Он уже был не юношей, но статным и могучим мужчиной. Он стоял голый, если не считать длинного, с горизонтальными складками килта, охватывавшего его безупречные ноги. Тело Дила украшали браслеты и медальоны странного золота, заключавшие его мускулы так, что раздражающе подчеркивали их красоту для Достейна, ибо из-за них тот выглядел слишком прекрасным. Вторым его большим страхом было то, что Дил соблазнит его, а величайшим — что он поддастся. Дил сел на край кровати Достейна и грустно, понимающе улыбнулся.

— Я предложил тебе выбор между рабством и властью. А ты не сделал ничего! Выбор, как и всякий сад, требует ухода. Это не коробки, которые нужно просто заполнить, закрыть и забыть, но живые существа! Твой выбор требует внимания, иначе он изменится, и исход тебе совсем не понравится.

Достейн пристально посмотрел на Дила. Тот задрожал и стал Поллейн, прекрасной Поллейн, непристойно одетой в странную одежду Дила.

— Я знаю, тебе нравится это тело. Не думаю, что тебя волнует душа, которая его носит, но сама плоть… Да, оно наложило на тебя глубокое и могущественное заклинание. — Когда она заговорила, голос оказался Дила. Она легла на кровать и поползла по ней, не сводя глаз с Достейна. — Ты знаешь, что самый сильный инстинкт моего организма это воспроизводство. Конечно, среди разумных существ есть особи вроде тебя, которые не пытаются. По тем либо иным причинам они отказывают себе в генетическом продолжении в виде потомства, однако большинство из них все равно практикуют акт спаривания. Знаешь почему?

Достейн отполз назад, но упал на подушки, побежденный похотью и недосыпанием.

Поллейн склонилась над ним, ее длинные кудри коснулись его вспотевшего лица, из-за чего ему стало трудно думать.

— Потому что это приятно, — произнесла она, а затем опустилась и впилась в его уста страстным поцелуем.

Он начал было извиваться, но наконец сдался и торопливо ответил ей взаимностью. Поллейн подняла голову, вновь став Дилом. Он сел и расхохотался. Достейн в отвращении вытер губы.

— О бедный мальчик, — сказал Дил, взъерошив ему волосы. — Отдаешь предпочтение реальному? Я могу дать ее тебе.

— Ты заставишь ее хотеть меня?

— Этого я сделать не смогу. Кто обладает подобной силой? Только не я. Разве что мой повелитель, но таких, как он, очень мало.

— Каких «таких»?

— Богов, — весело ответил Дил и снова рассмеялся. — Я не могу заставить влюбиться в тебя, но я могу отдать ее тебе, чтобы ты делал с ней все, что тебе хочется. Она тебе и так на самом деле не нравится, поэтому какая разница, любит она тебя или нет?

— О чем ты? — затаив дыхание, спросил Достейн.

— Не будь наивным.

— Я не хочу брать ее силой.

— О, теперь в тебе проснулась мораль — мальчик, спровоцировавший мятеж.

— Все должно было…

— Значит, ты просто алчный. Слушай меня, глупый мальчик. — Дил склонился к нему. — Их армии все ближе, а ты до сих пор бездействуешь. Я решил подкупить тебя девушкой, хотя на самом деле не должен был. Если хочешь, называй меня щедрым. Тебе нужно сделать одну простую вещь. Уже и не знаю, как еще больше все упростить.

— Я не хочу знать! — крикнул Достейн.

— Слишком поздно! — пропел Дил.

Перед ним появился образ. Его чудовищная кузина в колыбели, сотканная из запретной науки и желания Хюраталь получить опосредствованное бессмертие. Он схватился за голову:

— Я не могу!

— Оно ведь неживое! Почему ты такой привередливый? Это даже не вполне личность. Убей ее и, как второй по старшинству наследник, ты станешь повелителем Гератомро.

— Повелителем пустоты!

— Тогда вас всех уничтожат. Война почти окончена. Имперская Гвардия в трех днях от окраин столицы. Сделай это, и я дам тебе союзников, которых пообещал в качестве дара при твоей коронации, и ты получишь свою прекрасную тетушку, — рассмеялся Дил, — в тот же день в качестве невесты.

— Я не стану!

— Тогда вы все сгорите.

Дил слез с кровати и направился к выходу. Он поднес два пальца к губам, поцеловал их и отправил Достейну воздушный поцелуй.

