Только возмущенное дыхание выдает присутствие здесь другого человека. Фиона Гуд. Молодая ведьма. Его однокурсница. Его лучший друг. Он почти забыл, что она тоже здесь, что видит этот драматичный спектакль, но явно вознамерилась в нем поучаствовать.

Полуоткрытые губы так решительны. Альбус знает этот жест. Бросается вперед, выставив перед собой руки.

— Нет, нет, не смей! Я запрещаю тебе, Фи! Слышишь?

— Ты не осмелишься.

— Я сделаю. Я это сам сделаю. Но не смей, Фиона, даже не думай.

— Заботишься о своей подружке? — хохочет его соперница. — Как мило. Расплачусь от счастья.

— Я хочу спасти ее душу.

Бровь взлетает вверх тугой дугой. Согнутым кошачьим хвостом.

— А кто же, дорогой мой, спасет твою?

Фионе не нравится. Пальцы до хруста сжимают палочку из сердечной жилы дракона, взмывают ее ввысь. Но она отступает. Предпочитает уйти. Осторожными шагами движется по песку в сторону города.

Умная девушка. Будущая гениальная ведьма.

Альбус недолго смотрит ей вслед, провожает тяжелым взглядом. Как хочется не быть здесь, чтобы холодный песок не щекотал ступни, чтобы не видеть пронзительного взгляда и не чувствовать на себе ершистой улыбки. Но его противница снова возвращает в реальность. Приковывает — не убежать. Не сдвинуться с места.

— Я хотел, — он неосознанно кладет руку на сердце, не потому, что клянется, а потому, что болит, — чтобы все было иначе.

Она ничего не отвечает. Лишь таращит на него огромные глаза. Ни у кого в мире нет больше таких красивых и притягательно-опасных глаз. Он проклят любить их вечно.

И он смотрит на нее. У него больше нет сил. Надо уходить сейчас, иначе, прикует себя к этой страшной, но магнетической ведьме, точно Прометей к скале. Навечно.

Нет, он не может это допустить. Впереди столько приключений, столько впечатлений. Целый непознанный мир. Огромное путешествие. Он мечтал об этом всю жизнь, сидя в маленькой комнатенке родительского дома, выглядывая из окна библиотеки Хогвартса. Он нуждается в этом. Он не создан для того чего она жаждет. Ему не нужна власть или непобедимая армия. Только Вселенная. Бороздить ее необъятные просторы. Одному.

И все же, когда она смотрит на него, умоляя, он не может не сказать.

— Ты победила.

— Я знаю, — кивает она, на миг закрыв глаза, и протягивает руки, чтобы он, как договаривались, мог заковать ее в кандалы.

Она пожелала заточить себя в фамильном замке.

А ему нужно покорять мир.

========== 81. Фиби Холливелл и Драко Малфой ==========

Аристократическое воспитание и привычка всегда думать о репутации — своей собственной и семьи — не позволяли Драко Малфою сквернословить. По-крайней мере, вслух. Про себя тоже (крайне желательно).

Но относительно Фиби Холливелл никаких приличных слов у Драко не находилось. А находились только неприличные, многие из которых начинались на букву «з» — забияка, задира и, Мерлин, прости, зараза.

Он ненавидел ее. Возненавидел с первой же секунды знакомства. Возможно, все могло бы случиться иначе, не упусти Фиби ему на ногу пакет с тяжелыми книгами, пока они оба стояли в магазинчике Олливандера и выбирали волшебные палочки. Она клялась, что это вышло случайно, но Драко даже сейчас, по прошествии почти семи лет, когда на носу у них уже был выпускной, был уверен в обратном.

Как оказалось, это было только начало. На уроках трансфигурации Холливелл чуть не превратила его в жабу. Драко отомстил, подложил в карман ее куртки конфету со вкусом соплей. Тогда Фиби натравила на него глизней. Драко не растерялся. Через несколько дней студентки Хаффлпаффа не стало, а вместо неё возникла весьма нервная йети.

А еще было целое море словесных оскорблений. Однажды упрямая ведьма даже обозвала Драко гоблином! Мать сокрушалась по поводу невоспитанности нынешнего поколения, когда Драко об этом рассказал. А отец деловито заметил, что магическое сообщество с каждым годом становится все более мелким, лучшие времена, очевидно, давно прошли, и выразил сожаление по поводу того, что, увы и ах, многие чистокровные волшебники плюют и на честь, и на репутацию, не умея воспитывать собственных детей. Мать еще добавила, что Фиби столь не воспитана, поскольку рана потеряла родителей, однако Драко не думал, что причина только в этом.

