— Теряешь квалификацию, Джессика Джонс — мрачно призналась она, глядя на свое отражение в висящее на противоположной от стола стене, — валить пора из сыщиков. Правда, фиг его знает, чем потом заниматься. Сранная Джери решила меня работы лишить.
Именно такие невеселые мысли озвучивались совсем уж мрачными словами, когда дверь открылась. Джессика, которая даже не подумала убрать со стола ноги, потому что была уверена, что это кто-то из своих (разве кто левый захочет топать в такую тьмутаракань в вечерних сумерках, конечно, если этот кто-то не маньяк?) спокойно продолжала тянуть виски из бутылки.
И нет. Детектив Джонс ошиблась. В дверь вошел довольно хорошо сложенный мужчина, возрастом явно за тридцать, в кожаной куртке и с гамбургером в руках. Вот тут Джесс впервые за день ощутила, что до колик хочет есть. Точнее, не так. Жрать. Жевать. Запихиваться едой. Давиться ею. Да она, оказывается, так проголодалась, что не прочь была бы целого слона съесть. И этого парнишу тоже.
Ноги со стола мисс Джонс таки убрала и заинтересованно посмотрела на… (она старалась на посетителя, но вышло — на сендвич, последний кусок которого только что растворился в его желудке).
— Мисс Джонс, верно? — он разглядывал ее с неприкрытым интересом и, в общем, оценивал: стоит ли такая красотка потраченных на ухаживание сил и как долго придется ее очаровывать.
Джессика ханжой не была, но еще одному мужчине хоть сколько-нибудь командовать собой тоже разрешать не собиралась. Килгрейва хватило, баста!
— Она самая, — кивнула она, продолжая заставлять себя, наконец, пялится на его губы, что до одури пахли сосисками, черт бы их побрал, — чем могу?
— Дин Винчестер. Я от Джери.
Так. Все становилось еще запутаннее. Джесс позаботилась о ее здоровье, сжалилась над беднягой и решила передать это дело представителю отряда мужских половозрелых, что ли?
— И? — переспросила Джесс, не отпуская его взглядом.
— И я твой помощник в деле.
Он сел, закинув ногу за ногу и стал внимательно изучать бумаги, что скопом лежали на столе (ну или отлично делать вид, что изучает, поди разбери на нетрезвую голову).
— Я, конечно, не против, что Джерри подкинула помощника, — Джессика оставалась максимально прямолинейной, как всегда, и никакие чудеса дипломатии рядом с совсем незнакомым напарником проявлять не собиралась, — потому что я тут тупо загибаюсь уже. Но с чего ты решил, что тебе можно вот так нагло врываться ко мне и шуршать моими делами, не выслушав моих комментариев?
— А они мне не нужны, — беззаботно отозвался Дин, уже добравшийся до спелого яблока на столе в вазе, — я неплохо читаю мысли.
Джессика не стала уточнять, правда это, бахвальство или просто шутка. Ночь безжалостно надвигалась, завтра Джерри ждала первых результатов, которых не было, так что, не все ли равно, сколько сигарет выкурит этот Дин, и какие там способности у него имеются, если Джерри (профессиональная чуйка которую никогда не подводила) считает, что он может ей помочь?
Джесс отложила бутылку и, вздохнув, придвинула еще одну папку к новоиспеченному помощнику.
— Все, что мне довелось узнать за это время. Изучай.
— Отлично, — Дин довольно улыбнулся, — обязательно посмотрю. А сейчас давай-ка прокатимся кое-куда по делу на моей куколке.
Джессика выглянула в окно. Там, сверкая фарами, стояла спортивная «Импала» из которой раздавался старый добрый рок семидесятых.
Дин Винчестер Джессике уже нравился.
========== 28. Маргери Тирелл и Коммод (“Гладиатор”) ==========
Власть — самая приятная вещь, самое пьянящее чувство, самая сладостная мечта. Однажды получив в руки хоть малейшую власть, отказаться уже невозможно.
И он не откажется. Будет цепляться окостенелыми пальцами, рвать кожу, до крови искусает губы и прольет реки крови, но ни за что не отречется от трона и не позволит этому безумному сладострастию уйти.
