Преемником Джеймса Хэя стал англичанин Джордж Херберт, граф Монтгомери. Посол Франции описал его как «красивого ликом, плохо сложенного, чрезвычайно властного». Надо сказать, продержался он подле короля недолго.

Более прочно обосновался на этом месте фаворит, обладавший глубокими шотландскими корнями. Роберт Карр (1587–1645), отпрыск незначительной дворянской семьи, начинал свою карьеру в Эдинбурге пажом при шотландском лорде Данбаре. На его счастье или несчастье, еще в нежном возрасте четырнадцати лет случай свел его с Томасом Оувебери (1581–1613), поэтом, эссеистом и вообще умным человеком, обладавшим некоторыми связями в среде английской аристократии. Оувебери оценил потенциал Карра, рыжеволосого статного красавца с атлетически развитыми плечами, и уговорил его отправиться в Лондон, где его качества определенно получат более достойную оценку. Он смог пристроить его при дворе; поскольку Карр не обладал ни особыми мозгами, ни образованием, Оувебери стал его другом, наставником и умом.

В 1607 году Карр сломал ногу, участвуя в придворном турнире, на котором присутствовал Иаков I. По-видимому, Роберт Карр произвел на короля глубочайшее впечатление, ибо тот принял чрезвычайно горячее участие в молодом человеке, лично наблюдая за лечением непосредственно у его ложа и заодно давая этому невежде уроки латыни. По выздоровлении пострадавшего началось его головокружительное восхождение наверх. Король возвел его в рыцарство, Карру отошли конфискованные поместья знаменитого авантюриста елизаветинского правления Уолтера Рэли, он получил титул графа Сомерсета, должность хранителя печати, лорда-камергера. Влияние фаворита на короля было столь велико, что в 1610 году новоиспеченный граф подбивал короля распустить парламент, весьма недружественно отзывавшийся о шотландских придворных монарха.

Иаков I был намерен править единолично, опираясь на надежного фаворита, но Карр, тщеславный и высокомерный, к сожалению, был неприспособлен для такой амбициозной задачи, она далеко превосходила его более чем скромные возможности. Это быстро осознал могущественный клан семьи Говард, постаравшийся прибрать к рукам и власть, и фаворита.

Говарды могли похвастаться чрезвычайной знатностью, ибо род их восходил к шестому сыну короля Эдуарда I. Эта семья оказала множество услуг английской короне, за что глава ее в свое время был возведен в герцогское достоинство. Несомненно, весьма яркой личностью в правление дурной памяти короля Генриха VIII стал 3-й герцог Норфолкский Томас (1443–1594). Дважды женатый отец оставил ему в наследство два десятка сестер и братьев, которые, в свою очередь, также наплодили немало потомков этой славной династии. Умело заключая выгодные браки и продвигая родных человечков на ответственные и хлебные должности, герцог сумел обеспечить себе небывало сильную поддержку. Как это нередко бывает, источником неприятностей для семьи стали слабые женщины: в качестве второй и пятой жен королю было угодно избрать себе племянниц Томаса, Анну Болейн (1501/1508-1536) и Кэтрин Говард (1518/1524-1542). Обеим выпала жуткая судьба быть обвиненными в государственной измене и взойти на эшафот. Королю и этого показалось мало: он патологически преследовал самого герцога Норфолкского, который чуть ли не десять лет провел в тюремном заключении и не лишился головы только потому, что в день, назначенный для его казни, скончался Генрих VIII и начинать новое царствие с кровопролития было сочтено дурным предзнаменованием. При Елизавете I, дочери Анны Болейн, Говарды опять вошли в фавор и обрели прежнее могущество. Правда, кое-кто из них не оставлял попыток плести неблаговидные интриги вроде возведения на трон Англии Марии Стюарт и восстановления в королевстве католической веры. За сие 4-й герцог Норфолкский жестоко поплатился своей головой и конфискацией имущества, но семейство было столь многочисленно, что единичные случаи убыли ничуть не проредили его боевые ряды. Говарды лишь плотнее сомкнули их, дабы противостоять невзгодам переменчивой придворной и политической жизни.

Томас Говард, 1-й эрл Саффолк (1561–1626), был младшим братом казненного 4-го герцога Норфолкского, но, тем не менее, сумел добиться и влияния, и богатства. Он служил во флоте и заработал почет и славу своими победоносными действиями против Испанской армады. Землю и деньги он унаследовал от матери (как известно, от отца младшие дети английской знати ничего не получают) и женился на известной красавице Кэтрин Нивит, которая в свои 16 лет уже успела стать вдовой после первого замужества. Томас и Кэтрин произвели на свет 14 детей, причем чуть ли не все они, невзирая на ужасающе высокую детскую смертность того времени, благополучно выжили и стали средством заключения выгодных браков с прочими представителями английской знати. Девятым ребенком стала девочка, окрещенная именем Фрэнсис (1590–1632).

Когда Фрэнсис исполнилось 14 лет, ее выдали замуж за 13-летнего Роберта Девере, графа Эссекса (между прочим, сына казненного фаворита королевы Елизаветы I). Хотя браки в столь юном возрасте испокон веков широко практиковались среди английской аристократии, прогресс проник и в эту высокородную сферу. Уже пришло осознание опасности слишком раннего начала половой жизни и последующей беременности для девочек-подростков, а потому новобрачных тотчас же после венчания разлучили. Роберта отправили в обязательный для аристократа образовательный Большой тур по Европе, а Фрэнсис – в Лондон под крылышко матери, которая служила фрейлиной при королеве Анне, супруге Иакова I.

Блестящий двор потряс воображение Фрэнсис как роскошью, разнообразием развлечений, весьма свободными нравами, так и теми возможностями, которые открывались там для привлекательной и неглупой девушки. Унаследовавшая красоту матери отроковица быстро оформилась в эффектную брюнетку с огненными очами, которым удалось воспламенить сердце Роберта Карра настолько, что он безумно влюбился в нее и подпал под влияние всего семейства. Как ни пытался Оувебери, которому фаворит всецело доверял, указать ему на опасность, исходящую от Говардов, тот не стал внимать его советам. Дело приняло еще более опасный оборот, когда леди Фрэнсис вздумала выйти замуж за Карра, теперь уже графа Сомерсета. Она без особого труда склонила семейный клан, загоревшийся перспективой породниться с фаворитом, затеять скандальный бракоразводный процесс со своим мужем, графом Эссексом, чего не имела права сделать сама, будучи несовершеннолетней.

В 1609 году Роберт Девере, граф Эссекс, возвратился из долгих странствий на родину и тотчас потребовал приезда жены в свое родовое поместье Чартли. Вернувшись к родному очагу, граф, к несчастью, тут же заболел оспой, хворью чрезвычайно опасной и заразной, и его супруга под этим предлогом избегала общения с недужным юношей, закрывшись в своей комнате. Однако когда Эссекс благополучно выздоровел, Фрэнсис отказалась делить с ним ложе, даже когда ему удавалось силком затащить ее на оное, осыпая его унизительной для его мужского достоинства бранью. Далее молодая дама открыто заявила, что ее супруг есть не что иное, как самый натуральный импотент, она-де так и осталась девственницей и на этом основании требует аннулировать их брак.

Естественно, родня поддержала бедную Фрэнсис и от ее имени возбудила бракоразводный процесс, тянувшийся весьма неспешно, наделавший много шума и привлекавший массу зрителей, охочих до пикантных подробностей. Леди Фрэнсис обвиняла мужа в импотенции, тот уверял, что бессилие постигает его только при попытках заняться сексом с собственной женой, а вот другим женщинам на него жаловаться не приходится. Была создана комиссия из 10 уважаемых почтенных матрон и двух повивальных бабок, которые освидетельствовали Фрэнсис и подтвердили, что она является девственницей. Все было бы ничего, но эта авторитетная комиссия проводила обследование женщины, закрывшей, по причине вполне понятной естественной стыдливости, лицо и голову густой вуалью. Злые языки уверяли, что под покровом пряталась вовсе не Фрэнсис, а другая непорочная девица, дочь сэра Томаса Монсона, придворного, душой и телом преданного королю и готового на подмену для ублажения королевского фаворита – Иакову I очень хотелось, чтобы граф Сомерсет обрел семейное счастье. Итог пересудам по поводу этой хитроумной манипуляции подвела едкая эпиграмма, которая вскоре начала курсировать по Лондону: