Драко не мог не улыбнуться. Последние несколько месяцев с тех пор, как на руке расцвела метка, выдались крайне напряженными. Эхо заметила то сразу, но особо допытываться, в чем причина, не стала. Она вообще была не из любопытных, хотя очень любознательная. Тем Драко и нравилась.

Но сейчас ему странно хотелось, чтобы она спросила. И он мог спокойно рассказать, в каком аду пришлось жить все эти долгие месяцы.

Эхо вздохнула. Шумно втянула носом воздух. Затем, решительно сложив на груди руки, потопала к двери.

— Ну и куда ты? — хмуро отозвался Драко, совсем не готовый к тому, чтобы от него сбегали, едва узнав о страшном секрете.

— В библиотеку. Искать противоядие от этой дряни.

— Его нет, Эхо, ты же знаешь. Да и я не уверен, что оно мне так уж нужно.

— Должно быть. Я собираюсь поселиться в запретной секции, да будет тебе известно. И не спорь.

Драко молча шагал следом. Уже ни о чем не думал. Только о том, как отлично, что она так хочет помочь. Легкая на подъем, веселая и жизнерадостная — пожалуй, она олицетворяла все то, чего так не хватало Драко. Особенно сейчас, в период личного кошмара.

— Ах да, — у двери в библиотеку, она обернулась и внимательно посмотрела на него, опять прожигая взглядом, — да будет тебе известно, если я не найду, как помочь, то я оторву Лорду останки носа и Нагайну ему засуну, знаешь куда? Идем искать.

Драко уже не просто смеялся — хохотал. Эхо нахохлилась, словно боевая курица, показывая, что готова начать поединок и сдаваться не собирается.

========== 80. Твисси аkа Гельбус и Фиона Гуд ==========

— Здесь курить нельзя.

Она перебрасывает ногу за ногу и демонстративно выдыхает изо рта новое кольцо дыма.

Ждет минуту, другую, третью. Чего ждет? Слов. Возмущенного вздоха. Возможно, даже ругани. Сдается, когда время ожидания переваливает за четыре минуты.

Фиона вздыхает и снисходительно смотрит на замершего у окна Дамблдора. Подходит, аккуратно обнимает за плечи — так, чтобы между ними осталась дистанция. Альбус ненавидит объятья.

— Когда это прекратится?

Он вздрагивает:

— Что именно?

— Ты знаешь.

Он вырывается. Как рвется птица на волю. Нервно расстегивает ворот мантии, одергивая ее наперед. Пальцы хрустят с болезненным звуком.

Фиона подходит к столу и грациозно опускается на край.

— Двадцать пять лет прошло, Альбус.

— И что? — он уставился. Пялится. Тяжело дышит.

— Тебе не кажется, что надо двигаться дальше?

— Я двигаюсь, Фи, — устало вздыхает он.

— В смысле, ходишь, дышишь и иногда уроки даешь? — ее улыбка полна сарказма и откровенного издевательства.

Альбус отворачивается. Пялится в окно. Напрягает глаза, еще немного — начнут слезиться. Затем подскакивает, опрокинув стул с таким грохотом, что, наверняка, в коридоре слышен.

— Фи, чего ты хочешь? Я не могу починить себя. Не могу склеить. Даже если склеить, поломанное все равно остается. Не требуй от меня невозможного.

— Для тебя нет ничего невозможного.

— Есть.

Наконец, тишина. Фиона, чертова стерва, замолкает и тоже смотрит в окно. Следит за сползающими по стеклу каплями.

— Знаешь, меня всегда поражало ханжеское отношение…

— Хватит! — рука взлетает, закрывая ведьме рот. Если не заткнется — применит заклятье.

Директор Хогвартса в спешке надевает плащ, задвигает ящик стола и резко бежит к выходу. Привычка убегать не исчезла с годами. Усугубилась. Фиона остается сидеть на краю стола, потягивая сигарету и — он чувствует спиной — усмехается.

****

Он идет знакомой дорогой. Мелкая галька заполонила ботинки. Режет кожу. Он не останавливается. Дорога сложная. Сорок пять минут ходьбы. Извилистые, местами заросшие, тропки. Крутые повороты. Но всегда пешком. Как на Голгофу.

/ Не путь искупления. Дорога мучений /.

Когда единственный слуга молча, без почестей и поклонов, открывает ему дверь, тяжелую, старую, как вся его жизнь, Альбус на миг останавливается. Замирает у порога. Прислушивается к звукам.

