Ещё через две недели Круэлла Де Виль курит, как портовая шлюха, и находит в ящике своего письменного стола в спальне, куда Мэл теперь приходит абсолютно легально, перочинный нож, острый, как бритва.

Еще через десять дней, в самом начале сентября (осень пришла, но проклятая жара всё равно не спешит сваливать), они лежат на кровати в спальне Мэлани, чьи аккуратные соски Круэлла находит потрясающе красивыми, пьют джин из одной бутылки, пробуя ещё и вкус горлышка, и курят одну сигарету на двоих.

А потом смотрят друг на друга, провожая длинным взглядом, в котором, конечно же, всё понимают.

— Завтра? — тихо спрашивает Мэл.

И Круэлла согласно кивает:

— Завтра.

****

Поздно ночью, пятого сентября, когда всё вокруг уснуло, или погрузилось в иллюзию сна, горит дом Де Вилей, перекидывая пламя на соседний, взбесившиеся собаки оглушительно воют, пробуя вырваться и разбудить наглотавшихся смертельной дозы таблеток хозяев (ах, как восхитительно снотворные всё-таки растворяются в вине!), а две девушки едут покорять мир — в нём слишком много людей, которых можно ограбить, и ещё больше тех, кого можно убить.

Мэл ведёт не очень ровно, но твёрдо, заливаясь смехом, и, едва миновав поворот, целует подругу в волосы, теперь, как и у неё, разделенные на чёрную и белую половину.

— Мы теперь обе сумасшедшие, — кутаясь в наскоро сшитое манто из щенков далматинцев (бедняжкам было всего пару месяцев от роду, но девяносто девять штучек явно лучше выглядят в виде её шубки и перчаток, чем живьём), говорит Круэлла, и смеётся (голос от количества потребляемых сигарет стал хриплым, как у гиены, Мэл он возбуждает до дрожи), запивая дым джином, прямо из горла.

А Мэл, как и пару месяцев назад, беззаботно-счастливо откликается, прожевав мухомор и показав горящему дому на прощанье средний палец:

— Все лучшие люди — сумасшедшие.

========== 161. Кай и Герда ==========

Пожалуйста, скажи мне, что всё будет как прежде. Что мы будем сидеть у кустов пышных роз и дышать их одурманивающим сладким запахом. Что будем читать сказки — как всегда, по ролям, по очереди, рассматривая яркие картинки. Ты так любил подолгу любоваться рисунками. Говорил, что станешь знаменитым художником и мы отправимся путешествовать вместе. Только нужно чуть-чуть подождать, когда вырастем, помнишь?

Но ты не можешь, верно? Я шла сюда, через весь свет. Спускалась медленно, долго, трудно, будто в ад. И всё это время меня грела надежда. Слабый, хилый луч во мраке боли. Затухающее солнце на горизонте. Постоянно ноющая рана в груди. Мне нужна была надежда. Как только она начинала затухать, я закрывала глаза, сильно жмурилась, и повторяла про себя: «Ты должна найти Кая. Ты. Должна. Найти. Кая».

Надежда… Самое гадкое чувство на свете. Она разбилась на осколки — мельче, чем те, из которых ты складываешь слово «Вечность». Острее.

Твои осколки могут ранить, а те, которые комарами впиваются в моё сердце, — убить.

— Кай?

Ты смотришь на меня огромными глазами. Я узнаю их красоту и пытаюсь поймать хоть что-то знакомое. Но снова проигрываю. Ты чужой как новая неизведанная страна. Отстраненный, будто багровый закат. Ты сам похож на кусок льда. Я боюсь к тебе прикасаться. Я проделала тяжкий путь — а теперь лишь мечтаю не замёрзнуть рядом с тобой.

— Кай?

Ты смотришь на меня, но взгляд твой безжизненный. Ты жив, но мёртв. Всегда ли так было, с тех пор, как эта женщина, другая, чужая, неизвестная, увезла тебя на красивых санках? Или я просто опоздала?

— Кай…

Это — моя последняя попытка напомнить бездушной льдине, что однажды он был человеком. Я вижу чужое лицо, синее, похожее на каменное изваяние, И больше нет надежды узнать в нём тебя. Тебя — нет. Ты уже мертв.

