Уже на второй день, к вечеру, самостоятельно выйдя во двор — в джинсах, кроссовках, маечке и легкой курточке, слава богу, лето в Новгороде 15 века оказалось не холоднее, чем в Гомеле 21 века — Дан, несмотря на все еще слегка гудящую голову, непроизвольно начал искать глазами, чем бы заняться. В метрах 10 от того сарая, где Дан «болел», под навесом из дерева, находилась печь для обжига гончарных изделий. Постояв немного за спиной у суетившегося возле печи Семена, подмастерья Домаша — одного из тех двух «бомжей», что нашли Дана — худого, среднего роста, мужичка с ярко-синими глазами и пегой бороденкой, Дан быстро вернулся в сарай. В этом сарае, в одном углу, он в беспамятстве валялся на лежаке, а в другом Вавула, тоже подмастерье Домаша — второй из «бомжей», нашедших Дана — длиннорукий и нескладный человек, сидел за гончарным кругом. В этом же сарае сушились и снятые Вавулой с гончарного круга сырые горшки, корчаги и прочее. Дан взял одно из сырых изделий, присел на лавку, на которой Семен и сам Домаш расписывали горшки несложным орнаментом или просто подписывали их, и начал разрисовывать стенки изделия-кувшина мудреным, с завитушками, узором. Осторожно, не чувствуя времени, он выдавливал подобранной с земли острой щепой хитрые переплетение веточек и листьев, а затем, под ними, изобразил фигуры двух замерших антилоп и подкрадывающегося к ним льва. Конечно, изобразил, насколько можно было это изобразить щепкой на сырой глине… Вертевший на гончарном кругу ком мокрой глины Вавула замер, наблюдая за Даном. Дан закончил работу, полюбовался на кувшин и поставил его туда, где взял. Потом потянулся за другим… Натура Дана требовала деятельности, но активные движения, пока, были ему не под силу и Дан стал расписывать посуду.

Следующей его жертвой оказалась большая корчага для хранения зерна. Дан всю её разрисовал маленькими медведями — стоящими на задних лапах, идущими на четырех, сидящими… Рисовал Дан неплохо, поскольку имел к этому склонность и даже, в далеком отрочестве, учился в художественной школе. Но не сложилось. Художником он не стал…

Когда Дан потянулся за третьим сосудом, в сарай вошел Домаш. Его привел Вавула, сбегавший за ним на торг — Домаш продавал там свои горшки и прочее. Дан, за работой, и не заметил, когда Вавула выскочил из сарая. Следом за Домашем и Вавулой в сарай-мастерскую втерся и Семен.

— А, ну, человече, покажь, что ты тут сделал, — почти с порога потребовал гончар.

Только сейчас Дан сообразил, что без спроса использовал, а, возможно, и испортил чужое имущество. Выражаясь языком его бывших современников — чужой товар.

— Черт, — лихорадочно подумал Дан, — Домаш меня подобрал и лечил, а я ему черт-те что утворил… И оправдаться нечем… И даже не взбрыкнуть, типа, буду должен. Тут долги — насколько помнил Дан курс истории Древней Руси — вещь серьезная, могут и в холопы обратать. А холопы — люди подневольные… — Дану совсем не хотелось начинать свою жизнь в Новгороде подневольным человеком.

Немного конфузливо Дан подал Домашу с полки, где сушились глиняные полуфабрикаты, расписанный в африканских мотивах кувшин. Новгородец осторожно взял кувшин, повертел его…

— Малюешь ты знатно, — наконец, обронил Домаш. — Мы твой узор сейчас красками покроем, цена кувшину будет в два раза от нонешней…

Как потом вспоминал Дан, именно после этих слов Домаша, он и понял, чем займется в Новгороде…

Но сначала Дан стал просто расписывать, по мере сил, то есть, когда не мучила головная боль, все, до чего он мог дотянуться в мастерской…

Носящий заплетенные в косички бороду и длинные волосы, гончар по имени Домаш, оказался мужиком с понятием и сумел организовать не только бесперебойное изготовление своих горшков, кувшинов, корчаг и прочего, но и постоянное свое присутствие на городском рынке. Притом, без всяких-разных торговцев-посредников. Достигалось все это грамотным распределением труда нанятых им рабочих — Вавулы и Семена. Вавула, первый из его подмастерьев, муж дальней родственницы Домаша, занимался подготовкой глины и лепкой из нее горшков, кувшинов, кисельниц и всего остального. Второй подмастерье, Семен, наносил узор на сырые или обожженные — смотря по надобности — изделия и делал на них надписи. Иногда он использовал заранее заготовленные штампы, а чаще просто рисовал от руки острыми палочками-стеками или самостоятельно сделанными кисточками. Он же, Семен, при необходимости полировал сосуды, и покрывал их краской. Кроме всего прочего, Семен еще и обжигал керамику в печи. То есть, придавал горшкам товарный вид. А сам Домаш продавал все на торге, когда один, а иногда ему помогала жена Вавулы — Аглая. Жил гончар бобылем. И та женщина, Марена, которую Дан видел при первом своем пробуждении, была жившей неподалеку знахаркой-шептуньей, женой такого же здоровенного, как и она сама — если верить Вавуле, лично Дан его не видел — заросшего густым рыжим волосом, как медведь шерстью, мастера-гончара Радигоща. Домаш, как позже, задним числом, поделился сведениями с Даном Вавула, не являлся коренным новгородцем, и пришел в город год назад откуда-то из-под Копорья. Пришел один, купил двор на посаде за Людиным концом и занялся гончарным делом. А вскоре купил и лавку в гончарном ряду на Торжище.

