А Ирек не ложился вовсе. Он вернулся домой со сладостями и трезвый, чем удивил свою дочь. Мунир радовался и прыгал, шурша блестящими фантиками, а Амина выпила чаю с кексом – и только.

Отец всю ночь сидел на полу и слушал, как спят его дети. Пытался навеки проститься с их матерью. Запомнить Резеду радостную, родную, живую. И больше не тосковать о ней за бутылкой. Водка превращает его в лохмотья. И женщиной, которую присоветовала Суфия, и девочкой той на трассе прорехи свои не прикроешь. Надо самому себя отстрогать. А значит – заняться делом. Хорошо бы очистить доски от коры и постелить в срубе полы. И хорошо бы сделать это не со случайным помощником, а с лучшим другом или просто уважаемым человеком. Тогда и дом будет крепким, а хозяева – счастливыми. Это понятие Ирек тоже изобрел сам – ему всегда уютно жилось по собственным правилам. Мужчине нравилось соблюдать им самим придуманные заповеди, он любил подчиняться всему, что приносит радость. И Резеду, приносящую радость, хотя и держал в строгости, слушался, не боясь прослыть подкаблучником.

Вскоре спящие детские лица выплыли из темноты. Давно же не любовался отец своей дочкой! Она почти уже девушка! «А начались ли у нее месячные?» – подумал вдруг Ирек и испугался этой мысли. Ему показалось, что спит Амина как-то уж озабоченно. И, должно быть, снятся ей взрослые сны. Нужна мать – добрая женщина в доме. С отцом радостно и помолчать. А поговорить – всегда только с матерью…

Ирек подошел к кроватке сына. Мунир во сне обнимал мягкую собачку. Мужчина вспомнил, как обрадовался рождению дочери, как выбрал ей имя и купал вечерами. А когда впервые взял на руки сына, в то же мгновение перенесся на много лет вперед, представляя, как они вместе будут заниматься мужскими делами и не подпустят Резеду с Аминой. У мужиков будут свои секреты. Потому что они не просто отец и сын, а лучшие друзья, заговорщики, братья! И приятно волновала Ирека мысль о том, что Мунир, когда вырастет, многое от матери будет умалчивать, чтобы не расстраивать. А ему – рассказывать.

В комнате посветлело. Мужчина порадовался, что впервые за долгое время проводил один день и встретил другой пусть и с болью в сердце, зато с ясной головой. И произошло это рядом со спящими детьми. Без водки было тяжко и непривычно, но Ирек все еще чувствовал важную перемену в собственной душе и решил, что будет терпеливо ждать, когда откроется ему истина.

Амина повозилась во сне, пробормотала что-то. Из-под одеяла вылезла теплая ножка. Волосы раскидались по подушке и по спине. На мгновение Иреку показалось, что это Резеда спит. Мужчина почувствовал, что внутренности его стремительно сохнут и, если их не смочить, сам он скукожится и рассыплется. Отец попытался уцепиться сердцем за спящих детей, но его будто выплюнуло из комнаты в кухню. Мужчина отодвинул стол, рванул ручку подпола и скрылся во тьме. Чиркнул зажигалку. За кабачковой икрой на самой верхней полке была спрятана бутылка. Чтобы не дать себе передумать, Ирек быстро ее открыл и сделал большущий глоток. Через мгновение еще один, поменьше. И с горечью понял, что этих «последних разов» впереди еще много.

Он попытался задремать на диване. Но сон не шел, и Ирек отправился во двор. Нужно было очистить снег, чем хозяин с удовольствием занялся и с лопатой в руках почувствовал, что не спал ночь. Вскоре подобрался к деннику, в котором раньше стоял конь. Наверное, он давно галопом ускакал в небо, к своей хозяйке. Потому что в день похорон Ирек оставил Сухаря под дождем на кладбище, и больше коня никто не видел.

На полу догнивала солома. В углу валялось ведро. Конечно, хорошо бы взять другого коня – для детей, ведь они привыкли ездить верхом. Но дети не просили, а отец не предлагал. Хорошо, что Сухарь не вернулся. Больно было бы видеть, как в этом тесном помещении, нехотя смахивая пышным хвостом мух, тоскует конь.

Во дворе послышался шум. Ирек подумал, что это проснулась Амина, но, когда вышел из стойла, увидел Шамиля. Тесть и зять пожали друг другу руки.

– Который час? Первая электричка, выходит, была? – спросил Ирек.

