— А, да! Была такая. Она вместе с другим патрулем и потерпевшими поехала в Машику, в больницу скорой помощи.

— Давно?

— Что?!

— Как давно?

— Минут двадцать назад.

— Понял, спасибо!

И он торопливо — при полиции через две сплошных, но кого из них сейчас это беспокоило — развернулся в направлении указанной объездной дороги, извилистого и длинного сто восьмого шоссе. По пути он несколько раз безрезультатно набирал Сару и звонил Фернанде. В голосе дочери по мере разыгрывания шторма уменьшалось привычного недовольства и добавлялось пискливых ноток испуга. Оставленная старшей и ответственной над двумя одиннадцатилетними мальчишками, она пыталась сохранять спокойствие и отвечала отцу коротко и односложно:

— Да. Всё хорошо. Нет, вода не затекает. Да, свет есть. Смотрим новости.

Это немного усмиряло гложущие Виктора тревоги и помогало думать ясно и трезво. Ведь именно ясность ума, цепкость взгляда и быстрота реакции были ему нужны на мокром и залитом грязью горном серпантине. Он то прибавлял скорости на относительно ровных участках, то замедлялся на бесконечных крутых поворотах. Вместо привычных для этой дороги двадцати минут, Виктору потребовалось вдвое больше времени, чтобы доехать до Машику. Протолкавшись через скованный в пробках и затопленных участках город, он подъехал к больнице. Крытая парковка рядом с входом была заставлена, машины скорой помощи и гражданские легковушки запрудили подъездную дорожку, так что Виктор бросил пикап посреди стоянки такси. Сегодня ему было плевать на такие правила дорожного движения.

В главном холле было людно, шумно и душно. Поверх всеобщего взволнованного гомона раздавались громкие, требовательные призывы всех прибывших в больницу лишь в качестве сопровождения освободить сидячие места для пострадавших. Виктор остановился в двери, какое-то время вглядываясь в столпотворение, но так никого и не разглядев, направился в сторону стойки регистратуры. Он пытался мысленно сформировать точный и информативный вопрос, с которым собирался обратиться к взъерошенной и задерганной медсестре: не подскажете, где я могу найти молодую женщину, одетую неизвестно во что, вероятно, не травмированную, но прибывшую сюда из Порту-да-Круш с неизвестным количеством неизвестно как травмированных в неизвестном ДТП? Возмутительно бессмысленный запрос. Виктор знал, что его немедленно пошлют к черту, но не попробовать не мог. Он уже протиснулся мимо очереди к стойке, когда по другую сторону вдруг увидел её.

С высоким узлом спутанных мокрых волос, в тяжело повисшей на плечах светоотражающей куртке с надписью «Полиция» она уперлась локтем в стол и устало свесила голову на руку. Она прижимала к уху трубку стационарного телефона и, напряженно хмурясь, вслушивалась.

— Сара!

Она обернулась и коротко мотнула головой.

— Не сейчас, Виктор.

Уронив пальцы на рычаг и сбрасывая вызов, она снова стала торопливо набирать номер. Лицо было бледным и осунувшимся, под глазами запали тени. Он подошел к ней и положил на плечо руку. Какое же это было облегчение: наконец просто к ней прикоснуться, удостовериться в её целости.

— Сара! — повторил он громче и с напором, но она оттолкнула его и ответила резко и сухо:

— Мне сейчас некогда.

Он сжал её плечо под плотной тканью форменной куртки и потянул к себе, заставляя обернуться.

— Сара, ты не дозвонишься. Матеуш не дома. Он у меня, с Фернандой и Рафаэлем.

Её глаза напугано округлились. Она бросила трубку, и та грохнулась на телефон с коротким возмущенным «дзынь»; медсестра по другую сторону стойки недовольно поджала губы и цокнула языком.

— С ним что-то случилось? — выдохнула Сара едва слышно.

— Нет, — Виктор повернул её к себе лицом и взялся за второе плечо. Мокрая, напуганная, растерянная, но живая, и кроме этого ничто не имело значения. Он улыбнулся. — Мэт в порядке. Не мог же я оставить его одного в пустой квартире.

— О Господи, — простонала она, сокрушенно опуская голову и заслоняясь руками. — Господи!