Всякий раз надеется услышать знакомый голос или звук шагов. Всякий раз — мимо.

/ Надежда — паршивое чувство /.

Его не было здесь полтора года. Он почти остыл. Почти исцелился. Почти сумел.

/ Всегда остается это поганое, отвратительное «почти”/.

Каждый закуток здесь изучен до мелочей, подчас не заметных стороннему глазу. Ничего нового. Даже пыль на полках и на крышке фортепиано, у которого сгнили клавиши, вековая. Древняя, как весь этот замок-тюрьма.

Тяжелая дубовая дверь, запертая на восемь замков, опять заставила Малкольма сжать зубы до хруста. Кажется, от одного отвалился кусочек. Ерунда на самом деле. От сердца кусочек потерян — вот настоящее горе.

Он прижимается к двери. Напрасно вглядывается в непроглядную тьму по ту сторону. Там, кажется, тлеет свеча. Свет очень тусклый, быть может, от крохотного окна даже.

Проводит рукой по маленькому закрытому глазку. Брезгливо морщится, ощутив пыль на кончиках пальцев.

— Поговори со мной.

В груди клекочет многолетняя боль. Вырывается тяжелым чахоточным кашлем. Слова режут как ножи, царапают, точно гвозди. Рвут аорту.

Тишина.

— Пожалуйста.

В голове каруселью воспоминания, которые, хоть убей, никакой магией даже не вытащишь. Они впечатаны в мозг и текут по венам с кровью. Они стали его неотъемлемой частью, его личным кодом. Как ДНК.

— Я прошу. Хоть раз. Давай поговорим. Я скучаю по тебе и нашим разговорам. Я скучаю по нам.

Тишина.

— Так больше не может продолжаться. Ты уже достаточно меня наказала. Прошу, хватит.

Тишина. Двадцать пять лет бесконечной тяжелой тишины.

Лучше бы кричала, ей-Мерлин.

Альбус вздыхает.

— Ты победила.

И она — впервые за все это время — отзывается. Тихим ядовитым шепотом:

— Я знаю.

И он впервые уходит отсюда с ответом.

Лучше бы она молчала и дальше.

***

— Зачем, зачем ты это делаешь?

Альбусу двадцать девять, она на пару лет старше, но рядом с ней он чувствует себя подчас совершенным ребенком, несмышленым младенцем.

Прекрасна и невыносима. У него в голове миллиард вопросов и ни одного — даже приблизительного — ответа.

На губах ее — знакомая улыбка. Однажды увидев, он пропал. Нырнул, словно в омут, и не выплыл больше на поверхность.

— Потому что хочу, чтобы ты понял, что мы не такие уж разные. Я хочу вернуть друга!

— Убийствами? Жаждой власти? Армией озлобленных на весь мир? Зачем тебе все это?

— Затем же, зачем и тебе, мой милый, — она все еще испускает яд улыбки. — Мы мечтали покорить Вселенную вместе, помнишь? Забыл уже? Я не дам забыть.

— Чтобы покорить Вселенную, совершенно не обязательно ее взрывать. Вокруг столько красоты. Просто посмотри на нее!

— Фу, — кривится она в ужасе от такой сентиментальности, — великий волшебник говорит, как наивный мальчуган.

Он ходит по пляжу, где должен закончится их бесконечный спор, как становой — туда-сюда. Слушает, как хрустят колени. Дикий звук.

— Мне не нужна армия.

— Ну, в этом и проблема, — она в один прыжок оказывается рядом, блеснув полубезумным взглядом, по-свойски, почти нежно, почти дружески, тычет пальцем в его грудь, там где (не) бьется сердце, — нужна. Ты всегда хотел.

— Нет! — Альбус пятится назад, чувствуя, как теряет рассудок — по грамму, по миллиметру. — Нет, это не правда!

Кошачьи глаза, что всегда смотрят ему в лицо, а видят душу, сужаются. Становятся похожими на щелки. В них столько опасного безумия и столько притягательной живой силы. У Альбуса, хоть он и юн, никогда столько не было.

— А как же те плохие парни, побеждающие во всех войнах? Иди и верни хороших парней назад!

Она совершенно чокнутая. Абсолютно и бесповоротно.

— Ни у кого нет такой власти.

— У тебя есть.

Альбус молчит. Точнее, не так. Он орет. Отправляет крик в небо. Разрывает легкие и (ее) барабанные перепонки. Но только мысленно. Что ей сказать? Слова застревают комом в горле, вылетают сухим кашлем изо рта.