– Вот мы дураки! – перебила она. – О самом интересном и не говорили никогда! О, а давай…

– Цветик, давай не будем говорить… Иначе… иначе я не буду знакомить вас с Ананием…

– Ананий? Ничего себе! И у него имя чудесное. Будто онанист… А почему ты боишься говорить про онанизм? Ведь это, наверное, волшебно. Ты же этим занимаешься? Да? Ну, скажи, да?

– Цветана, я пойду… Уже пятый час ночи, а мне завтра… вернее сегодня на кафедру… Я послезавтра вас познакомлю.

– А почему не сегодня….

…Софья вышла из кабинета старшего следователя Сазонова с тяжелым сердцем. Ей показалось, что её заявление об изнасиловании и не восприняли серьёзно.

– Хорошо, пусть я не житель Москвы… – плакала она сидя еще напротив Сазонова. – Пусть я не запомнила лица и имена… но… но это же произошло в гостинице и… И можно же по камерам узнать, кто они… Я… я указала время…

– Скажите, Софья Павловна… вот сейчас мой помощник кое-какую информацию мне скинул, – Сазонов глядел в монитор компьютера. – В Осташкове вы три раза обращались в заявлением в полицию об изнасиловании, и все три дела так и не раскрыты. Как возможно такое?

– Я не понимаю вас! – зло посмотрела на полицейского женщина. – Вы не верите, что меня… какие-то ублюдки, а? Или во что вы не верите?

– Очень мало улик… Вы сами же… перед тем как прийти, смыли их, и выбросили простыни. Зачем? Если вас уже трижды насиловали, вы должны знать, что так делать нельзя. С чем работать эксперту?

– А что? По вашему я должна на себе их сперму терпеть, или на простынях?

– Мне просто кажется странным…

– Что? – вскрикнула на него Софья. – То, что на меня нападают насильники? Что вам кажется странным?

– Регулярность, – ответил следователь.

– Я написала заявление, и вы обязаны его принять!

– Это безусловно, – спокойно ответил он.

Софья села на скамейку возле здания полиции. Начало сентября; было по летнему тепло. Хотелось плакать… Хорошо, решила она, пусть всё так… Ананий был в школе искусств, ночь он провел там. Как он? Ему было строго наказано этой ночью не выходить из комнаты, дождаться утра, когда придет Пирогов. Евгений Григорьевич должен был решить, как быть дальше.

…в это время Пирогов созвал педсовет, на который пригласил полномочного представителя президента Павла Астахова.

– …вот такой необычный студент у нас будет учится, – заключил свою речь Пирогов. – Конечно же с ним будет работать наш психолог, но мы должны уже сейчас начать его обучать…

– Евгений Григорьевич, позвольте полюбопытствовать, – сказал седовласый с бородкой пожилой мужчина, преподаватель живописи Коровьев. – Как я понял, молодой человек обнажается и… скажем так, производит некоторые манипуляции со своим органом… Мы, педагоги, которые будут обучать его, будем свидетелями. Так? Если так, не станется ли, что на нас падет подозрение в… скажу прямо, в совращении?

– Я отвечу за Евгения Григорьевича, – сказал полпред. – Мы советовались с директором и рядом психологов, адвокатов… Необходимо заранее в личном деле студента оговорить, описать его особенности, также особенности контакта с ним. При этом у учителя будет полное право на некоторые превышения своих прав, в виду необычной личности парня… Что я имею ввиду? Ну, к примеру, когда он будет освобождаться от напряжения, естественно в случае необходимости учитель будет способен оказать помощь. Мало ли что может случится, и чтобы потом не было проблем после контакта с голым студентом. Мы можем всё это оформить юридически…

– Я вас не понимаю, Павел Алексеевич, – снова сказал пожилой учитель. – Что означает контактировать с голым студентом?

– А то, что есть вероятность, что студенту станет вдруг плохо в момент снятия напряжения. От этого же никто не застрахован. И естественно с ним нужно будет контактировать… Всё это мы пропишем в личном деле…

…Коровьев оглянулся на дверь. Он помнил, что запер на замок. Ананий стоял перед мольбертом с кистью. Пожилой учитель хорошо знал личное дело своего юного ученика. Помнил формулировку о том, что поскольку Кшесинский вырост в условиях изоляции, то любой контакт может воспринимать как угрозу и подавать как домогательства; чтобы педагог не боялся работать и контактировать, следует не принимать слова студента на веру… Коровьев подошел к парню сзади… Что со мной, подумала Софья, силой прогоняя это наваждение. Откуда эти нелепые фантазии с изнасилованием её сына? Ничего этого нет, а она сидит возле полиции и представляет, что Аню… какой-то Коровьев! Бред! Мне нужно снова сходить к психиатру, сказала она себе и поднялась…

…Цветана сегодня осталась дома, хотя в Москву привезли Дали. Она хотела попасть на эту выставку. Билеты не были для нее проблемой никогда, у нее много знакомых, друзей родителей и Женечки из богемы. Экспозиция продлится всего один день, потом картины великого сюрреалиста уедут в Питер. Девочка ловила себя на том, что она нервничает и постоянно думает о предстоящей встречи с Ананием. Готова ли она к этому? Не знаю, честно отвечала она сама себе. У нее еще не было ничего эротического в жизни, и она опасалась таких переживаний… Когда задумывалась, что он прямо перед ней… у нее приятно сжимался анус и между ног волнами охватывало напряжение. Нет, не готова!

…но… Но ей очень хочется! Ей даже кажется… она влюбляется. Ха! Никогда не видела юношу и уже влюбляется! Он не такой, как все эти сладкие золотые мальчики Москвы, самодовольные нарциссы, капризные слюнтяи, ведущие себя как мачо. Он – из джунглей, он Маугли. Фантазия рисовала мужественного паренька, глядящего исподлобья… и возможно, когда его разозлят, он кидается в драку, разрывает руками врага.

Странно, Цветана еще никогда не думала о мальчиках или мужчинах, хотя со многими знакома, фотографировала или писала портреты. Но как сегодня, с ней такого не было… Она посмотрела на ладонь, которая только что проверила… священное место… там стало влажно. Нет! Нужно было ехать на выставку…

Раздался звонок в дверь…

– Славка? А ты чего припёрся? – вопросительно посмотрела Цветана на долговязого рыжего паренька, открыв дверь.

– Как? – растерялся Славка и его конопатое лицо стало розовым. – Ты же сама сказала… Приходи…

– Когда это? – напряженно вспоминала девушка.

– Ну… типа тебе модель нужна… чё-то там закончить… сказала, ну, типа дружить будем, если, я… это самое…

– А! Вспомнила! Ладно, заваливай… – решила Цветана, что работа отвлечет её. – Проходи в студию…

– В студию?

– Ага! Вон в ту комнату, – показала она рукой. – Мне предки одну из комнат под студию смейкали…

Славка зашёл в студию. Она была разделена на две зоны. В одной стояли мольберты, в другой – натянутый белый экран, софиты и разное фото оборудование.

– Иди сюда! – командовала Цветана, пройдя в зону для фотосъемки.

– А… а ты точно со мной будешь дружить? И это… ну, встречаться…

Ох, уж этот влюблённый Славка, мысленно выдохнула Цветана, уже год за ней таскается…

– Буду. Раздевайся…

– А это что? – спросил Славка, глядя как художница стала доставать какие-то баночки и широкие мягкие кисти.

– Тональные краски для тела, – как между прочим ответила профессионал. – Сначала небольшой грим, потом сессия… А ты чего не раздеваешься?

– А как?

– Всё снимай, – спокойно ответила она. – Я делаю иллюстрацию одной книги, там фрагмент про купель персидской царевны. Его окружают мальчики. Я саму царевну и часть слуг уже отсняла. Я потом смонтирую…

– И чё? И трусы?

– И трусы, конечно…

Славка повернулся лицом к белому экрану, весь зажатый, и стал стягивать трусы. Цветана хихикнула и подошла к штативу, на котором возвышался фотоаппарат с большим объективом. Нужно было прикинуть свет и экспозицию перед гримом.

– Повернись! – скомандовала девочка. – Балин! Подстава!

– Что такое? – перепугался Славка.

– Ты что? Не обрезанный? (Славка растерянно замотал головой). В книге рабы мусульмане…