— Хорошо, — кивнула Фрекен Бок, - но сначала мне нужно припудрить носик. Надеюсь, ты не против.

Мама дяди Федора кивнула, а домоуправительница ушла.

Фрекен Бок, конечно, интересно было, что же там за кот и пес такие волшебные, в этом Простоквашино, но она была уверена, что никто и никогда не затмит Карлсона — очаровательное приведение с мотором.

========== 25. Малифисента и Румпельштильцхен ==========

— Меня лишили крыльев за то, что не преклонила колени перед гнобителем. Что посмела возмутиться от того, что меня обидели. Я уже и забыла, каково это — летать.

Колдунья Малифисента, дитя тьмы, сидит на краю древнего камня. Плечи ее поникли, а руки холодны. Никогда еще за всю жизнь Румпельштильцхен не помнит настолько холодной кожи. У мертвецов, когда они только отходят в мир иной, кожа теплее. А эта женщина чудом все еще жива.

Тяжелые тучи свинцом гуляют по мрачному небу. Сегодня оно лилового цвета, мрачное, глубокое. готовое вот-вот разразиться грозой. Ощущение тревоги, и без того снедающее ежесекундно, только возрастало.

Румпель посмотрел на колдунью. Была ли она красива? Очень. Острые черты лица, аристократическая бледность, красивые мягкие руки, статная фигура. Она была королевой, пусть и в изгнании.

Слишком прекрасна для этого мира.

Слишком сильная противница для трусливого короля.

Проклятая и уничтоженная за свою силу. Живущая до сих пор лишь благодаря своей ярости.

Все, что ощущает могущественная колдунья, Румпельштильцхен испытывал долгие годы, века, жил с этим чувством. Он знал его, как свои пять пальцев. Оно было родным, как ребенок. Взросшим вместе с его тьмой. Причиной его тьмы.

Румпель уже не думал, что однажды встретит кого-то, настолько же похожего на себя. Но встретил — хрупкую женщину с печальным взглядом, который (уж он точно знает) так легко зажечь яростным огнем.

Тяжелые свинцовые тучи почти съели землю. Яростный гром разразил небеса пополам. Малифисента все еще сидела на камне, в горьком раскаянии молитвенно сложив руки. Точно грешница, что пытается вымолить прощения у великих небес.

Румпельштильцхен встает и протягивает руку прекрасной магической жрице.

— Идем, Малифисента. Скоро начнется гроза. Сейчас не время страдать. Нужно подумать, как вернуть тебе крылья и власть.

— Какая сладкая ложь, колдун, — горько усмехнулась волшебница, — мои крылья потеряны навечно. Мое сердце разбито навечно. Ничего не будет больше. Это конец.

— Не конец. Мы все вернем. Верь мне, крылатая колдунья. Я понимаю тебя больше, чем ты думаешь. Я один тебя понимаю.

========== 26. Ганзель и Равенна ==========

— О, любовь моя!

Сладко вздохнув, возлюбленная откидывается на подушки, находит его горячую ладонь, нежно гладит кожу и с собачьей какой-то преданностью заглядывает ему в глаза.

Равенна всегда такая — ненасытная, жадная, как будто умрет через секунду и пытается вдохнуть жизнь в последний раз. Через пару мгновений, успокоившись, она поворачивается к нему спиной, точно дикая кошка, на миг прирученная, и Гензель ласково проводит подушечкой большого пальца между лопаток, ведет по позвоночнику.

Прекрасная возлюбленная нежно склоняется головой на его плечо, еще немного — и уснет, мурлыкая, точно пушистый зверек. Он запустил пальцы в ее белокурые волосы, погладил, накрутил золотистый локон на палец.

— Ты так прекрасна.

— Потому что ты рядом, милый.

О, Гензель, если бы ты только прислушивался к тонкому комариному писку собственной совести, который подсказывает тебе, как безбожно лжет эта женщина. Он не утихает до конца ни на секунду, все жужжит и жужжит, кружит в голове, отбивает ритм и шепчет змеиным жалом, что она опасна, что доверять ей нельзя, что это с легкостью может забрать его жизнь и чтобы он бежал от нее, сверкая пятками.

