С сыном на руках стоял Шамиль возле подъезда. К ним подошла юная девушка:

– Это дом двадцать четыре? – спросила она.

Шамиль кивнул. И вдруг будто какой-то огромный людоед срыгнул остатки своего обеда. Шамиль обернулся и увидел свою жену. Она приземлилась на спину, изо рта вытекала кровь. Жена моргнула пару раз и застыла. А ребенок заплакал, и Шамиль его чуть не выронил. Девушка, что случайно оказалась рядом, скорее взяла мальчика на руки.

Так она и осталась с ними. Сначала жили на девятом этаже. Потом мать семейства увезла их к себе в поселок. Родителям, конечно, правду сказала. А вот соседи и прочие думали, что поехала девочка учиться на швею, а вместо диплома привезла дитя.

Суфия бежала по овражистому поселку к станции, встревоженно глядя перед собой. Баба Валя, что видела старика на путях, опираясь на свою палку, ковыляла следом. Когда хаотично разбросанные дома остались позади, Суфия остановилась возле старого колодца. Схватилась одной рукой за ведро, другой за сердце. Тяжело задышала вверх, к солнцу: «Господи-боже! Спаси старика! Не знает он… что творит! Дай мне… успеть! Я его… вытащу, заставлю жить! Не допусти, чтобы поезд по нему проехал!» – и она побежала под гору, уже быстрее и легче. Вниз, на станцию, где пахло мазутом, где трескучий голос объявлял редкие электрички в сторону города и где скапливались и бродили от цеха к цеху пузатые товарняки жиркомбината.

– Там он, у склада! – выхрипнула баба Валя, глядя вслед бегущей Суфии.

«Господи, дай успеть, спаси старика!» – просила швея и, увидев мужа, крикнула:

– А ну вставай, живо! Ты чего выдумал-то, а?! – Суфия подбежала и бросилась Шамилю на шею: – Я прошу тебя, вернемся домой. Сейчас товарняк пустят! Хороший мой! Прошу тебя, уйдем!

Суфии удалось приподнять Шамиля.

– Вот так, вот так…

– Я… Не хочу жить.

– Как же я без тебя останусь? Как же наша Резеда? А внуки наши?

Суфия повела мужа домой. Дорогой они молчали, Суфия чуть всхлипывала. Она представила, что могла не успеть, и случилась бы трагедия: по путям, где только что лежал Шамиль, тяжело брел товарный состав.

– И не стыдно тебе! – брякнула за их спинами баба Валя. – И так помрешь, чай, недолго осталось!

Суфия обернулась и шикнула на нее.

– А чего молчать?! Слабаки, а не мужики! Ведь не вчера это случилось. Ты на жену свою глянь, на жену! Уж и она живет – ничего не поделаешь. И тебе пора бы. Эй, а куда это вы? – Баба Валя остановилась, глядя в спины старикам. Не пошла за ними, потому что Суфия повела Шамиля длинной дорогой.

Дома жена уложила мужа на диван. Задернула штору, чтобы солнце не слепило ему глаза. Взяла за руку.

– Тебе хорошо… – сказал он. – Твоя-то дочь жива!

Суфии показалось, что в самое сердце воткнули огромную иглу. Женщина уронила лицо в ладони, сжалась вся и заплакала. Шамиль сел и впервые за долгое время взял жену за плечи.

– Прости меня, – тихо сказал он. – Я видел его мать во сне. Перед тем, как Марат наш… Столько лет не снилась! Столько лет! Забрала, стало быть. Лучше бы уж меня… ты вырастила нашего сына, меня спасла. А ведь просто мимо проходила тогда! – Шамиль прижал к груди голову жены. – Как же ты выдержала со мной?! Откуда у тебя силы?!

А ей вспомнилась далекая молодость, когда она, учащаяся профтехучилища, шла домой к своей первой клиентке, чтобы шить ей свадебное платье. Суфия несла в сумке двадцать метров широкого белого банта, думая, что, если пришить их друг к дружке, получится нарядная верхняя юбка. А еще из банта можно смастерить цветы и украсить платье. Но Суфия так и не дошла до невесты, потому что по пути к ней неожиданно стала матерью и женой. Родители Суфии надолго уехали к родственникам, оставив дочь наедине с ее странным выбором. Шамиль и теперь не понимал, почему его первая жена покончила с собой. Всю жизнь мучился, пытаясь найти ответ…

