В милицию сходил, на розыск заявил, дав важную примету: на мочке уха Светы, ну точно посрединке, как ягодка малинки не крупна, не мала, родинка была. Расстроившись совсем, пришёл домой ни с чем. Мать в панику пустилась, в истерике забилась. Рекой полились слёзы. Лекарства в сильных дозах и те не помогали. Утешить как, не знали, бессильны все слова. Гудела голова как треснувшая дудка. От мыслей всяких жутких захватывало дух. И покатился слух, что девочка пропала. Вся улица прознала! И школу известили, и в розыск заявили, и день прошёл с тех пор. Приехал сам майор, за дело взявшись смело, решительно умело. Обследовал весь дом; и комнату при том он изучил особо: взял отпечатки, пробы; искал везде следы. Не усмотрев беды, он сделал заключенье, что в это воскресенье она где-то гуляла, а вечером читала наверно допоздна; и в комнате одна была, уж это точно, а утром видно срочно куда-то убежала, но ночь в постели спала. И нет совсем сомненья, что здесь не похищенье: окошко в легкой пыли, следы бы видны были, и не было машин. Но вот вопрос: «Кувшин?». Он к тайне как сигнал, о нем никто не знал. 6 В воскресенье это поздно встала Света. Долго отсыпалась, а вставши, занималась домашними делами: помогала маме стирать, варить, убраться. С обеда ж прогуляться пошла к подружке Томе, живущей в новом доме, в пяти минутах хода у старого завода. Но той не оказалось, и Света догадалась, что Тома ушла к Оле; с которой ещё в школе они об одном деле потолковать хотели, а Света позабыла. Идти к ней надо было улицей Овражной, где строй одноэтажных стареньких домишек средь глухих дворишек тянулся вдоль окраины. По ней везде навалены мусорные кучи, срезанные сучья засохших яблонь, груш: городская глушь словом, да и только. И на ней жил Колька, отъявленный жиган- местный хулиган. Света это знала, и не рисковала ходить одна здесь прежде. Так было, но теперь же себя вдруг не узнала, боязнь в ней вся пропала. Сама чуть удивилась и бежать пустилась, чтоб подруг застать, да снова не искать. 7 Прилично пробежавшись, и чуть подзапыхавшись, перешла на шаг в том месте, где овраг своим нижним краем упирался в сваи ветхого моста; где под ним в кустах ветвистой дикой сливы, вечно говорливый, холодный как кинжал, ручеёк бежал. И скоро-скоро тут буйно зацветут трущобы дикой розы. А пока что козы щипали там росточки. И на мягкой кочке в руках с большою кружкой пасла тех коз старушка. И старушка эта вдруг спросила Свету: «Далеко ль бежишь? К кому ж ты так спешишь? Отдохни пока, попей вот молочка». И Света задержалась, немного отдышалась, молока попила и старушке милой на всё быстро ответила, а впереди заметила, что сидя на бревне верхом, как на коне, Колька ковырялся. Рядышком валялся его велосипед. Навстречу дряхлый дед с большой сумой тащился. Колька покосился; а потом вскочил, и нож в забор вонзил, издав гортанный вой. На что дед головой качнувши, усмехнулся, тихонько повернулся, опершись на сучок, сказал лишь: «Дурачок!» Немного постоявши, поплелся молча дальше. А Колька озадачился: «Выходит зря артачился, эффекта никакого». И сев на брёвна снова, стал дальше ковыряться. Но только поравняться Света с ним успела, вновь бросил своё дело, ей преградив дорогу. Картинно ставя ногу, и руки на бока, с сопением быка глазами покрутил, потом вниз опустил; потом взглянув в лицо, сказал так с хитрецой: «Куда летишь Голубка? Что мокра твоя юбка?» И тут попалась Света на хитрость его эту. Только вниз взглянула,
да юбку отряхнула, чтоб свой задать вопрос, как он её за нос успел уж ухватить; и больно стал крутить ей голову по кругу, и предложил услугу назад препроводить; а то, мол, будет бить, сюда чтоб не ходила. И хоть ей больно было, она вдруг изловчилась, зубами в кисть вцепилась, обвившись словно спрут. И грохнулся он тут, издав истошный крик. А тут ещё старик к ним прытко подбежал, и «Бей его», визжал: «Надо проучить!» Но чтоб их растащить, за ворот ухватился. А тот ужом крутился: лягнуть его старался; и ворот оборвался. Колька изловчился, на миг освободился, поднялся на колени, и взмыленный как в пене, прочь побежал ничком. А дед его сучком вдогонку по спине: «Чтоб долго помнил мне, как младших обижать, да стариков пужать, и нашу встречу эту». И отряхнувши Свету, пожал её ручонку. «Отважная девчонка!»- добавил улыбаясь. И тут же наклоняясь, берёт свою суму, и просит, чтоб ему Света помогла; мол, ноша тяжела. И потом пошли вдвоем по оврагу вверх, ручьём, по крутой дорожке. И пришли к сторожке на опушке леса, куда для интереса Света приходила; но не заходила, так как заперта была избёнка та. 8 Дом старик открыл, на стол как мог, накрыл: чай достал, поставил, молочком разбавил, со сливками творог, и большой пирог. Свету угощая, себе лишь только чая в кружку подливал, да смачно попивал. А Света пирог ела и все вокруг смотрела. Что-то необычное, глазу непривычное здесь происходило. Странно видеть было всюду чашки, банки, и горшки и склянки. Все эти сосуды, травы, листьев груды, что на полках вяли, дом загромождали. И кругом кипело, пенилось, шипело, булькало, парило, набирало силу, в зелье превращаясь, ядом насыщаясь, чтобы стать лекарством, чтобы бить коварство всех недугов, хворей: гриппа, язв и кори. Травы чтоб, коренья, людям исцеленье, силы приносили; чтоб полезны были просто для здоровья; растекаясь с кровью, старых молодили, чтоб те долго жили; малых укрепляли, чтоб росли, гуляли; чтоб все пили, ели, чтобы не болели. И спросила Света: «Для кого всё это?» Дед в глаза взглянул, пододвинул стул, снова чай долил, и заговорил: «Дорогая Света, для людей всё это. Так со злом воюю, жизнь веду такую со своей старухой. Часто сильный духом, слаб бывает телом. Так что, этим делом занялись мы с нею, чтоб найти ту фею, что здоровье дарит, молодит – не старит. Чтоб кто честен, скромен, чист и благороден мог вступать бы в бой с нечистью любой. Цель как будто ясная, чтоб душа прекрасная жила в крепком теле. |