочкой. Пистолет оттягивал руку приятной тяжестью, я поглаживала его пальцем. Голос в голове, холодный и ясный, медленно проговорил: выбери одного, чтобы другие выжили. Выбери и убей.

Они сидели на стульях вокруг меня, слишком далеко для того, чтобы прикоснуться, но достаточно близко, чтобы в слабом свете разглядеть их. Мама, папа, Кинан, Эрик.

Все четверо просто сидели на стульях, не связанные и не напуганные. Словно загипнотизированные, они с доверием смотрели на меня, покорно ожидая моего решения.

Убей одного. Спаси остальных.

Ведомая этим чужим голосом, рука с пистолетом поднялась.

— Нет! — вскрикнула я и резко дернула ее на себя.

Пистолет казался неподъемным. Чтобы повернуть его дулом на себя мне пришлось взяться двумя руками. Оружие все норовило вывернуться и прицелиться в одного из четырех сидящих вокруг меня, но я не могла позволить этому случиться. Не от моей руки. Не на моих глазах. Нет.

Выход: убить себя. Пистолет не выстрелит с моим мертвым пальцем на спусковом крючке. Нужно выстрелить. Выстрелить. Выстрелить!

Палец вжался в изогнутый металл до режущей боли, крючок едва поддался, а затем оглушающим грохотом прозвучал голос:

— Эд!

Я открыла глаза.

Небольшой кабинет, компьютер и тележка с инструментами. Я на кресле с датчиками на голове и груди. Встревоженный Четверка. Недовольный.

Он наклонился ко мне и внимательно всмотрелся в мое лицо своими цепкими карими глазами.

— Что там делал Эрик?

Я моргнула, силясь прогнать это видение, этот вопрос, но моделирование закончилось. Четверка не исчезал, он продолжал выжидательно рассматривать меня.

Что ты здесь делаешь, Эрик?

Убей одного, спаси остальных.

Перестань это делать, или я растопчу тебя.

Рыжая.

========== Глава 15. Столовая. ==========

— Фу! Не могу! — Рут оттолкнула от себя тарелку. Ее лицо выражало отвращение.

Вчера на моделировании ей привиделось, будто она ест ванильное мороженное, а оно кишит червями. Дарра со смехом — но ужасом в глазах — рассказывал про то, как семенил по самому краю крыши, боясь сорваться вниз. Полное молчание вызвало бы неоднозначную реакцию и нездоровый интерес, так что я поведала о воде — цунами — и змеях, но об одиночестве, о страхе потерять близких — Эрика — и паническом страхе застрелиться молчала.

Это было уже не увлечение, не влюбленность. Это что-то на порядок выше. Эрик наряду с семьей. В моей галлюцинации не было друзей, к которым я хорошо относилась, о которых беспокоилась. Там был монстр.

Я вспомнила его глаза: пустые и стеклянные. Они замерли, уставившись на меня, за ними не было расчетливого жестокого ума. За ними не было Эрика. И всё же он сидел на том треклятом стуле в той крохотной цементной коробке и ждал приговора. А я не пожертвовала им ради семьи. Не смогла. Не представляла даже, что это возможно.

Панически боясь погубить саму себя, я решительно принесла себя в жертву не только за маму, папу и брата. Я убила себя и за него. Это болезнь, психическое расстройство. Это должно быть еще одним страхом — страхом неразумного, губительного увлечения неподходящим человеком, но я не боялась этой любви. Я боялась, что ее не станет.

Всю ночь я разглядывала высокий потолок спальни, отчаянно желая уснуть. Но сон не приходил. Вместо него в голове бурлили мысли и обрывки галлюцинаций, а на боку чесался шов.

Пейзаж страха открыл мне глаза. Я столь многого не знала, не понимала. Да, мне не раз снились кошмары о воде, больших волнах и смертоносных змеях. Я любила своих родных, и при мысли, что с ними что-то случится, у меня сжималось сердце. Но я не представляла, что это не обычная забота, не беспокойство, это глубокий панический страх. Страх остаться одной. Совершенно одной.

Я всегда ценила уединение и покой, мне с самой собой комфортнее, чем с другими. Но одиночество — не уединение. Одиночество — пустой серый город без людей, особенно без дорогих людей, особенно без Эрика — ужасало. Это казалось нелогичным и закономерным одновременно. Стремлюсь убегать от всех, но боюсь остаться одной.

И боюсь умереть. Это инстинкт, вполне ожидаемый и понятный. Более того, каждый боится умереть. Но у каждого этот страх замаскирован под что-то другое, пугающее и смертоносное. Волны и змеи, например.

А я боюсь умереть от своей же руки, покончить с собой. Казалось бы, что проще — не совершать самоубийство. Впрочем, в страхах мало логики. Ни цунами, ни змей в современном Чикаго не сыскать. И за Эрика не стоит отдавать жизнь. И зачем мне вообще кого-то из родных убивать?

— Ублюдок! И как он пробился в Лидеры?

Я мотнула головой, просыпаясь от мыслей. Рут толкала из руки в руку чашку и, нахмурившись, смотрела прямо перед собой.

— Что? — вырвалось рефлекторно, я догадалась, о ком она говорит. Я увидела. Проследила за взглядом подруги, направленным на Эрика. Он сидел за столом напротив, рядом с Четверкой и другими инструкторами, медленно и вдумчиво жевал, уперев стальной взгляд в меня.

Четверка ему рассказал? Показал запись моего моделирования? Задал тот же вопрос что и мне? Мог ли он такое сделать? Разумно ли это? Возможно ли?