Достейн сел на кровати, от страха у него стучали зубы.

Сгорите.

Поллейн.

Сгорите.

— Стой! — крикнул он. — Стой! Что я должен сделать?

В отличие от ее племянника-изменника, сон у Хюраталь был прекрасным, наполненным танцующими прелестными телами. Ей нечасто снились земные услады, ее не манило ничего, кроме еды и питья. Эпикурейское пожирание заменило ей утехи ночи. Но сон был славным, пропитанным чувственной бесконечностью извивающихся людей, пробуждавших внутри нее вожделение, которого она не испытывала уже очень долгое время.

Страшный вопль в одно мгновение выдернул ее из сновидения.

Теплое послевкусие сна рассеялось во мраке покоев. Она вся вспотела. В комнате было слишком жарко. Огонь, поддерживаемый служанками всю ночь, ярко горел. К стенкам горла цеплялся неодолимый мускусный запах.

Она села в кровати, скинув с себя одеяло. Была глубокая ночь, как всегда, непроглядно-темная. По окну стучал дождь. Ветер затягивал свою скорбную песнь между шпилями дворца, заставляя трястись все здание под своей небесной мощью. Ее чувства напряглись до предела, ожив как никогда раньше. Ночная служанка куда-то ушла, и она была одна. На единственное головокружительное мгновение Хюраталь почудилось, будто она осталась последним живым существом на Гератомро, может, во всей Галактике. Сильнее всего одиночество чувствуется перед рассветом, неважно, насколько здравомыслящий ты человек.

— Джолиандаса? — позвала она, чересчур встревоженная, чтобы разозлиться на исчезновение прислужницы.

Она с трудом встала с кровати, ее вес ощутимо давил на кости. Ноги утонули в меховых коврах, выстеленных вокруг кровати. Она тихо направилась к двери, по некоей необъяснимой причине боясь издать хотя бы звук. Псов тоже нигде не было видно.

— Микки? Гилли? Детки мои, вы где?

Звук раздался снова, детский плач, эхом разносящийся по коридорам ее дворца.

— Миссрин! — ахнула она. Любая мать всегда узнает плач своего ребенка.

В дверях появилась Джолиандаса.

— Где ты была?

— Я… Я ходила за дровами, миледи. Я сразу же вернулась, услышав, что вы зовете. Что случилось?

— Ты слышала плач?

— Нет, миледи.

— Дура! Миссрин! Кто-то забрал моего ребенка! Включай тревогу, зови солдат!

У входа столпились служанки, испуганно прикрывавшие рты. Плач послышался снова, и уже не прекращался.

— Ма-а-а-ама-а-а!

— Сделайте что-то! Сделайте хоть что-нибудь, или я вам головы отрублю! — рявкнула Миссрин.

Она тяжело пошла к выходу, но запыхалась даже от столь небольшого расстояния.

Угроза только усугубила дело, и женщины запаниковали. Они начали заламывать руки. Одна лишилась чувств. Теперь Миссрин жалела, что предпочитала окружать себя слабаками.

— Прочь с дороги! — крикнула она и, растолкав служанок, бросилась из комнаты.

Впервые за многие десятилетия, Миссрин Хюраталь I сорвалась на неуклюжий бег. Она направлялась к детской комнате Миссрин II.

По прибытии она увидела, что колыбелька перевернута, ее гравмоторы искрят. Трубки, питавшие Миссрин II необходимыми эликсирами, были отсоединены, и из них на пол капала жидкость, расцвечивая раскиданные атласные одеяла кислотными цветами.

Запах мускуса ощущался и в детской, здесь он был самым сильным. Кормилицы лежали на полу, одурманенные, не в состоянии говорить. Сначала она подумала, что они пьяны, пока те, глупо улыбаясь, с томным видом не потянулись к ней.

— Встать, встать! Где Миссрин? Где она? — потребовала у них губернаторша. — Где солдаты? — завопила она.

— Мадам, мадам? — одурело сказала одна из девушек. — Это был Достейн. Он забрал первую наследницу.

— Что, как? — закричала Миссрин.

Она со стоном опустилась на колени, чтобы лучше слышать служанку, но ей мешал необъятный живот.

— Достейн! Он был… он был с одним юношей и третьей наследницей Поллейн. Такой красавец, — хихикнула девушка. — Такой красавец.