— Всё хорошо, — прошептал Виктор, но слова утонули в шуме приемного отделения. Он подступил ближе и притянул Сару к себе, опуская руки с плеч и обвивая её спину. Наклонившись к уху, он повторил: — Всё хорошо. Теперь всё будет в порядке, слышишь?

Она молча кивнула. Её руки были прижаты к его груди, лицо спрятано в ладони. От неё пахло дождевой влагой и немного чем-то сладким, вокруг воняло дезинфектором и толпой. Виктор подхватил пальцами её подбородок и заставил поднять голову. По щекам, прокладывая на испачканной коже чистые тонкие линии, катились большие горошины слёз.

— Ну, нет, — протянул он, наклоняясь к ней. — Это ни к чему. Не надо плакать.

Голос становился всё тише, переходя от шепота к едва различимому вздоху:

— Не плачь.

Виктор видел перед собой два широко распахнутых голубых глаза и капли на длинных ресницах, различал блик света на её лбу, ощущал кожей её быстрое, прерывистое дыхание. Он улыбнулся и медленно опустил веки. Ему казалось, он уже никогда больше не почувствует, как это: не коротко чмокать в щеку сопротивляющихся детей, а пылко целовать мягкие женские губы, такие податливые и сочные. Никогда больше не обхватит губами сладкий рот, издающий сдавленный стон; не протиснется несмело кончиком языка между зубами, осторожно и боязливо лаская. Он думал, что не почувствует больше на своих плечах приятную тяжесть объятий, не ощутит на шее нежные поглаживания; что по спине не побежит мороз от запущенных в волосы пальцев. Он был уверен, что ему больше не затуманится в голове от упругости и жара женского тела, прижимающегося к нему так доверительно и страстно. Виктор не надеялся, что всё это, давно пережитое и забытое, снова станет его реальностью.

Но это именно он так жадно целовал Сару Каштанью в губы, именно ему она отвечала с такой готовностью; это они, крепко обнявшись и пылко целуясь, стояли посреди переполненного больничного холла в своей промокшей и грязной одежде, смущая окружающих и мешая им пройти к регистратуре.

— Прости меня, — он обхватил её лицо и, невесомо касаясь, гладил шелковистую кожу. — Прости за всё, что тебе наговорил тогда.

— Замолчи, Виктор, — мотнув головой, прошептала Сара: — Пожалуйста, замолчи!

Приподнявшись на носках, она коротко прижалась к его губам, а затем всё так же тихо добавила:

— Прошу, поехали скорее к детям.

========== Глава 11. ==========

Когда Сара проснулась, за окном было ещё темно, а в углу горел оставленный включенным с вечера торшер. Комнату заполняло его мягкое свечение. Рядом крепко спал Виктор, его размеренное дыхание щекотало шею, а рука приятной тяжестью обмякла на плече. Сара смотрела на расслабленные пальцы и рельефное сплетение вен под загрубевшей от ветра и соленой воды кожей. Она вспомнила, как впервые рассмотрела ширину и твердость его ладони, силу его рук, когда дождливым ноябрьским днём Виктор подобрал её, едва знакомую приезжую соседку, на остановке в Машику. Она словно почувствовала влажность своей одежды и запах его машины, тогда такой новый и непривычный, словно услышала его низкий голос, будто поймала на себе вскользь брошенный взгляд и увидела короткую вежливую улыбку. Сколько всего изменилось за эти месяцы.

Могла ли она предположить тогда, отвлеченно и с некоторой грустью отмечая мощь и надежность Виктора, что однажды проснется в его объятиях, придавленная к его постели весом его тела, обнаженного и горячего ото сна? Предполагала ли она, наблюдая со своего балкона за его хлопотами в заросшем зеленью дворе, что будет так безапелляционно влюблена и безгранично счастлива? Надеялась ли она вообще на что-то подобное, снимая квартиру в наполовину заселенном доме с видом на океан и восход солнца? Могла ли она ещё несколько дней назад предугадать, что Виктор — пусть в пылу страсти и с затуманенным взглядом, но так чувственно и проникновенно — шепнет ей ночью:

— Я люблю тебя.