– Ведь ты совсем не любил меня, – сказала вдруг Суфия, и Шамиль ничуть не шелохнулся. – Когда Марату год исполнился, мне так захотелось, чтобы вас не было! Я думала: Боже, за что же мне это?! Ведь я все делаю, а ты и не глядишь на меня. Ладно на меня – н а сына не глядишь! И куда, думаю, они денутся? Я ж их на улицу не выгоню. И решила сама уйти. Из своего же дома. Сбежать от вас. И даже вещи не собирать. Но вдруг! Рука твоя на плечо! Откуда ты взялся? Тебя ж дома не было, ты будто почувствовал, что я уйти хочу. И появился. Обнял меня крепко-крепко! Вот как теперь. И как начал целовать! Целуешь всю и плачешь. И мы любили друг друга! Вот здесь, на этом диване. Целуешь меня, а сам рассказываешь, как жена твоя умерла и как ты ее любишь. Слезы твои мне на лицо капают. Любим друг друга и плачем. И слезы наши, и горе наше – все перемешалось. Души наши перемешались. Мы оба… переплелись тогда!..

Суфия и Шамиль сблизились. Зажили, как два престарелых голубя, целые дни проводили вместе, наворковаться не могли. Обиды, которые годами копились в сердце Суфии, исчезли, и было легко, будто она простила все человечество. Но старушка испытывала чувство вины перед мужем за то, что смогла оправиться от смерти сына. Хоть и всей душой прочувствовала боль осиротевшей матери.

Шамиль спустил с чердака старый мольберт и пытался писать картины. Суфия шила. Кровати сдвинули и спали теперь вместе. Шамиль засыпал первым. Храп мужа Суфию баюкал. Лежа у него на груди, она благодарила Бога за этот внезапный внутренний покой, который наконец настал в их доме.

– Мама! Ты гляди! Я на семь килограммов похудела! За две недели! – радостно сообщила Резеда. – Или у вас весы неправильные? Я уж и не надеялась после второго ребенка в себя прийти!

Ее муж Ирек взял треугольник, который испекла теща, отломил уголки и с удовольствием откусил:

– Ты мне пухленькая больше нравилась, – сказал он. – Садись и ешь!

– Что ты! Я в джинсы свои, которые еще до беременности носила, влезаю! Вот уж не думала, что снова буду стройной! Не собираюсь заедать свою фигуру! – Резеда подскочила к мужу, обняла его со спины, звонко поцеловала в самое ухо, отчего Ирек подскочил и шлепнул свою жену как разбаловавшегося ребенка.

– Обожаю тебя злить! – засмеялась Резеда и съела уголки, которые оставил Ирек.

В раннем детстве у Ирека вскочил на глазу ячмень. Бабушка велела внуку в чем-нибудь поклясться: «Никогда не буду есть чернослив» или «Никогда не буду есть облепиху». Маленький Ирек долго выбирал то, что он точно никогда ни за что не попробует. И вроде уже готов был поклясться, но в последний момент задумался: «А вдруг мне сильно-сильно захочется?»

А ячмень не проходил. Тогда бабушка вытащила из духовки сковородку с треугольниками и предложила:

«Давай, скажи, что никогда не будешь есть уголки от очпочмаков». Мальчик обрадовался, поклялся. И бабушка дала ему горячий треугольник с картошкой и гусиным мясом. Ирек впервые отломил уголки. Они остались лежать на тарелке, как сошедший с глаза ячмень, который, кстати, и правда сошел вскоре после клятвы.

С тех пор Ирек не ел уголки очпочмаков. И ему понравилось изобретать свои собственные заповеди и соблюдать их. Он не брился по средам и четвергам, считая эти дни наиболее тяжелыми, и к пятнице делался колючим. Он всегда доедал яблоко подчистую, ни огрызка, ни зернышка не оставляя, потому что яблоко должно полностью исчезнуть в человеке. Никогда не изменял жене. Даже не помышлял об этом. Верность была у него в крови. Резеда это чувствовала и радовалась, что именно ее Ирек выбрал для жизни. Пуще прежнего восхищалась Сухарем, который привел свою хозяйку к счастью.

– Мама! Давай сошьем мне какое-нибудь красивое платье, чтоб на свадьбу к Айгуль пойти!

– Ты же говорила, что в магазинах можно все купить? – поддела ее Суфия.

– Мамочка, у меня терпения не хватит. Я бы и сама сшила, но, честно говоря, зрение портится, слабость… Простуда, должно быть…