Машина въехала в тоннель, и заполнившая салон темнота стала ритмично прерываться вспышками света равномерно расположенных на своде ламп. Сара отвернулась от окна и обратилась к таксисту:

— Извините, Вы не могли бы сделать радио погромче?

Водитель коротко улыбнулся ей через плечо и выполнил просьбу. Переливы бархатного голоса, исполняющего в сопровождении гитары грустную мелодию фаду*, заглушили прорывающуюся из-под наушников Матеуша барабанную дробь.

Сара сползла на сидении вниз, откидывая голову на спинку и закрывая глаза. Ей нужно будет некоторое время, чтобы свыкнуться с происходящим. Ей нужно будет время понять, что она здесь одна. Что единственная, прошедшая сквозь испытание графиком работы и нервными срывами, подруга осталась на материке, в двух часах лета от Фуншала. Ей нужно будет очень соскучиться или отчаяться, чтобы снова решиться сесть в самолет.

***

Такого подвоха Виктор Фонеска не ожидал. Он стоял у разинувшего — словно пасть — капот автомобиля, закинув руки под затылок и думая, что делать. Он привычно возвращался из Фуншала после продажи свежего улова нескольким ресторанам и торговцу на центральном рынке, заехав на обратном пути в Penha d’Ave. В этот ресторанчик, существующий в центре Порту-да-Круш не менее полувека, он всегда привозил лучшее из пойманного. Ящик рыбы неизменно принимал сам владелец, а его супруга — с ухудшением здоровья всё реже появляющаяся на пороге заведения — часто подавала ему вкуснейший кофе в чашке тончайшей керамики и красивейшей синей росписи. Виктор всегда возвращался домой одной и той же — самой короткой, но самой крутой — дорогой: прямо к амбулатории, налево, мимо продовольственного магазина и библиотеки и вверх, на самый пик холма, увенчанного его домом.

И вот этим утром его верная Тойота, приобретенная семь лет назад у официального и проверенного дистрибьютора новой, все это время свято хранимая как зеница ока, вдруг посередине подъема потеряла половину мощности. Виктору пришлось вжать педаль газа в пол, чтобы заставить белый массивный пикап продолжать движение, а не замереть на повороте и покатиться неконтролируемой грудой вниз.

Оказалось, что у одного из цилиндров двигателя отошел контакт и перестал давать искру. Перед такой поломкой Фонеска был бессилен. Будь это забившаяся форсунка или что-то в этом порядке, он мог бы попытаться — и, вероятно, весьма успешно — исправить ситуацию, но с электроникой он не дружил. Особенно в таком дорогом и мудреном японском автомобиле. Ничего другого, кроме как отправлять Тойоту в сервис, не оставалось. Он опустил руки и снова склонился над двигателем.

Виктор не мог обходиться без машины. Принадлежащий ему рыболовецкий траулер был пришвартован в порту Фуншала, в тридцати километрах, и выходил в море чаще всего ещё затемно, когда общественный транспорт ещё не начинал работу. Кроме того, продажа своей доли сверхпланового улова была значительной частью его дохода, и ящики охлажденной и разделанной рыбы без вместительного пикапа превращались из товара в бесполезный стремительно портящийся груз. Прежде неизменно надежная машина подвела Виктора в самый неподходящий момент.

Он раздосадовано вздохнул и потянулся к двигателю, бесцельно вертя в пальцах отошедшие проводки. Из-под ворота футболки выбилась золотая толстая цепочка и свесилась вниз, болтаясь возле носа. Виктор подхватил надетое на неё кольцо и сунул в рот, прерывая его размеренное покачивание перед глазами. Это было его обручальное кольцо, и почти два года он не носил его на пальце, но и не снимал с шеи. Оно никогда не было просто ювелирным украшением, давно перестало быть только данью памяти и превратилось в настоящий талисман. Виктор Фонеска часто зажимал кольцо в кулаке, прикладывал к губам или водил им по лицу, закусывал цепочку и наматывал вокруг пальцев. Это помогало сконцентрироваться или отвлечься, успокоиться и, конечно, вспомнить. Думая о жене, он всегда безотчетно хлопал ладонью по груди в поисках затерявшейся под одеждой подвески.