Но я жива. И, умоляю, скажи мне, что однажды я перестану вспоминать тебя, едва прохожу мимо куста роз или чувствую их запах. Что однажды я смогу читать сказки и смотреть, как дети, возможно, мои, разукрашивают картинки в ярких книжках. Что когда-то я научусь есть оладьи с мёдом и не плакать, вспоминая, как сильно ты любил мёд и уплетал его всякий раз, как банка оказывалась на столе. Что я буду спокойно смотреть на людей, не ища в лице каждого человека, даже простого прохожего, твои черты. Что если однажды моих губ коснется кто-то или я захочу кого-нибудь поцеловать, не буду дрожать, вспоминая твоё ледяное прикосновение.

Я знаю, у меня нет шансов, ничего этого не будет. Но, пожалуйста, скажи мне то, что я хочу слышать, Кай. Солги мне. Молю.

Но ты лишь сверлишь пустым взглядом ледяную стену и, перекладывая осколки в ладонях, повторяешь:

— Вечность. Вечность. Вечность.

========== 162. Анна и Кристоф (“Холодное сердце”) ==========

Она переживает. Смотрит на него так внимательно, будто от этого ее жизнь зависит. Старается успокоить себя: всё в порядке. Всё будет хорошо. Милый снеговичок, с которым они путешествуют вместе, излучает добро и тепло. И говорит будто бы: «Не волнуйся». Она не может не волноваться. Эти мужчины такие самоуверенные, ему наверняка не понравится, что она выбрала настоящей любовью не его. В принципе, можно попробовать объяснить, что, что бы не случилось, Эльза, сестра, и есть её истинная любовь на том основании, что Эльза была раньше, до него. Но мужчины обожают быть единственной любовью — и самой настоящей. Нет абсолютно никаких гарантий, что он не станет злиться, не хлопнет громко дверью и не уйдет. Небось, он уже выдумал себе, как она рожает ему в год по ребёнку, и что там ещё, если истинная любовь — это прынц, делается?

В журналах для девочек единственная обсуждаемая тема — это как не разочаровать мужчину. Такое чувство, будто всё, что делают мужчины в своей никчёмной жизни — это разочаровываются. Не то, чтобы она была фанаткой журналов для девочек, но другого выбора, что читать, особо не было, так что, миллион советов как страстного мачо не разочаровать в любом случае, давно уже отложились в её голове. Лучше бы она это вышвырнула, как ненужную информацию.

Потому Анна молчит и боится. Попытки придумать, как решить эту проблему, ни к чему не приводят. Вместо того, проблема становится все более очевидной. Они не говорят о ней, а, значит, многое не договаривают друг другу. Сколько еще они вот так будут скрываться? Как долго прятаться? Пока он не подаст на развод, плевать, что они ещё не успели даже пожениться?

Анна волнуется, ходит из стороны в сторону и делится своими проблемами со Снеговиком. Потому что у каждой девушки должен быть друг, который её выслушает.

— Олаф, — она смотрит на друга и гладит его по кудрявой голове, — скажи, что мне делать? Кристоф будет очень зол за то, что не он оказался моей истинной любовью. Как поступить?

Она не хочет слушать ответ. Убегает, сломя голову, повторяя мантру: «Всё будет хорошо», в которую сама не очень верит.

У дверей своей спальни застает его. Кристоф стоит, сложив руки в карманах, совершенно спокойный и улыбается, чем ближе она к нему подходит. А потом аккуратно обнимает её за плечи. Обниматься, что не говори, он всегда отлично умел.

— Анна? Привет. Как ты? Всё хорошо?

И это всё? Никаких разборок, ни одной претензии, совсем никаких обид? Анна с напряжением вглядывается в его лицо, потому что не может поверить, что это правда, что он действительно так спокоен. Может быть, где-то всё-таки есть другие мужчины — не особо ревнивые, понимающие, адекватные? Если сейчас волшебство не развеется, Анна в это поверит.

А, может, у него просто проблемы с памятью? Уже развивается склероз, а он держит это в страшной тайне? А, что, если у него не склероз, а маразм, и он просто не понял, что произошло?

Нет. На склерозника или маразматика он не похож, вроде. Впрочем, после всего пережитого, Анна уже не очень доверяет собственным глазам.

— Да, — медленно отвечает она, — всё в порядке. А как твои дела?

— Неплохо. Я рад, что с тобой все оккей.

Он продолжает улыбаться, сияет, словно тысячи солнц. И Анна тоже не может не поддаться очарованию этой улыбки.