Вавула сказал, что раньше у Домаша была семья — жена и трое детей, но они толи погибли, толи пропали во время одного из набегов чуди на Копорье. Как понял Дан, Домаш не очень распространялся на эту тему. Еще Дан узнал, что до того, как Домаш попал в город, он, судя по всему, гончарством не занимался. Во всяком случае, бороду и волосы он заплетал в косы, а так делали в Господине Великом Новгороде только воины, купцы и бояре. И то не все…

Через неделю, после того как Дана окончательно перестали мучить головные боли и он даже, на седмицу, в своих кроссовках и купленных ему Домашем в долг, в счет будущих заработков Дана, то есть, доли от продаж расписанных им корчаг, новых портках и рубашке — чтобы не пугать новгородцев джинсово-футболочным нарядом — в сопровождении Вавулы и Семена прогулялся по городу, на двор к Домашу, вместе с самим Домашем, явился торговец-иноземец. Из тех купцов, что имели в Новгороде свое собственное представительство, так называемый Немецкий или Ганзейский двор. В этот день первые расписанные Даном горшки, пройдя экзекуцию в печи, попали на торг к Домашу. Купец-ганзеец не только забрал все расписанные Даном горшки, но и договорился снова прийти через полторы недели и забрать все, что еще будет готово и расписано Даном к этому времени. Он даже задаток оставил. Но самое важное произошло после того, как ушел купец. Не успел еще ганзеец покинуть двор Домаша, как в воротах двора возник бирич, посланник самого Дмитрия Борецкого, посадника Господина Великого Новгорода.

— Кто здесь Дан-мастер? — стоя в воротах двора, спросил посыльный.

Почему-то, в этот момент взглянув на Домаша, Дан понял, что гончар совсем не удивлен визитом новгородского бирича.

— Как есть сам донес на меня, — подумал Дан, однако виду не подал…

Все время, что Дан расписывал сосуды Домаша, он думал. Думал о своем будущем. Нет, не о том, что осталось в 21 веке, а в том плане — как ему дальше жить. Остаться в мастерской Домаша, оно, конечно, хорошо, и Домаш рад будет, но… Но провести всю свою жизнь за росписью чужих глиняных сосудов, Дан не хотел. Не устраивало его это. Ведь, он, все же, был человеком 21 века, а не 15. И обладал, пусть и фрагментарно, знаниями о таких вещах, которые даже в ночных кошмарах новгородцам не могли присниться… К тому же, и в 21 веке Дан предпочитал работать на себя, а не «на дядю». Естественно, он был благодарен гончару за то, что тот спас его и приютил, но «пахать» за это на Домаша всю оставшуюся жизнь..? Нет, уж, увольте. Лучше поискать другой способ отблагодарить Домаша. И, как-то ночью, ворочаясь на лавке-лежаке, Дан сообразил, что ему делать. То есть, как ему и Домаша отблагодарить, и себя не обидеть… И устроиться в новой жизни. Да еще и «денюжку сколотить небольшую». Чтобы, как только Москва «наложит руку» на Новгород, тут же перебраться от этой «руки» подальше. И уже там, «подальше», жить и не голодранцем… Ну, не прельщал Дана московский князь Иван 3 в качестве хозяина Новгорода. И следующий московский князь, он же первый московский царь — Иван 4, по прозвищу Иван Грозный, тоже не прельщал… вместе с грядущей в Московском царстве, после его смерти, эпохой жестокого и кровавого беспредела, беспредела, названного учеными-историками в будущем «Великой смутой»… Дану очень не хотелось, чтобы его потомки — если они у него будут — жили в этом Московском царстве. Поэтому, сейчас для Дана желательно было заработать, успеть заработать, в Новгороде немножко лавэ или по-другому — денег и «дать деру» из города сразу, как только… Как только, в общем. Одна беда — до столкновения с Москвой оставалось всего ничего. Примерно, с год. И нужно было торопиться. Но в том, что Дан, все же, оказался в Новгороде, имелся и плюс. Господин Великий Новгород, так или иначе, являлся республикой и хоть сословное деление общества на «благородных» и «не очень» — столь широко распространенное в средневековье — в Новгороде тоже присутствовало, но здесь оно, как и в вольных городах-республиках Европы, никак не мешало улучшать свое материальное положение. И никому не мешало. Во всяком случае, не создавало непреодолимых преград.