Бруны не стало ранней весной 2008-го. Первые признаки начали проявляться задолго до установления диагноза: она стала заметно меньше есть и скрупулезнее относиться к составлению своей диеты; затем отказалась от мяса, поначалу объясняя это согласием с теоретической базой вегетарианства как движения, и лишь через длительное время призналась, что ощущает дискомфорт от употребления мясных и молочных продуктов. За этим последовали консультации с гастроэнтерологами и многочисленные анализы, подозрения падали на весь спектр желудочно-кишечных заболеваний: от непереносимости лактозы до гастрита и язвы. В конце 2006 была частная клиника в Фуншале, вылет в Лиссабон и встреча с первым онкологом. В январе 2007 диагноз — рак желудка — был подтвержден. Спустя несколько месяцев и бесконечную череду докторов было также безапелляционно подтверждено, что операция бесполезна. Она не остановит распространение опухоли, уже давшей на этой стадии метастазы в диафрагму и легкие, и не уменьшит боли.

Бруне Фонеска был тридцать один год, у неё было двое детей и муж, не желающий ничего слышать о смиренном согласии с диагнозом, но она всё равно отказалась от химиотерапии. Виктор злился, кричал, угрожал немедленно бросить её и детей; предлагал взвесить все за и против ещё раз; упрашивал, умолял подумать о будущем их семьи, падал на колени, плакал. Но Бруна была непреклонна. Она не хотела превращать свой последний год в безнадежную гонку наперегонки с непобедимым раком, проводить оставшееся ей время в палатах, прикованной к капельницам. А затем наступил последний март в её жизни.

С точностью до дней подсчитывая прошедшее с её смерти время, Виктор удивлялся, как смог продержаться эти два года. Даже в последние месяцы, заполненные сильной болью, рвотой и затуманенным сильными анестетиками рассудком, Бруна была двигателем всего в их семье. Виктору казалось, что он ни на что не способен без мягкого, но внимательного контроля жены. Он знал её с юности, — с детства! — был с ней столько лет, что уже и не представлял, как это: быть без неё. Ему казалось, что всё, что он планировал и делал, чувствовал и думал, всегда зависело от Бруны и происходило только из-за неё. Ему казалось, он не знает, как без неё жить.

Ему до сих пор так казалось. Потому он не мог расстаться с кольцом, или переехать из дома, собственноручно построенного для неё и их семьи, или бежать из города, как советовали родители и друзья. Даже Бруна в их последний совместный рождественский вечер завела беседу о том, что ему, Виктору, ни в коем случае нельзя отдаваться трауру и ставить на себе крест. Но он решительно отказывался понимать, что они все от него хотят.

— Пап?

Удерживая кольцо между губ, и не оборачиваясь, Виктор промычал:

— Ну?

Он выпустил отошедший от двигателя провод и теперь бесцельно блуждал взглядом по отсеку, прячась от дочери под капотом. В последнее время с Фернандой было особенно тяжело. Летом ей исполнилось четырнадцать, и достижение этого возраста сработало словно какой-то спусковой клапан. И прежде замкнутая и отстраненная, она превратилась в какую-то непробиваемую стену, капризную, истеричную и требовательную.

— Ты говорил, что мы поговорим, когда ты вернешься. Ты вернулся?

Виктор закрыл глаза, глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Каждый скандал разгорался с подобных разговоров, когда Фернанда срывалась на слезы, а он — на крик. Не поддаваться на провокации порой было трудно, иногда это просто не помогало, но Виктор старался.

— Да, я вернулся, — сухо ответил он, снова толкая пальцем оторвавшийся контакт. Они были чем-то похожи на этот обесточенный цилиндр. Сосуществовавшие прежде в мире, любви и понимании, они вдруг утратили возможность взаимодействовать, когда не стало соединяющего элемента — Бруны. И если Тойоту можно пригнать на СТО, то к кому обратиться для устранения этого напряжения между ним и дочерью, Виктор не знал.

— Ты не передумал насчет вчерашнего?

Он снова закрыл глаза и нахмурился. Очередная ловушка. Всякий разговор с дочкой — как хождение по зыбучему песку. Если он скажет, что не передумал, она мгновенно разрыдается. Если он заведет весь разговор заново, она разрыдается несколькими минутами позднее. Непростой выбор.