Перед ним, заскользив, остановился угловатый боевой мотоцикл. Спешившийся с него человек направился к нему, высокий и грозный, как тот мертвый воин, обрамленный светом фары своей машины. Еще один космодесантник, облаченный и снаряженный для войны. Его доспехи были черными с красным окаймлением, украшенными черепами, костями и другими столь же жуткими талисманами. Этот новый монстр встал над раненым Банником, смотря на него пылающими глазными линзами. Он повел болтером, и Банник подумал, что тот сейчас прицелится ему в голову, и стал ждать разрывной болт в череп. Но космодесантник лишь перебросил оружие в другую руку. Он наклонился и протянул Баннику свободную перчатку, широко расставив пальцы.

— Приветствую тебя, хотя воистину горька наша встреча в сей день дождей и измены. Ты попал в руки одному из наихудших порождений Галактики, сын Святой Терры, и выжил. Император Человечества присматривает за тобой. Прими мою руку и вставай с земли. Твой труд для Империума еще не завершен.

Банник сжал руку воителя. Шок прошел. После Калидара с ними находился небольшой отряд космодесантников. Снова осмотрев доспехи, он заметил выведенную на наплечниках и груди эмблему готического креста. Его внезапно пробрал озноб, и зубы застучали с той же частотой, что и болтеры вдалеке.

— Ты не убьешь меня. Ты из Черных Храмовников.

— Клянусь, я не убью тебя. Меня зовут Аделард, — промолвил воин, — брат меча Крестового похода Михаэля из ордена Черных Храмовников, Адептус Астартес, и верный сын Рогала Дорна. Тебе нечего бояться. Мы с тобою братья. Воины нескончаемой войны. Пойдем со мною, и ты будешь в безопасности.

Свадьба и коронация Достейна слились в размытое пятно. Вино явно оказалось далеко не обычным, но его это не заботило. Оно возносило его чувства и притупляло нечто важное в голове. На своем троне Достейн предавался героическим актам обжорства, пока придворные, отринув свою сдержанность, погрузились в сибаритство. Робкие перешептывания переросли в осторожную болтовню. Из каждого угла звенел смех. Сначала они лишь немного отпивали вина, но лишь сначала. Вскоре они уже вовсю хлестали его и безудержно отплясывали друг с другом, а также слугами космодесантников, танцуя, поя, кутя и вопя, пока зал не погрузился в великое представление излишества. Трастун с довольным видом наблюдал за творящимся самозабвением. Дил бродил по залу, проводя пальцами по спинам, нашептывая в уши нечто, что ужасало либо возбуждало людей.

Разразилась музыка. Барабаны стали выстукивать ритм, ускорявший биение старческих сердец, флейты насвистывали неземные мелодии. Чем быстрее текло вино, тем необузданнее становился барабанный бой.

Моментами Достейн переводил глаза, и перед ним восставали сцены кровопролития и ужаса. Лица, красные от крови, хохочущие придворные пожирают плоть еще живых жертв, музыка превратилась в крики, рвущиеся из глоток терзаемых людей. Тогда слуги Детей Императора принимали другое обличье, а золотой котелок, из которого они разливали вино, становился кошмарным существом, стонущим в агонии. Затем Достейн моргал, и снова он видел только необузданный разгул, как было принято в древние дни Гератомро. На несколько мгновений в нем поселялась неловкость, но вскорости исчезала под чувством триумфа и веселья, когда он делал очередной глоток прекрасного вина.

— Как чудесно, — натужно проговорила Поллейн.

Трастун с собственническим видом массировал ей шею. На секунду Достейну это показалось странным, однако в следующую — уже нет.