Именно этот голос разума он услышал, впервые повстречав ее. Он пришел убить могущественную ведьму Равенну, но оказалось, что она — лишь жертва, преследуемая, гонимая за свою немеркнущую красоту. Он был мужчиной. Он был молодым человеком, падким на дивную красоту своей музы. Он не мог ей ничего противопоставить, и противостоять не мог. С того мгновения, как она, бледная, испуганная, прижимаясь к нему, рассказывала свою тяжелую историю изгнания и боли, свой нелегкий путь гонений, дрожа и рыдая, как измученная лань, он любил ее. Безумно, безудержно и до одури. И отметал слабые порывы здравого смысла, который шептал, что, раз уж женщина почти не стареет, потрясающе красива и хорошеет день за днем, значит, что-то здесь не так.

Равенна встает, медленно, точно львица, потянувшись. Надевает легкое домашнее платье, поправляет пояс, слабо завязывает. Подходит к столу, на котором стоит графин вина. Вино доброе, тягучее, сладкое. Из винограда, созревшего на полянах, залитых солнцем. Разливает вино по бокалам, один протягивает возлюбленному.

— Пей.

— Нет, спасибо, — ласково улыбается Гензель, — я не хочу.

— Выпей за мое здоровье, любимый.

Он не хочет. Что-то внутри подсказывает, что ему не нужно пить. Не стоит. Нельзя. Но, разве можно отказать такой даме?

— Только если за твое здоровье, дорогая.

Она улыбается, такой ответ ее удовлетворил. Набрав в рот немного вина, передает его ему в поцелуе. Тягучий сладкий вкус опаляет ему небо.

Уже через несколько минут комната начинает вертеться перед глазами. Кровать будто кто-то толкает к двери. Ганзель хватается руками за край, мнет простынь, но калейдоскоп лишь крутится перед глазами. Внутри все гудит, карусель ускоряется.

— Что ты… что ты со мной сделала?

Ганзель хочет кричать, но не узнает свой собственный голос.

Он хочет задать еще так много вопросов, например, как она сделала так, что он не признал в ней ведьму, попался на удочку, стал ее жертвой. Но из глотки вырывается лишь хриплый стон. Стон перерастает в крик, крик срывается на визг. Глаза, еще секунду назад отлично видящие мир, слепнут. Он оказывается пленен мрачной мглой и чувствует, как кровь течет по щекам. Запах крови бьет в ноздри и совсем не дает дышать.

Последнее, что он слышит — слова Равенны, склонившейся к самому уху.

— Тебя было слишком легко победить, Охотник. Теперь ты мертв. Это расплата.

Боль.

Холод.

Конец.

========== 27. Дин Винчестер и Джессика Джонс ==========

Джессика Джонс нещадно спивалась. День за днем, вечер за вечером коротала в компании бутылки и рюмок. Понимала ли она, что тонет? Без сомнений. Знала ли, что с этим делать? Да. Обычно отвлекалась работой, загружала себя так, что лишь на поход по нужде изредка да легкий полудрем на несколько часов хватало.

Сейчас она пыталась сделать так же, пойти проверенным путем. Но ни хрена не работало. И то, что это ни хрена не работает сейчас, Джессика поняла уже на следующие сутки запоя, а на вторые — официально признала, глядя в зеркало на собственный заплывший от количества выпитого взгляд.

Твою мать! Так она не то, что до пенсии — до тридцатника не дотянет. Загнется.

Но Джессика понимала это умом, а приходилось делать все, чтобы ум этот окончательно не поехал. В городе орудовал маньяк, нужно было как можно скорее распутать это дело, Джонс замирала в ужасе, постоянно думая, может ли это быть Килгрейв, либо же она столкнулась с новым психом, которых развелось, мать их, как грибов после дождя, Джессика ломала себе голову, пила больше обычного, по крайней мере, раза в полтора, курила, как заправский моряк и медленно сходила с ума всю эту неделю. Вопросов прибавилось, ответов так и не появилось.

Миссис Начальница, чтоб ей, будет недовольна и, вполне возможно, вышвырнет к хренам собачьим. Кто посмотрит на былые заслуги, если теперь уже не можешь поймать оголтелого маньяка до того, как он ухойдокает весь город к хренам?

В общем, именно за такими невеселыми мыслями прошел восьмой день корпения Джессики над бумагами и отчетами и попыток зацепиться хоть за одну ниточку. Без толку.

Сейчас частный детектив сидела в своем кабинете, вытянув ноги на стуле, и пила пиво прямо из горла. Вообще-то супер-героини так не делают. И не супер-героини тоже. Даже просто героини не делают. Но, какая к чертовой матери, разница, если голова плавится от дерьмовых мыслей? И вообще, какая, мать ее, из нее супер-героиня, коль не может одного вшивого гада к стенке прижать?