– Здесь не о чем говорить, – перебила бабушка. – Такая грубость неприемлема в этом доме.
– Но ведь мы знаем о случившемся только со слов Франко, – настаивала тетя. – Мы должны выслушать и Витантонио.
– Ты портишь ребенка! Его поведению нет оправдания. И не спорь со мной при детях.
– Мальчик горячий, но честный и не прячется. Он никогда не врет, не соврал бы и на этот раз.
С этими словами тетя встала, протянула руку плачущему Витантонио и позвала с кухни Джованну.
– Джуа́ннин! – крикнула она, впервые за много лет прибегнув к родному наречию.
Синьора Анджела метнула в нее яростный взгляд, но не двинулась с места, оставшись сидеть в своем кресле.
В этом году пора цветения была сладостной и безмятежной всего лишь сутки.
В день конфирмации тетя попросила передать синьоре Анджеле, что не придет на торжественную мессу в церковь Иммаколаты, и вместе с Витантонио пошла к первой утренней службе в церкви Святой Анны. Джованну она еще накануне отправила в палаццо, чтобы с утра бабушка, бывшая также крестной девочки, нарядила ее в пышное платье, сшитое на заказ у модистки в Бари. Выйдя из церкви, Доната увидела, что синьора Анджела в смятении ждет ее у боковой калитки на краю площади Санта-Анна.
– Джованна пропала. С утра я одела ее и оставила на кухне завтракать, а сама пошла одевать Франко. Когда я вернулась, ее не было. Мы уже час ищем ее по всему дому. Может быть, она у вас?
Это был не столько вопрос, сколько мольба.
Женщины вошли в дом и стали звать Джованну, но та не откликалась.
Тетя знала: все это время девочка была в ярости от того, что Витантонио наказали, и не сомневалась, что побег – это форма протеста. А значит, она скоро вернется. И Доната постаралась успокоить бабушку:
– Отправляйтесь в церковь Иммаколаты и не заставляйте епископа ждать. Я найду Джованну и приведу туда же. Она не могла далеко убежать.
Едва за бабушкой закрылась дверь, на лестнице появилась Джованна в нарядном платье. Она пряталась наверху.
– Если Витантонио не пускают на конфирмацию, я тоже не пойду!
Семейные заповеди
Накануне Дня святого Иоанна, когда паковали чемоданы, чтобы переехать в Савеллетри, в дом на побережье, одна из служанок спросила, почему в этом году они не берут с собой двойняшек.
– Если это из-за разбитого носа Франко, синьора Анджела, то знайте, он сам напрашивался. Я как раз отнесла цветы в церковь Иммаколаты и входила в сад через боковую калитку, когда увидела, что он пристает к Джованне.
Вечером того же дня бабушка пришла к Донате.
– Я не собираюсь просить прощения. Но, возможно, я поспешила.
– Витантонио просто защищал сестру, а вы даже не выслушали ребенка, которому не исполнилось еще и восьми лет. Для вас он никогда…
– Этого я не потерплю, – оскорбилась гранд-дама Конвертини. – Для меня он такой же внук, как и Джованна, и можешь быть уверена, что я обращаюсь с ними одинаково. По правде говоря, единственные, кто имеет право жаловаться, это остальные внуки, дети Маттео, Марко, Луки и Джованни, которые живут далеко, а особенно дети Маргериты, которых я вижу только летом и на Рождество.
– Дело не в том, далеко или близко они живут. А в нежности. И в справедливости.
– Нежничать – значит проявлять слабость. Но я всегда справедлива к Витантонио. Я прекрасно понимаю, что если бы мой сын не был таким безрассудным и отчаянным на войне, твой муж был бы сейчас жив и у мальчика был бы отец. Я знаю, что я в долгу перед тобой и твоим сыном. И всегда помню о том, что ты ухаживала за Франческой, пока она была больна…
– Вы всегда были к нему строже, чем к остальным внукам.
– Неужели ты ничего не понимаешь! Ты хотела, чтобы он вырос настоящим Конвертини? Так вот пожалуйста! Именно поэтому он должен быть сильнее и дисциплинированнее. Ты растишь мальчика слишком свободным, слишком порывистым. Наказание наверняка пошло ему на пользу в том смысле, что он понял: если не хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги, нужно заставить себя уважать. Витантонио должен быть готов к тому, что скоро ему придется отвечать за свои поступки как настоящему Конвертини, а для этого нужна подготовка и дисциплина. В нашей семье есть собственные заповеди, мы члены церкви, которая запрещает нам зависеть от других.
– А вам не кажется, что вы гневите Бога своим неумеренным честолюбием?
