Павел обошел меня, присел и руками ощупал почву.

— Тут она. Направо идти нужно. Вышка где-то рядом.

— Рядом-то рядом, — заметил Василь, — да в таком молоке, пока носом не ткнешься, не найдешь.

Пошли дальше. На этот раз Павел вывел нас правильно.

Вытянутой вперед рукой он уперся в бревенчатую опору вышки.

— Полезайте за мной, да держитесь покрепче, не сорвитесь: лестница отсырела, — сказал мне Павел и полез куда-то вверх.

Я шагнул вперед и Рукой нащупал скользкие, сырые перекладины. Стараясь держаться за эти перекладины как можно крепче, я полез вверх.

— Голову берегите, — откуда-то сверху сказал мне Павел, — тут люк и площадка. Руку давайте!

Держась за перила, я боком двинулся направо, через несколько шагов ткнулся плечом в лестницу и по ней полез вверх.

Тут произошло чудо. Едва я высунул голову в светлое пятно люка, как тумана не стало. Вровень с моей головой лежали сырые доски второй площадки, по ее углам вверх уходили бревна опор, а за опорами — темные вершины деревьев. Павел стоял на площадке и протягивал мне руку Я посмотрел вниз и не увидел даже своих ног. Туман будто разрезал меня надвое — нижняя часть туловища была скрыта им.

— Ну и завалило, — отдуваясь, сказал Василь, — в таком тумане ходить — не дай бог!

— Туман, он всегда по низу лежит, — сказал Павел. — На вторую или третью площадку поднимешься — и уже чисто. В туман, коли с тропки собьешься, лучше садись и жди, пока рассеется. Трясина кругом. Погибнуть можно.

Дальше все было просто. Мы поднялись еще на четыре пролета и оказались в будке.

В четырех стенках будки были прорезаны оконца, и возле каждого, прямо к стене, прибита доска в виде столика. Чуть ниже — вторая, чтобы сидеть. Я заглянул в одно окошко. Вершины деревьев виднелись гораздо ниже будки. Лес до половины утопал в тумане. Луг же был укрыт им целиком. В предрассветных сумерках лес выделялся на небе темной неровной полосой. Павел достал из сумки фонарик и, выставив его в оконце, два раза зажег и погасил. Где-то далеко в ответ мигнул огонек. Василь проделал то же у противоположного оконца, и ему ответили вспышки — только их было три.

— Все на местах, — сказал Павел, — ну вот теперь и покурить можно. Ждать будем, пока туман сойдет.

Туман держался долго. Солнце взошло и пригрело, а над лугом все еще висела молочная пелена. Потом из сплошной пелены стали появляться темные пятна кустов. Чуть позже пелена разорвалась на отдельные куски. Эти куски, как облачка, ползли по лугу, и вдруг как-то сразу туман исчез, а луг заблестел.

— Ветерок поднялся, — пояснил Павел, — вот туман и согнало. Через оконце ветерок забрался и в будку. Надо сказать, что был он весьма свежим. Все мы ежились, сидя на местах. Двигаться, шуметь и топать было нельзя.

— Это еще что, — покряхтывая, утешал меня Павел, — это пустяки. Вот когда наблюдения вести приходится поздней осенью, перед снегом, тогда беда. Осенью ветры у нас бывают сильные. Будку качает и продувает до костей.

Стенки будки и оконца на них были ориентированы по сторонам света. Из оконца, у которого сидел Павел, была видна другая вышка, тоже с будкой. Из противоположного окна, где сидел Василь, тоже виднелась вышка с будкой. Наша будка была средней. Мое окошко выходило на луг с кустами и озеро. Чем ближе луг подходил к берегу, тем гуще становились кусты. На самом берегу кусты были сплошными. Окошко напротив моего смотрело на лес.

Далеко на западе над лесом взвилась красная ракета.

— Загонщики пошли, — сказал Павел, — ну, теперь вы садитесь к восточному окошку и не мешайте нам. Василь, ты на север смотришь, я — на юг.

Егеря разложили на столиках блокноты, надели на шею ремни биноклей и приготовились считать зверей.

Подхода зверей мы ожидали около часа. Егеря не отрывались от окошек, время от времени поднося к глазам бинокли. Потом Павел вдруг шепотом сказал: — Есть. Рогаль вышел.

Позабыв о всякой тактичности, я, чуть ли не оттолкнув егеря, заглянул в его окошко, но никого не увидел.