Даже если для этого нужно взять в жены распутную девку из рода Тиреллов. Она была истинной розой — внешне прекрасной, но удушающей своими амбициями, с отвратными колючками, которыми бьет точно в цель. Она станет лгать, лицемерить, плющом виться вокруг своей жертвы, умасливать сладкими речами, дарить улыбки, одну фальшивее другой, пауком прокрадываться к трону, кричать от фальшивого наслаждения и не настоящих оргазмов. Она позабудет все на свете, кроме одного — она должна быть королевой. Красивая шлюшка только об этом и мечтает, лишь об этом все ее помыслы, вокруг этого сосредоточены все желания и видеть она может перед собою только трон Империи.
Император видит ее насквозь — гнилую душонку, зараженную червяком власти. Они похожи, как отражение в зеркале, словно молочные брат и сестра, одной кормилицей вскормленные, они чувствуют и думают одинаково. Ради власти готовы продать черную душу и спуститься в ад.
Император ненавидит свою молодую жену, что так запала в сердце его подданных. Вассалы будто с ума сошли, на улицах, в банях, во дворцах — повсюду славят супругу Коммода. Он злится, ненавидит, вдавливает себя в подушку, чтобы не заорать, каждую минуту напоминает себе, что сам подписал себе смертный приговор, женившись на Маргери. Снова и снова повторяет в воспаленном уме мантру: «Так нужно. Это единственный выход».
Коммод смотрит на любимицу глупого народа и мечтает свернуть ей шею. Взять тонкие хрящи руками и наслаждаться, чувствуя, как они ломаются под пальцами.
Но он не может сделать этого, нет. Во всяком случае — пока. Империя погрязла в долгах, военные походы были не столь успешны, как следовало бы, народу нужны хлеб и зрелища и ничего больше, как всегда, и, едва волосок упадет с головы красивой амбициозной императрицы, власть ускользнет от него песком сквозь пальцы. И жизнь будет окончена.
Потому Императору только и остается, что смотреть в ее лисьи глаза и проклинать мысленно, горячие молитвы посылая в небеса о скорейшей внезапной смерти супруги.
Но она намерена жить и править. И ей прекрасно известно — он тоже знает, что она не сдастся.
========== 29. Серсея Ланнистер и Гай Гизборн (“Робин Гуд”) ==========
У Гая горячие руки и член, мощный, точно камень. Когда он в ней, внутри нее, королева Серсея обо всем на свете забывает. И кричит, даже не пытаясь быть тихой.
Забывать королеве Серсее нельзя и кричать тоже — здесь даже у стен есть уши. Но ей, невесте одного из шерифов, без пяти минут жене, плевать. И ему, жестокому тирану и деспоту, от которого любая женщина, Серсеей не являющаяся, предпочитала бы держаться подальше, тоже.
Они не просто коротают время за страстными играми вдвоем. Больше. Когда они вдвоем, время теряет свою значимость, а все пространство сужается до размеров одной маленькой комнатки и ее жаркой постели.
Гай не знает пощады — трахает ее жестко, так, что королева Серсея до крови кусает губы, ломает хрупкие пальцы во время оргазмов и кричит в его ладонь, всегда рот ей затыкающую.
Серсея не знает усталости — сколько бы не длилась их любовная битва, ей всегда мало. Она не может насытиться, не умеет быть хоть немного покорной, не ведает спокойствия. Приятная судорога, что завладевает ее телом, каждой клеткой — малая плата за любовь. Ей нужно больше, сильнее. Ей нужен он весь.
Им не привыкать грешить. Они грешат помыслами и действиями, восторженно признаются друг другу, как сильно возбуждают прикосновения, как мало жадной любви, как коротка ночь. Они грешат, деля на двоих одно ложе, проклиная ее суженого и его друга, посылая его ко всем чертям и желая смерти — мысленно и вслух, загадывая ее на полночную луну и при дрожащих свечах.
После каждой любви-битвы королева Серсея стонет, как первоклассная шлюха, млеет в крепких руках, вылизывает языком слова любви на его груди, целует волосы. После каждой битвы-любви он закрывает глаза и на миг уносится в мир, где нет никого, только они вдвоем, стоящие на кладбище врагов.
Сейчас болезненно желтый отблеск свечи пляшет цыганскую на ее лице и Серсея нежно склоняется к его искусанным губам. Но не потому, что снова хочет в любви признаться. Из ядовитых уст медом льется сладостное:
