Из крестовины руля свешивались белые клочья выстрелившей подушки безопасности, водительское сидение было усыпано стеклянной крошкой. Сама водитель — молодая женщина с кровавым подтеком на щеке и посеченными осколками руками — сидела на заднем сидении и тихо напевала убаюкивающую мелодию. Девочка рядом с ней бессильно свесила голову на борт детского автокресла и слушала с закрытыми глазами. Над ней, просунувшись внутрь салона через выбитое окно, нависал полицейский. Услышав приближение Сары и другого офицера, он выглянул и выпрямился.

— Вы доктор? — крикнул он издалека. — Ну слава богу!

Заглянув в машину и перегнувшись через заботливо наброшенную на осколки и покореженный металл куртку, Сара ободряюще улыбнулась женщине и девочке, слабо покосившейся на неё из-под заплаканных и опухших век, но сама похолодела.

Что она здесь делает? Её работа — составлять комплекс упражнений, делать массаж, держать пациентов под руки, когда они пытаются впервые пойти без костылей или ходулей, уговаривать их сделать ещё один заход в десять приседаний, уверять, что они смогут, и по раскрасневшимся напряженным лицам угадывать их самочувствие. И вовсе никак не спасать жизни. Тут нужны бойцы службы спасения с гидравлическими ножницами и несколько бригад скорой помощи с жесткими носилками и всем необходимым для реанимации, с мигалками и сиренами на машинах; нужны МРТ и рентген и профильные врачи, а не Сара — растерянный физиотерапевт, вооруженный скупым походным набором посёлочной амбулатории.

У женщины была рваная рана головы, на её краях запеклась темными комками кровь, но кто мог определить навскидку, насколько она глубокая и не кровоточит ли внутрь черепа, создавая в нем смертоносное давление? Впрочем, куда больше беспокойства — парализующей паники — вызывал ребенок. Девочка лет трех или четырех была бледной и обмякшей, вяло шевелящейся, не отвечающей на вопросы Сары и не реагирующей на прикосновения мамы. На её щеках засохли подтеки слёз, глаза были красными от недавних рыданий, и в уголках собралась белесая слизь; синюшные губы были пересохшими и безвольно приоткрытыми.

Эти симптомы сильнейшего травматического шока не оставляли никакого шанса на надежду подождать скорую, ищущую обходные маршруты вокруг обвалившейся дороги. Сара глубоко вдохнула и коротко зажмурилась, собираясь с силами, а затем подалась вперед, наклоняясь так низко, насколько могла, едва касаясь асфальта носками кроссовок. Левая ножка ребенка была зажата между водительским креслом и дверцей, вогнутой внутрь машины сильным ударом. Сара видела неестественный изгиб в голени и обломок серой пластмассы из обивки салона, вонзающийся в алое пятно на цветастых брючках. Многочисленные переломы, размозжение сухожилий и мышц, обильное кровотечение — что бы ни пряталось от её взгляда под узорчатой тканью, тянуть дальше было некуда.

Сара выбралась из машины и открыла полученный от доктора чемоданчик. Внутри в узких пластиковых отсеках пошатывалось несколько ампул, хаотическая россыпь блистеров, собранные в плотный комок эластической резинкой шприцы разных объемов, несколько индивидуально запакованных мотков пластиковых трубок, фильтров и регуляторов потока для капельниц, обычные и изогнутые ножницы, начатая коробка спутанных перчаток и какой-то смятый клочок бумаги. При богатстве такого ассортимента для внутривенных инъекций отсутствие медицинского жгута удивляло. Сара раздосадовано вздохнула и расстегнула пояс на джинсах.

***

Все смешалось в какой-то безумный калейдоскоп. Сначала с ним начал препираться Матеуш, так что Виктору пришлось в конце концов схватить его за острые плечи и крепко тряхнуть. На то, чтобы выяснить у Мэта, где Сара, почему её повезли и в какой именно тоннель, чтобы уговорить его переодеться в сухое, закрыть квартиру и пойти с ним, и чтобы привести его к напугано притихшим на лестнице Фернанде и Рафаэлу, Виктору потребовалось полчаса.

