Приведя себя в порядок и перекусив сухофруктами, женщина бродила по полупустому лагерю. Шеддары не обращали на неё внимания, не было среди них бездельников. Кто-то освежевывал пойманного накануне барана, кто-то точил мечи, кто-то упорно тренировался под палящим солнцем. Бóльшая часть шеддаров разбилась на отряды и ушла в патруль. Сольвейг наблюдала за рогатым племенем и не переставала дивиться тому, как слаженно они работают. Казалось, что жизнь здесь не замирала ни на мгновение.

Думы самой ведьмы были мрачны и подобны грозовым тучам.

Ребёнок.

Женщина понятия не имела, что ей делать. Можно было, конечно, отправиться в Шергияр и раздобыть нужные ей травы. Но Сольвейг слишком хорошо помнила, как тяжело избавляться от приплода, и не хотелось ей слечь здесь и сейчас. Пожалуй, лучше будет подождать до возвращения в Джалмаринен, размышляла она. Исчезнуть там, схорониться на несколько дней...

Но предательский червячок сомнения подтачивал ее решительность.

Вспомни, что сказал тебе Малакай, — шептал внутренний голос, — вспомни, откуда близнецы родом. Быть может стоит оставить ребёнка?

Ведь Бес так тебя любит, быть может, он все поймёт.

Быть может...

Сольвейг устало вздохнула, в очередной раз окинув лагерь отсутствующим взглядом.

Озарение пришло неожиданно, как всегда и бывает.

Ведьма вдруг подумала — а что, если она сможет выносить и родить? В ребёнке, ведь, будет течь кровь трёх народов.

Крамольная мысль родилась в её разуме, и ведьма снова прижала руки к животу.

Ей понадобится много сил, много чужой жизни.

Дола действительно был на побережье. Он пришёл сюда на рассвете — едва стихли за шатром шаги его брата, и теперь сидел на большом валуне, который с обеих сторон лениво омывало море. По-правде говоря, Дола был рад, что Лайе уехал с Шаэдид — не хотел он, чтобы близнец видел его в нынешнем состоянии. Не желал Дола, чтобы это видела и Сольвейг. И потому он предпочёл уйти в бухту раньше, чем ведьма проснётся.

Говорят, что Огненная Земля Джагаршедд даёт каждому то, что он заслужил. И если Лайе проснулся свежим и бодрым, невзирая на то, что полночи братья провели у костра в окружении свирепых шеддаров, то Дола наоборот — чувствовал себя выжатым досуха, и усталость тяжелым грузом легла на его плечи. Не помог тут заговоренный против дурных снов браслет, который когда-то подарила ему Сольвейг. Не спасли и чары Лайе, хоть он и растрачивал великое количество своего Дара ради того, чтобы его брат мог спать спокойно.

Нет, снились Доле пустыня и скалы.

Во сне он видел себя — сопляка, которому едва ли десятый год стукнул. И снилось Доле ущелье, в котором он когда-то сломал ногу. Быть может то был своеобразный дар духа Огненной Земли, а может сказка, рассказанная Шаэдид помогла, но во всяком случае Дола вспомнил все — и свою попытку сбежать, и то проклятое ущелье, свою бешеную жажду жить, и пустоту, коей являлся Тысячеглазый Хаос, пришедший к нему. Теперь Дола понимал и слова гадалки из Стоунблейда, и видение, которое ему было тогда. Одно дело — увидеть прошлое со стороны, услышать жуткие слова, страшную сказку. И совсем другое — вспомнить самому, заново прожить те дни, почувствовать забытые эмоции, и... ощутить силу, данную маленькому мальчику Тысячеглазым.

Сон не был похож на кошмары, от которых нелюдь временами просыпался в холодном поту — и не мог вспомнить, что ему снилось. Нет, в этот раз он просто проснулся, словно и не спал вовсе. И долго-долго лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и ожидая, когда проснётся и уйдёт Лайе.

Конечно же, Дола не собирался рассказывать о вернувшейся памяти брату. Конечно же, Лайе не дурак — и сам все поймёт, но Дола надеялся, что это случится не сразу, а позже, гораздо позже. Лайе не сможет вечно растрачивать на него свой Дар. Это сейчас они вольные наемники, кочующие из города в город, и, видят Первозданные — это лучшие дни в жизни Долы.

