Вито Оронцо Пальмизано, последний Пальмизано, уцелел во всех одиннадцати битвах при Изонцо и героически сражался, не получив ни одного ранения за три с половиной года войны. Казалось, самой судьбой ему было предназначено стать единственным выжившим мужчиной семьи. Он открыто выступал против участия Италии в конфликте, который никак не касался апулийских крестьян, но ничего не предпринял, чтобы избежать мобилизации. Долг был для него не пустым словом, воевал он храбро, не впадая при этом в безрассудство и не воодушевляясь сверх меры. По сути, он был самым благоразумным из всей семьи и наиболее серьезно относился к войне.

На фронте он жил сегодняшним днем, а к военным столкновениям подходил сосредоточенно, проявляя необыкновенный инстинкт выживания. В своих действиях на поле боя он всегда руководствовался принципом не рисковать сверх необходимого, при этом не сомневаться и не поддаваться панике, что может оказаться еще опаснее. Нельзя сказать, что он оставался безучастным к ужасам войны, – напротив, в траншее он остро чувствовал собственную отчужденность от мира, страдал от голода и очень боялся химических атак. Но больше всего ему недоставало Донаты, ставшей его супругой лишь наполовину: они поженились утром того же дня, когда Вито Оронцо отправлялся на войну, и успели только второпях обменяться клятвами в вечной верности, не проведя ни минуты наедине. Вот уже более трех лет его семьей была сто шестьдесят четвертая рота.

В последние месяцы он часто оказывался в одной траншее с земляком, Антонио Конвертини, и вскоре они стали неразлучны. Судьба свела их сначала в одном батальоне, а после перегруппировок, вызванных поражением при Капоретто, и в одной роте. Их жены, Доната и Франческа, двоюродные сестры родом из Матеры, что в двух днях пути от Беллоротондо, с детства были не разлей вода. По инициативе нового начальника генштаба, генерала Армандо Диаса, который пытался поднять боевой дух деморализованной армии, земляки одновременно получили первый с начала войны отпуск.

В день, когда они отправлялись домой, до солдат, стоящих на реке Пьяве, дошли слухи о готовящемся наступлении, и в окопы вернулся былой оптимизм.

– Вы все пропустите, – с завистью шутили провожавшие их товарищи. – Когда вы вернетесь, мы уже победим. Австрийцы сдадутся или разбегутся, а вам придется искать нас аж за Любляной.

Действительно, все указывало на то, что война скоро окончится, и когда 17 октября 1918 года Вито Оронцо Пальмизано прибыл в Беллоротондо вместе с Антонио Конвертини, казалось, будто он обманул смерть и спасся от семейного проклятия. В этой глупой войне погибли два его родных брата, Стефано и бедняга Доменико, и восемнадцать двоюродных; Вито Оронцо был последним мужчиной в семье.

Вид деревни привел его в замешательство. Она и близко не походила на то, как он представлял ее себе на фронте. Целые семьи ходили в трауре. На заброшенные оливковые рощи и виноградники жалко было смотреть. И было непохоже, что старики восхищаются подвигами молодых на полях сражений, – они только ждали, чтобы войне наступил конец. Также он с гневом убедился, что сыновья местных богачей избежали мобилизации и продолжали ухаживать за своими виноградниками, которые по-прежнему плодоносили. Все это подтверждало ходившие в траншеях слухи, будто бы власть имущие откупались от войны. Антонио Саландра, премьер-министр, горячо поддержавший участие Италии в конфликте, был тому самым позорным примером: он бесчестно юлил до тех пор, пока не выгородил от призыва всех троих своих сыновей.

Вито Оронцо не хотел больше думать об этом и горячиться понапрасну. Он отодвинул от себя беспокойные размышления и решил душой и телом наслаждаться неделей отпуска, о котором мечтал больше трех лет. Осеннее солнце Апулии было великолепно, а близость Донаты будоражила. Он не хотел ничего упустить.