– Не говори глупостей. Если бы Господь пожелал сотворить всех равными, он бы так и сделал.
– Я все же вижу в этом большой грех гордыни.
– А отказываться от сына – не грех? – Синьора Анджела подняла брови и вперилась в Донату взглядом. Затем улыбнулась: – Конечно, грех! Но ты совершила его из любви, так что Господь прощает тебя, а я тобой восхищаюсь.
Анджела Конвертини смотрела Донате прямо в душу, но та сохраняла спокойствие и не отводила глаз. Выждав несколько мгновений, синьора Анджела вернулась к разговору:
– Малыш должен научиться бороться и повелевать, как настоящий Конвертини, и ты должна мне помочь. Ты не похожа на дочь простого пастуха из Матеры, у тебя гордость и напор Конвертини или даже больше – настоящей венецианской Джустиниан. Только потому я и согласилась, чтобы детей оставили тебе. Не знаю, откуда ты берешь силы, но дети большему научатся у тебя, чем у любого из моих сыновей-рохлей.
Анджела по-прежнему смотрела Донате в глаза, восхищаясь ее спокойной силой и завидуя ей. Потом надменно подняла голову, но в голосе ее слышалась мольба:
– Завтра мы уезжаем на побережье. Надеюсь, что к сентябрю, когда мы вернемся, обо всем этом будет позабыто.
– Вы ранили мальчика! Теперь вам придется завоевать его сердце, – разочаровала ее Доната. – А еще вам придется вернуть уважение Джованны.
– За девочку я спокойна, в ней есть гордость Конвертини. Но Витантонио еще предстоит понять, что непросто быть членом семьи, на которую возложена такая ответственность. Или ты думаешь, я не плачу высокую цену за то, чтобы быть Синьорой Беллоротондо?
Лето не на море
В последнюю неделю июня они никуда не поехали и остались в Беллоротондо. Дети скучали по морю и дюнам Савеллетри. На побережье в медленные часы первых дней лета еда была вкуснее, цвета ярче, запахи приятнее и все ощущения в целом сильнее. Возле моря жизнь Витантонио и Джованны была свободнее, из ничего возникали приключения – можно было валяться в песке на пляже и рассказывать друг другу секреты, искать червяков и личинок в качестве наживки для удочек или лежать у самой кромки прибоя, наслаждаясь ласковыми волнами.
Витантонио также скучал по Франко, который летом превращался в незаменимого товарища. Они научились ловить рыбу на небольшой глубине, погружая в воду стеклянную банку, закрытую лоскутом ткани, рыбы заплывали внутрь через сделанный разрез, привлеченные приманкой – кусочками хлеба и сыра. Когда мальчишки, выныривая на поверхность, обнаруживали в банке пойманную таким простым способом добычу, они визжали от радости на всю деревню.
Жизнь на море была райской, и Витантонио и Джованна не понимали, почему в то лето тетя не отправила их вместе с двоюродными братьями и сестрами, как обычно. Однако накануне праздника святого Петра, когда дети уже стали потихоньку смиряться со своей участью, они переехали в старинный крестьянский дом Пальмизано, и, едва оказавшись там, Витантонио и Джованна забыли и о песке, и о рыбах, и о друзьях в Савеллетри. На окраине Беллоротондо, в доме, где в одиночестве жила Кончетта, было еще меньше правил, чем на побережье, и дети согласились, что так даже лучше. Они купались в бассейне с водой для полива, охотились в огороде на сверчков, бегали по оливковым рощам, пока крестьяне выдирали там сорный кустарник, а после вместе ужинали на кухне. Вечером все собирались на гумне, наслаждаясь прохладой. Взрослые пели и рассказывали истории, а дети играли в прятки до изнеможения и в конце концов засыпали на коленях у тети. Дом Пальмизано стоял в центре контрады, квартала из нескольких труллов с резервуаром для воды, хлебопекарней и большим гумном, который делили между собой три семьи – Пальмизано, Вичино и Галассо. Кончетта и Доната были единственными женщинами Пальмизано, оставшимися в Беллоротондо после трагической гибели мужей на войне, они и унаследовали совместные права на дом и три гектара виноградников и оливковых рощ. С тех пор как Доната переехала в центр Беллоротондо, Кончетта одна занималась рощами и виноградниками, а кроме того, ухаживала за коровой, свиньей и лошадью, которыми владела совместно с Вичино. Третьи соседи, Галассо, в жизни не могли бы позволить себе купить корову или свинью, даже пополам с кем-нибудь: детей у них было семеро, а земли один гектар.