– А ты чего так рано встал?

– А! – отмахнулся Ирек. – Не спится. Пойдем, отец, в дом. Зябко.

Когда поселок проснулся, под зимним солнцем и чуть щиплющим морозом взревела циркулярная пила, через которую Шамиль и Ирек пропускали доски, очищая их от коры. Ирек не дождался бы лета, ему хотелось сейчас же приступить не к строительству – к сотворению иного мира и в доме, и в собственной душе.

Мужчина давно задумал детскую из сруба. Много лет не доходили руки, чтобы постелить полы и поставить печь. Именно печь, которую топят дровами. И сейчас, кажется, пришло время. Строительство во имя детей, во имя их матери – спасет, даст начало новой жизни.

Мужики трудились в рабочих рукавицах. Пилорама сжирала кору, превращая ее в опилки. Время от времени Шамиль просил передышку. Инструмент вынимали из розетки, и все стихало. Ирек любовался досками, нюхал их и аккуратно складывал. Ближе к вечеру мужчина понял, что работа-то спорится, но спешить никак нельзя. Надо посмаковать этот новый деревянный мир, детскую, о которой мечтала его жена. Прочувствовать каждый гвоздь. И тогда в процессе создания произойдет перерождение, выздоровление, на которое рассчитывал Ирек. Слава богу, он понял, что болен, что ему нужна помощь. Но, как это и водится, мужик решил, что сам во всем разберется. Без посторонних. Тем более – без женщин.

Шамиль и Ирек перетаскали очищенные доски в сруб, аккуратно уложили их на пол.

– Славно сегодня поработали, – с казал Шамиль, снимая рукавицы. – Хорошая будет комната. Просторная. Сколько сруб-то у тебя?

– Четыре на три. – Ирек чиркнул спичкой, но огонь затушило сквозняком. – А ты, батя, будто почувствовал, что мне помощь-то нужна. Как снег на голову. Да еще с утра пораньше!

Ирек снова чиркнул спичку. Прикурил на этот раз. Амина позвала ужинать.

– Мы тут с папой поговорим, кызым, – пояснил Шамиль.

Ирек прижал к животу круглый хлеб и походным ножичком отпилил кусок, настолько толстый, что шпротина легла на него, будто спичка на матрац. Амина несколько раз выходила в сруб, где отец и дед выпивали из граненых стаканов, и звала ужинать. Но мужики ее мягко отсылали. Девочка сводила брата в баню, после чего он развеселился и никак не хотел ложиться, и Амина пожаловалась отцу. Не сходя с места, Ирек рявкнул: «Мунир, а ну марш в кровать!»

Некоторое время детей не было слышно.

– Я постелила вам в зале на полу, – сообщило лицо из дверной щели.

Ирек кивнул:

– Иди, кызым, спи.

– А вы когда?

– Скоро…

Девочка медленно прикрыла дверь. Но через мгновение она резко распахнулась, и Амина выскочила в пижаме и босиком на холодный пол:

– Дәү-әти, ты почему приехал?! Әтием и без тебя почти все время пьяный! Ко мне даже завуч подходила! Сколько я могу ей врать?! – крикнула она отцу. – Тебя родительских прав лишат! Нас с Муниром в детский дом отдадут!

В срубе был слабый свет, и никто не увидел, как глаза Ирека мгновенно увлажнились. Он тут же заставил себя подумать о чем-то постороннем и справился со слезами.

– Дәүәти, я думала, ты приехал учить меня рисовать! – обиженно выхрипнула девочка, закашлялась и скрылась в доме. Ирек дернулся было, чтобы пойти за ней, но Шамиль задержал его.

Тесть и зять сидели в старых дубленках, таких твердых, что они сковывали их телодвижения. Но в просторном холодном срубе, где от досок пахло свежим деревом, сидеть и выпивать, почти не двигаясь и не разговаривая, было самое оно. Мужики впервые бок о бок, словно одним общим сердцем, тосковали о женщине, которая одному из них приходилась дочерью, второму женой.

Далеко-далеко послышался собачий лай. И вслед за ним у одного из мужчин жалобно проурчал желудок. Накинув отцовскую куртку, в валенках на босу ногу вышла Амина с тазиком мокрого белья. Встала на табурет и демонстративно-обиженно прицепила прищепками к веревке плохо отжатые отцовские джинсы. Подставила под них таз и вновь скрылась в доме.