— Где же он? — прошептал я.

— Кусты, похожие на крест, видишь? — шепотом же ответил Павел.

— Вижу.

— Голова и рога у того конца, что ближе к лесу.

— Там одни сухие ветки! Павел усмехнулся и прошептал: — Среди сухих веток голова видна.

И правда. «Ветки» шевельнулись, и я увидел среди сухих сучьев голову и развесистые рога. Олень вышел из-за куста, неторопливо пересек прогалину между кустами и остановился возле следующего куста. На вышку олень внимания не обращал.

— Осматривается, — шепотом пояснил Павел, — ну, хватит вам мое окошко занимать. В свое смотрите.

Тем временем Василь, не отрываясь от окна, что-то записывал в блокнот.

— А у тебя кто, Василь?

— Ланка с олененком.

— Дай посмотреть!

— В свое окошко смотрите: они в ваш сектор идут. И перестаньте болтаться по будке. Зверей подшумите.

Пришлось мне сесть у своего оконца, но, как назло, там никого не было. Ланка показалась только через несколько минут. Я уже решил, что она незаметно скрылась за кустами, как вдруг увидел ее на чистом месте. Она медленно шла от куста к кусту, а за ней старательно вышагивал олененок. Возле одного куста ланка остановилась и, повернув голову, посмотрела на олененка. Олененок тут же подскочил к ней и полез под брюхо. Ланка отставила заднюю ногу, и олененок сунул туда голову. Мне хорошо было видно, как он несколько раз поддал головой брюхо матери и вдруг смешно закрутил коротеньким хвостиком. Олененок сосал, а ланка осматривалась, медленно поворачивая голову. Потом она двинулась вперед и зашла за куст. Олененок пошел за ней.

Егеря не отрывались от биноклей, но то и дело отмечали что-то в своих блокнотах.

В свое время я увидел табунок косуль и прошептал: — Косули!

— Сколько? — шепотом спросил Василь.

— Пять.

— Видел я этот табунок.

Косули медленно брели по лугу, то пощипывая траву, то срывая листья с кустов. Вдруг они, как по команде, подняли головы, замерли и кинулись бежать по лугу. Грациозные серо — желтоватые фигурки зверей сливались с цветом уже начавшей желтеть травы. Хорошо видна только часть туловища возле хвоста. Она была белой.

И олени, и косули шли от леса в кусты на берег озера. После косуль прошли лоси. Отдельно прошагал громадный самец, голова которого была украшена двумя зубчатыми лопатками; а через несколько минут показались две лосихи с тремя лосятами. Немного времени спустя я увидел еще один табунок косуль — две козы с козлятами. Затем луг долгое время оставался пустым. Егеря перестали делать пометки в блокнотах. Потом вдруг из-за кустов послышался визг, и появились свиньи — большой табун из трех маток с поросятами. Я не успел точно пересчитать поросят. Матки были темно — бурые, а поросята — полосатые. Первой шла крупная матка, за ней еще одна большая свинья, а дальше — шеренга поросят. Замыкала строй третья матка. Свиньи шли гуськом, без остановок, но не торопясь. Последняя матка, очевидно, подгоняла поросят: время от времени она дергала головой и слышался поросячий визг. Табун пересек луговину и скрылся в кустах. Еще два табунка свиней, поменьше, прошли по соседней луговине.

— Сам хозяин вышел! — уже не шепотом, а вполголоса сказал Павел. — Ух, хорош, зверюга! Хотите взглянуть?

Я заглянул в его окошко. На луговине, как на картинке, стоял крупный кабан. Вот таких называли вепрями! Кабан поднял голову и прислушивался. По обе стороны рыла вверх и вниз торчали огромные клыки. Зверь был всего метрах в пятидесяти от будки, и мне был виден даже блеск солнца на кабаньих клыках. Кабан постоял, послушал и величественно удалился в кусты.

— Ну, вот и все, — негромко сказал Павел, — свиньи прошли, значит, загонщики близко. Кабаны далеко от загонщиков не уходят. Из всех зверей они идут последними. Первыми уходят олени и косули. Они самые сторожкие, а кабаны так привыкли к людям, что иной раз уходят у загонщиков на виду.

Из леса показалась цепь загонщиков. Люди шли метрах в пятидесяти друг от друга. Здесь были и мужчины, и женщины, и подростки.