и обед будет готов.
А теперь дружок, прости,
лучше всем скорей уйти,
стажа если отоспится,
снова может возвратиться».
Грюн, как гость, всегда знал меру,
и пошёл назад в пещеру,
где со Светой у них встреча,
оговорена под вечер.
Путь туда он не забыл,
и что нужно, всё добыл.
ГЛ. 4
1
Утро в небе занялось,
солнце плавно поднялось,
поплыло по небосводу,
свет, тепло, даря народу,
птицам, лесу понемножку,
заглянуло и в окошко
сквозь решётку в подземелье
к Свете в крохотную келью,
что колодцем, с дном глубоким
и окошечком высоким.
В ней на каменном полу
ворох сена лишь в углу,
ни скамейки, ни стола,
паутина по углам,
гнили смрад и жуткий холод.
Но не это, и не голод
Светы как-то не касались,
только мысли воскресали
одна страннее другой:
«Вот сижу, почти нагой,
в легком платье, босяком,
толь в бреду, толь сне каком;
холод, боль не ощущаю,
в приключения играю.
Слишком долог что-то сон,
и логичный очень он.
Ночь прошла, а я всё в яме,
а охота домой к маме.
Прочь, однако, плаксы ропот».
Мысль прервали лязг и топот.
Скрипнул старчески замок,
дверь раскрылась, на порог
стражей втиснулся отряд,
ощетинив копий ряд.
Главный крикнул: «Выходи!
Трое встаньте впереди,
остальные по бокам,
я пойду за ней пока».
И отдав команду эту,
ткнул слегка копьём в бок Свету.
Думал Света издаст стон.
«Нет, конечно, это сон,
боли не было совсем»,-
улыбнувшись стражам всем,
вновь подумала она.
Но команда отдана,
её надо выполнять,
чтоб конфликт не обострять.
2
Свету вывели во двор,
и замкнув тюрьмы запор,
вокруг вставши плотной рамкой,
повели её из замка.
У ворот, и в поле даже,
коридор стоял из стражей.
Здесь уйти было б не просто,
В поле нет уже помоста,
а стоит высокий столб,
и вокруг полно уж топ.
Но заметно и на глаз,
меньше всё ж, чем в прошлый раз,
по напуган был народ,
и палач уже не тот,
не покрыта голова.
А вокруг столба дрова,
кучи хвороста и ветки,
и стоит пустая клетка.
Свету к ней препроводили,
и как зверя посадили
за решётку под замок,
чтобы вдруг кто не помог
ей избегнуть наказанья,
изъявив на то желанье.
Она молча осмотрелась,
и ей очень захотелось
объяснить вокруг стоящим,
кто преступник настоящий,
кто их кровь нещадно пьёт,
жить счастливо не даёт,
пряча все от них богатства,
и что лишь народа братство,
и свободный мирный труд,
всем им счастье принесут.
Что цари, князья, вельможи,
и приспешники их тоже,
где обманом, а где силой,
сочинив не справедливый
для простых людей закон,
как чудовищный дракон,
будут счастье их душить,
не давая вольно жить;
на себя же труд – их милость.
А понятье «справедливость»,
у трудяг хотят отнять,
чтоб как скот их погонять,
превратив в рабов послушных
в днях безрадостных и скучных.
Как же им сказать всё это,
с клетки глядя, мыслит Света.
А вокруг столпотворенье,
и идет приготовленье:
хворост уж под столб таскают.
Князь с вельможею решают:
дать возможность ей на речь,
или лучше просто сжечь.
Знать стояла тут же рядом.
Света всё пыталась взглядом
отыскать в той кучке Гвази,
но вот только сына князя
там всё не было пока.
И вот поднята рука,
и вскричал вельможа звонко,
в конце фразы взвизгнув тонко:
«Призываю к тишине.
Зачитать позвольте мне
его светлости указ,
чтоб обрадовать всех вас.
Дать урок здесь справедливый,
и покончить с тёмной силой».
Развернул лист как тетрадь,
громко, нудно стал читать:
«Эта дерзкая девчонка
в тайном сговоре с мальчонкой,
тем, что казни избежал,
с ней отсюда убежал.
Куда скрылся, мы не знаем,
но уверенно считаем,
что она уже давно
в шайке с ним, и заодно.
Нет для них закона рамок,
и вчера проникла в замок
не как гость для угощенья,
а готовя покушенье
на наследника – на Гвази,
чтобы ранить в сердце князя.
С нею бог тут или с нами,
пусть решит святое пламя.
Она ведьма и топор
был бессилен, но костер
– всемогущ судья и строг,
все свершит, как велит бог».
Вот закончил он читать,
посмотрел сперва на знать,
глянул грозно на толпу,
и велел вести к столбу
и ковать там цепью Свету,
только видит, цепи нету.
Толи в спешке позабыли,
иль сообщники стащили;
всёже суд вершить то надо,
и он в голосе с досадой,
заминая миг не ловкий,
привязать велит верёвкой.
А в толпе уж зашептались:
«Куда цепи подевались?
Как так стража их забыла?
Это всё нечиста сила».
Тут уж даже князь поднялся,
даже он разволновался,
и открыл уж было рот,
успокоить чтоб народ,
как вдруг Света прокричала:
«Дайте мне сказать сначала!».
Не дождавшись повеленья,
повела речь так с почтеньем:
«Уважаемые люди!
Не огонь, а время судит.
Я не ведьма, не преступник,
а простых людей заступник.
Помогать Грюну взялась,
чтоб порушить князя власть,
чтоб богатства те достать,
и вам, люди, их раздать.
А преступники – вельможи,
и ваш князь преступник тоже.
Вы живёте в нищете.
А преступники ведь те,
Кто, то видя, и всё зная,
тьму законов сочиняет,
так, чтоб им жилось богато,
а всем вам за труд оплата
только жалкие гроши,
чтоб держать вас всех в глуши
от культуры и от знаний.
Я зову, пойдёмте с нами,
и возьмём всё то, что ваше,
чтобы жить вам стало краше.
Грабит вас вот эта кучка».
И насупившись как тучка,
указала в знать рукой.
«Вот кто губит ваш покой.
И богатства ваши тут
сами вам не отдадут».
Князь вскричал трясясь: «Молчать!»
И чтоб казнь скорей начать,
шепча злобно: «Проучу»,
повернулся к палачу.
«Что разинул рот бугай?»
Крикнул громко: «Поджигай».
Пламя ярко занялось,
столбом в небо поднялось,
охватив огнём всю кучу,
бросив пепла, дыма тучу.
Света скрылась за огнём,
утонув как в бездне в нём.
Сложен был костёр умело,
не видать девчонки тела.
И судили люди сами:
«Это яростное пламя
будет долго бесноваться,
что в нём может там остаться?»
И стояли и смотрели,
с треском искры ввысь летели.
Князь шептал под нос не смело:
«Всё, сгорела ведь, сгорела».
Ещё пять минут молчал,
и уж радостно вскричал,
повернувшись к толпе смело:
«Нету ведьмы! Всё, сгорела!
Никогда не быть в раю
ей за ересь всю свою!»
3
Гвази ночью мало спал,
думу думал, да гадал:
кто такая та девчонка,
из какой она сторонки,
сколько слухов о ней ходят,
объясненья ж не находят,
как палач мог оплошать,
как заставил всех бежать,
обуявший ужас, страх,
почему топор в руках,
жутких смертных дел, умельца,
не осилил хрупка тельца?
Хоть и не был сам там Гвази,
но со слов вельможей князя,
это было колдовство,
чтоб покрыть то воровство,