Затем около пятнадцати минут прошло в схватке с пикапом, захлебнувшимся водой во время борьбы с бурлящим потоком и теперь отказывающимся заводиться. Телефон Сары продолжал упрямо переадресовывать на автоответчик, а новости звучали всё трагичнее, но теперь Виктор знал, — надеялся, что это не изменится в ближайшее время — что она была жива и вполне работоспособна, раз вызвалась помочь. Когда Тойота перестала вхолостую чхать, и двигатель запустился, он направился к ближайшей развязке, ведущей на шоссе, но путь оказался перерезан. Сползший под натиском воды грунт повалил несколько металлических листов забора, вытолкнул со двора чей-то автомобиль и, окунув мордой в поток грязи, оставил посреди дороги. Виктору пришлось разворачиваться и спускаться в центр.

Здесь улицы тоже утопали под водой, сильные течения пересекали их поперек или текли вдоль, между припаркованными у тротуара машинами набиралась груда мусора и земли. Площадь у церкви превратилась в неспокойный мутный бассейн, вода плескалась возле белых стен, оставляя на них черные грязевые кляксы. Канал был переполнен и бурлящий поток выбрызгивался над коваными поручнями моста. На углу возле амбулатории пытались удержаться на ногах пара пожилых владельцев Penha d’Ave. Виктор свернул к ним и остановился. Когда они забрались внутрь Тойоты, мокрые и продрогшие, обессиленные противостоянию наводнения, седовласый ресторатор со вздохом сообщил:

— Никогда прежде такого тут не видел.

Его супруга кивнула. Она бережно обхватила руками ящик, в котором звенел в такт вибрациям машины кофейный сервиз, расписанный тонким синим узором. Виктор поднял взгляд на её лицо, бледное и обреченное. Ниже по переулку вода уносила за собой полвека их истории, трудов, любви. Сердце болезненно сжалось. Мадейра — такая, какой он знал её всю жизнь и какой любил, его дом, райский зеленый сад посреди Атлантического океана — рушилась на глазах.

Он отвез пожилую пару домой и снова двинулся к шоссе. Выехав к круговой развязке, Виктор остановился под знаком «Стоп» и задумался. Матеуш не знал, о каком тоннеле шла речь, и теперь стоял непростой выбор: двинуться направо, в сторону Фаяла, или налево, к череде тоннелей, ведущих в Машику. В обычный день ошибка стоила бы лишь времени и бессмысленного круга в несколько десятков километров, но в эту субботу за проведенный в бесцельных блужданиях по округе час могло произойти всё, что угодно. В конечном итоге, Виктор мог остаться отрезанным от Порту-да-Круш и детей очередным обвалом или непреодолимой рекой, возникшей из ниоткуда. Он шумно выдохнул и опустил голову на руль. Если он знал, что с Сарой всё в порядке, и она была с полицией, было ли необходимо продолжать её поиски? Зачем он ехал за ней, если она была где-то нужна, как доктор, а он был нужен дома детям?

Рядом с транспортным указателем «Машику — 10 км. Фаял — 7 км» в своей изможденной предельными нагрузками и забрызганной грязью Тойоте Виктор стоял перед непростым выбором. Ум — проедающее череп изнутри беспокойство за оставленных детей — настаивал на возвращении домой. Сердце щемило и требовало найти Сару. Как он может оставить её, столь хрупкую и такую любимую, посреди этого катаклизма одну?

Он дернул рычаг поворотника, нажимая на газ и сворачивая направо, в сторону Машику, но уже очень быстро уперся в перегородивший дорогу полицейский патруль.

— Тоннель закрыт, Виктор! — офицеру пришлось кричать. За его спиной надрывно гудел эвакуатор, пытаясь на стальном тросе своей громадной лебедки вытянуть из оврага машину. — Впереди обвал, проезд только по сто восьмой!

Опустив стекло, Виктор высунулся под дождь.

— Ты не видел тут Сару Каштанью?

Но полицейский заговорил одновременно с ним и порядком громче, перекрывая вопрос:

— Но лучше вообще никуда сегодня не ехать.

Виктор резко мотнул головой и повторил с напором:

— Ты тут Сару Каштанью не видел?

— Кого?!

— Ну, такая… молодая женщина, доктор. Её сюда, кажется, на серьезную аварию вызвали.

Офицер закивал. Он морщился от сильного дождя, льющего прямо в лицо, и пытался заслониться, приставив к козырьку фуражки руку.