Каждый день они ранним утром поднимались в оливковую рощу по узенькой тропке, петлявшей среди виноградников. Доната гордилась тем, что на ее лозах сорта «вердека»[8] завязались грозди, – во всей долине мало кто мог этим похвастаться. Доната и другие женщины ее семьи от зари до зари трудились не покладая рук, чтобы восполнить нехватку работников, и, вопреки всем деревенским предсказаниям, получили прекрасный урожай. Наверху, в самой большой оливковой роще, супруги встречались с соседскими женщинами и стариками, которые группами приходили помочь им со сбором самого позднего винограда, посаженного между оливами. Вито Оронцо и Доната всегда шли впереди сборщиков вместе с Антонио Конвертини и Франческой, неизменными помощниками. Кончетта, вдова брата Вито Оронцо Стефано (8), возглавляла другую группу. Всего за неделю, что длился отпуск, они собрали весь урожай «примитиво»[9] с лоз, росших у подножия красных олив, или «нузарол», как их называли крестьяне; оливки постепенно лиловели, обещая скоро созреть.

В сумерках они спускались в усадьбу, подходя к старинному семейному дому с другой стороны, через рощу ольястры, или, как говорили здесь, «ньястре», – дикорастущей оливы, плоды которой всегда поспевали быстрее. Вито Оронцо поглядывал на дикие деревья и с беспокойством говорил Донате:

– В начале следующего месяца пора будет собирать, не пропустите! Эти вон уже созрели.

А вечером они наверстывали упущенное за время принудительной трехлетней разлуки, запираясь дома и осыпая друг друга ласками.

Отпуск пролетел как одно мгновение. 24 октября Вито Оронцо и Антонио должны были сесть на поезд в Бари, вернуться на север и разыскать свою роту, которая за эти дни вместе со всем батальоном переместилась в регион Витторио-Венето. Итальянцы перешли в наступление.

На рассвете в день отъезда Вито Оронцо и Доната прощались на кухне; она приводила в порядок его китель, но тут же отрезала каждую пришитую пуговицу.

– То есть им без тебя никак не победить в этой проклятой войне? Почему ты не можешь задержаться еще на пару дней?

– Ты и сама не заметишь, как война закончится и я снова буду здесь, с тобой.

Вито Оронцо стал целовать жену в шею, затем нашел ее губы. Он распустил волосы Донаты, и они упали ей на грудь, которую Вито Оронцо уже осыпал поцелуями, не добравшись еще до последних пуговиц блузки… Доната лежала на кухонном столе, скомкав юбки, а Вито Оронцо жадно ласкал все ее тело. Они предавались страсти, словно их обуяло безумие.

Наконец они встали, он последний раз поцеловал ее в губы, и они выбежали из дома, застегиваясь на ходу. Они прибежали на вокзал одновременно с такими же раскрасневшимися Антонио и Франческой. Те тоже задержались на кухне у себя дома, на площади Санта-Анна, в центре Беллоротондо. Накануне они ужинали в палаццо семьи Конвертини, самом внушительном старинном особняке Беллоротондо, и не могли отделаться от родни до самого утра. Когда они наконец вернулись к себе, спать было уже некогда.

Вито Оронцо и Антонио едва успели вскочить в вагон.

«Ты времени даром не терял!» – одновременно сказали они друг другу, едва устроившись в купе и заметив, что оба одинаково запыхались, и громко расхохотались. И, смеясь, оба высунулись в окно, чтобы еще раз напоследок поцеловать жен.

– Что-то говорит мне, что мы вернемся еще до Рождества! – бодро прокричал Вито Оронцо жене, когда поезд уже тронулся, увозя их в столицу региона.

Доната и Франческа смотрели им вслед – парни смеялись как сумасшедшие, высовываясь из окна. Женщины стояли на перроне, держась за руки, пытаясь сохранить в памяти улыбки мужей, которые стремительно уменьшались вместе с поездом, уносившим их вдаль. Перед поворотом те в последний раз помахали женам – и пропали из виду.

Третьего ноября австрийцы подписали перемирие. Самая долгожданная новость пришла в Беллоротондо под вечер солнечного и очень мягкого для этого времени года воскресного дня; люди высыпали на улицы, обнимаясь и крича от радости. На следующий день городской совет объявил три выходных, и размах веселья превзошел все ожидания местной администрации. Многие семьи разрывались от противоречивых чувств – скорби по погибшим в траншеях и радости от окончания войны, но в конце концов склонились к тому, чтобы забыть о горестях. Мертвые остались в прошлом, погребенные в туманных северных землях. Пришло время праздновать наступление мира, и каждый вечер на площади, на террасе над долиной, собирались крестьяне, которых тянуло потанцевать под музыку деревенского оркестра и отметить как положено возвращение выживших.