Вечерело. Ощущение времени Достейна разлетелось осколками, будто разбитое стекло. Связь с окружающим миром стала чередой вспыхивающих образов, пролетавших перед его внутренним оком без какого-либо порядка и относительной цельности. Слабейшие скрежеты столовых предметов по тарелкам либо отблески свечных огней от бриллиантовых фацетов на канделябрах имели такую же значимость, как звук самого громкого рога и самая прекрасная женщина. Неизменным оставалось лишь лицо Трастуна. Он всегда стоял рядом, изучая, словно Достейн был тем единственным мясом, что могло утолить его неведомый голод. Только это и тревожило веселое времяпровождение нового губернатора, да и то лишь когда он в полузабытье вспоминал о нем. Расколотые впечатления о кутеже нагромождались друг на друга, пока разум Достейна не пресытился ощущениями.

Затем остались только прожигающие глаза Трастуна, и на него опустилась короткая тьма. Только глаза. Один золотистый, второй — зеленый.

Крепкая рука вздернула его голову. К губам прижали теплый кубок.

— Пейте, мой лорд! Скоро вам предстоит взойти на брачное ложе. Еще немного сладкого вина, чтобы пробудить чувства.

— Что? — сонно пробормотал он. Девушка у него на коленях исчезла. Поллейн также нигде не было видно. — Где моя жена? — невнятно спросил он.

— Как «где», веселится на свадебном пиру, мой лорд, как полагается невесте под взором Слаанеш.

Космодесантник суживал его поле зрения до небольшого треугольника на сгибе локтя. Через это крошечное окошко Достейн также не увидел Поллейн, и пока всматривался в него, сцена полыхала огнями от освещенного белым пиршества до карминового кровопролития. Ни один образ не задерживался надолго. Переходы между ними и тем, что он видел прежде, вызывали у Достейна головную боль, и его обильно стошнило. Трастун проворно отступил, чтобы не дать блевоте забрызгать ботинки.

— Эх, мой лорд! — цыкнул космодесантник.

Он кивнул одному из товарищей в шлеме у себя за спиной, и тот грубо проложил себе путь сквозь толпу. Из массы тел, переплетшихся среди остатков еды на пиршественных столах, он вытащил Поллейн. Космодесантник был не слишком осторожен, и развратники издавали странные крики от причиняемой им боли.

— Почему она голая? — спросил Достейн.

— О чем вы, мой лорд? — отозвался Трастун.

— На ней нет одежды. Почему?

— Как иначе ей вас любить? — сказал Трастун, подняв Достейна с кресла и неся его на руках, словно ребенка. — Они готовы, — бросил Трастун своему брату, который забросил Поллейн себе на плечо.

Достейн прижался к жесткой броне воина. Сомнения вновь уступили удовлетворению. Тетя была его по браку, по закону. Он так долго желал ее. Было неправильно лишать кого-то физической услады.

Следующее, что осознал Достейн, — он лежит в кровати, и она подле него. Он подумал, что сейчас уже следовало наступить дню. Однако его не было, кругом царила тьма, а с небес проливным дождем падала черная вода. Издалека доносился рокочущий звук, перемежаемый ослепительными сполохами и сотрясающим землю грохотом. Прикосновение к Поллейн прогнало из головы Достейна все прочие мысли.

По-видимому, наложенное на Поллейн заклинание спало, ибо та, вздрогнув, ожила. Он познал такой опыт, которого никогда не думал почувствовать. Все это время его не покидало ощущение, как будто за ним наблюдает громадное существо, разделявшее его чувства, нечто, казавшееся доброжелательным снаружи, но внутри него текли мощные потоки зла. Достейна это больше не заботило. Его не заботило, что Трастун и его воин-спутник стояли на страже у его двери. Его не заботило, что день так и не наступил.

— Поллейн, Поллейн! — закричал он.

— Дил, Дил, Дил, — бормотала она.

Это его также не заботило. Лишь ощущение ее рядом с ним. Он был повелителем мира и повелителем женщины, которую так давно вожделел. О лучшей судьбе не следовало даже и мечтать.

Ничто не вечно. В конце они упали, опьяненные и уставшие. Глаза Достейна закрылись. Прежде чем он погрузился в беспокойный сон, он ощутил, как к постели подошел Трастун и склонился над ним. Он зашептал ему на ухо, так близко, что его губы коснулись вспотевшей кожи Достейна.

— Вот так Князь Наслаждений благодарит тебя за твою жертву.