Будто пелена спала с глаз нелюдя, и на сердце стало совсем муторно. Дола понимал — Тысячеглазый — это неизбежность. Связавшись с Ним однажды, ты уже никогда не отмоешься. Распробовав новую душу, Хаос не отступит, он будет со своей жертвой до самого конца. Все эти дурные сны, все те видения наяву из детства — все встало на свои места. Теперь Дола помнил, как боялся своего Дара, он был неуправляем, хлестал направо и налево, стоило нелюдю разозлиться. А сдержанным норовом маленький смесок никогда не отличался — что на уме, то на языке, за что ему и доставалось. Был он не в меру языкастым, слишком упрямым и диким ребёнком, чей один только внешний вид вызывал у многих шеддаров острые приступы желания свернуть ему шею. А потом все исчезло, стерлось вместе с частью воспоминаний — до сегодняшнего дня.

«Ты научил меня быть счастливым. — думал нелюдь, созерцая безмятежную морскую гладь. — И за это я с тобой никогда не смогу расплатиться, Ли».

Сможешь ли ты сдержать обещание — быть стражем брату своему, Дола-Огонёк? Ты ведь и сам — опасен, несёшь часть Тысячеглазого в себе. Веришь ли ты в себя настолько сильно? Веришь ли ты так же сильно в Лайе?

Верю, — хотелось бы сказать Доле, — Так сильно, что доверяю свою жизнь.

Хотел бы он так думать, но... Что-то изменилось за последние месяцы. Любил он Лайе, любил больше жизни, но появившееся с некоторых пор напряжение между близнецами становилось все сильнее, вызывало сомнения и лишние терзания. Нелюдь понимал — все началось с Сольвейг. Но не желал он отказываться от неё, хотел иметь все и сразу — и любовь ведьмы, и верность брата.

Дола нахмурился и недовольно подобрал колени под подбородок, обхватил их руками, словно ему было зябко. Не хотелось ему думать об этом, не хотелось больше страшиться снов и чёрного неба.

И...

Сольвейг. В том, что ведьма проживёт и без нелюдя ещё многие годы, Дола был уверен так же непоколебимо, как можно было верить в то, что солнце встаёт на востоке, а садится на западе. Они с ней ведь из одного теста были слеплены, и охоча была ведьма до жизни ничуть не меньше Тысячеглазого. Сравнение это Доле не слишком понравилось, но жажда жизни этой женщины других мыслей не вызывала.

Дола коснулся пальцами губ и поморщился: казалось, что они горят огнём, как и всякий раз, когда он вспоминал Ресургем и Тысячеглазого. Это был прощальный подарок принцессы Мадригаль.

«Я что-нибудь придумаю, — решил про себя иллириец и убрал упавшие на лоб волосы, — Мы с Ли что-нибудь придумаем. Я не стану одержимым, не стану».

—Ты так уверен? — Дола почему-то не удивился, услышав голос мертвой принцессы наяву.

Боковым зрением он увидел Мадригаль — одержимая Совершенная стояла рядом и смотрела на морскую гладь.

—Тебя здесь нет. Тебя не может быть здесь! — зарычал нелюдь, плотно прижав уши к голове.

Мадригаль беспечно улыбнулась в ответ:

—Ошибаешься, сын Предателя. Я здесь. Я теперь всегда буду здесь — рядом с тобой. Я в твоём сердце, как Он — в твоём разуме, Дола-Огонёк. И ты смиришься, ты полюбишь меня. Полюбишь Нас. Люби нас всех, Дола-Доэлха, почти одержимый.

Принцесса исчезла, а Дола Даэтран остался сидеть на берегу один, глядя пустыми глазами на море, остро ощущая ее незримое присутствие, слыша ее в самом себе.

Люби нас всех, Дола-Доэлха, и живых, и мертвецов. Согрей нас всех — пока твоего огня хватает на это.

Возвращаться в лагерь ему все равно не хотелось, и Дола решил искупаться. Быстро скинув с себя все вплоть до портков, иллириец с разбегу врезался в воду, широкими гребками отплыл от берега и, набрав в грудь воздуха, нырнул как можно глубже. А вынырнув через некоторое время — почувствовал себя намного лучше.

Чуть позже он небрежно развалился на большом валуне, обсыхая под лучами палящего солнца. Чёрная рубаха, которую он снял, небрежно валялась рядом. Приближавшегося шеддара Дола почуял издалека, и потому лишь лениво приоткрыл один глаз, когда он подошёл достаточно близко.

—Ты, зовущий себя Бесом из Джагаршедда, помнишь меня? — услышал он голос.