В бесконечных ссорах проходил год за годом, мира на фронте взаимоотношений мисс Холливелл и мистера Малфоя не наблюдалось, перемирия тоже. Разве что раз в год, в честь святочного бала, они переставали искать повод и удачно задевать друг друга. Отдыхать от ссор должен каждый, в конце концов. Хотя бы для того, чтобы потом, позже, открыть второй фронт.

Но сейчас, гуляя в Хогсмиде, Драко смотрел на неё, идущую в компании подруг, и думал: ужель ли это та самая Фиби, которую он однажды обозвал облезлым василиском? Та самая, что пролила чернила ему на голову? Та самая, которая не иначе, кроме как «злобный хорек» его не называла?

Это была все та же Фиби, но другая. Она стала взрослее, ярче. Теплее, что ли. Драко не мог бы подобрать верного слова. Такая Фиби нравилась ему значительно больше, чем Фиби-язва.

И, ладно, что греха таить? Фиби-язва нравилась ему тоже.

Потому, уличив момент, Драко утаскивает ее за руку в маленькую беседку, где обычно целуются парочки, но сегодня на удивление пусто.

— Нам нужно поговорить, Холливелл — деловито произносит он.

- Я не буду меняться с тобой домовыми гномами, Малфой, — вздыхает она, — даже не мечтай. Меня и мои вполне устраивают.

— Нет же, идиотка, — вздыхает он, — не об этом.

И вдруг импульсивно тянется навстречу ее губам. А Фиби в ответ — тянется к его.

========== 82. Серсея и Джейме Ланнистер и Чезаре и Лукреция Борджиа ==========

В стенах Хогвартса больше не весело. Остался лишь страх. Гибкой змеей, танцующей под дудку факира, он заползает в душу, наполняет сердце.

Это не правда, что слизеринцам не страшно. Только полный идиот может не бояться грядущей войны. Ее боятся даже идиоты с Гриффиндора.

Слизеринцам страшно. Серсея видит это в глазах брата, чувствует в болезненном привкусе его поцелуя, ощущает в яростных толчках, когда он в ней, внутри. Она видит страх во взгляде подруги, Лукреции, слышит в ее затихшем смехе, угадывает в разговоре, который больше не касается их с братом Чезаре страстной любви, а только будущей войны.

Им не страшно умереть. Страшно проиграть. Поражение означает участь более горькую, нежели умереть и быть погребенным. Оно значит тюрьму. Плен. Вечное заточение. Одинокие дни, ничем не отличающиеся от них ночи. Объятья дементоров, один вид которых сводит с ума. Поражение значит конец.

Каждый вечер Серсея садится у окна и слушает полные грусти рассказы Лукреции. В нежном голосе ее больше нет счастья, детство стремительно ушло, не попрощавшись. Юность омрачена страшным пророческим будущим. Она не рассказывает больше о доме, болезненно кривит губы, когда большая черная сова Хуана приносит письма из дому, плачет, закрыв лицо книгой. Лукреция печальна и взор ее погас. В рассказах поблекли краски, исчезли цвета. Остался только черный и серый. Однотонность. Отягощающая и страшная.

Каждый вечер Джейме и Чезаре уходят — говорят, гулять. На самом деле — в Запретный лес. Никого и никогда не останавливали замки, если есть оружие мощнее. У их возлюбленных братьев такое оружие есть — ненависть и желание сравнять всё здесь подчистую, стереть в пыль. Каждый вечер они возвращаются поздно, когда на небе горит десяток мелких звезд, а совы в лесу беспрестанно ухают. Каждую ночь (Серсея слышит) Чезаре тащит Лукрецию в давно уже облюбованный ими укромный уголок и любит так горячо, что, кажется, слышно в Дурмстранге. Каждую ночь Джейме ждет сестру под дверью комнаты, и, когда она, простая и босоногая, выходит к нему, жадно целует — как будто кислород вдыхает. Как в последний раз.

Безопасность, строгие правила, меры предосторожности — всё это чушь. Всегда было чушью, сейчас — особенно. Все ждут битвы. Ждет Лукреция, страстно моля Мерлина о помощи и о защите для себя и для брата. Ждет Чезаре, призраком ходящий по коридору в ночной мгле. Ждет Джейме, сейчас такой молчаливый, такой хмурый, точно с похмелья. Ждет сама Серсея, гонит видения об исходе великой битвы, запрещает себе думать о ней.