— Прошу всех в дом, — пригласила она…
Собираясь заняться излечением архиепископа, Дан помнил о том, что неосторожно пообещал владыке принять к себе в мастерскую несколько его подопечных… Владыка организовал при новгородских монастырях приюты для вдов и сирот, вот, их-то, приютских, Дан и обещал взять к себе на работу. Кстати, об этой стороне деятельности новгородского архиепископа — организации приютов — Дан узнал только на встрече с владыкой. И был приятно поражен — нигде, ни в одном из прочитанных им, в будущем, учебников истории по средневековой Руси не упоминалось, ни полсловечка, о подобных заведениях в Великом Новгороде. И, пусть эти приюты были личной инициативой архиепископа Ионы, а не целенаправленно проводимой городом политикой, все равно, это лишь добавило Дану желания сохранить Новгород самостоятельным и независимым, а владыке, несмотря на личную заинтересованность Дана и скупой политический расчет — сохранить подольше жизнь.
В общем-то, Дан уже сговорился с Домашем взять на работу вдову из приюта при Петровском или, по-другому — Петропавловском женском монастыре. Сей монастырь располагался тоже в посаде за Людиным концом, недалеко от усадеб Дана и Домаша… Лишь, чуть-чуть, в стороне и на небольшой возвышенности, носившей название Синичьей горы. Там, где, как раз, из города выходила, запиравшаяся на ночь крепкими воротами под надвратной башней, Луковая улица. Собственно, жители этой улицы пару веков назад и поспособствовали появлению данного монастыря. Точнее, уличане за свой счет построили на Синичьей горе церковь святых апостолов Петра и Павла, а уж потом, рядом с ней возникла и одноименная обитель.
Вдову звали Антонина. Женщина, на вид лет 30–35. Взяли ее в помощь Аглае Спириничне, жене Вавулы. Аглая Спиринична, нанятая в мастерскую поварихой, к глубокому сожалению, не оправдала надежд Дана. Не могла она разорваться между собственным хозяйством и мастерской Дана и Домаша. Не хватало на все у нее времени. И дочери Аглаи, на которых рассчитывал Дан, тоже ей не сильно помогали, маловаты они еще были для такой работы. Чтобы организовать полноценное питание в мастерской, Аглае требовалась настоящая помощница. Взрослая, а не ребенок или девочка-подросток. Вот, Антонина и должна была стать такой помощницей. Правда, денюжка ей причиталось поменьше, чем Аглае Спириничне, ведь бюджет купства или товарищества «Домаш энд Дан» все же был не резиновый. Да, и Антонина бралась на работу не главной поварихой, а ее помощницей.
Дан поселил вдову, за неимением другого места, пока у себя в доме, в одной из комнат на втором этаже — Дану не очень нравилась та планировка жилья, что присутствовала в домах новгородцев, вернее, полное отсутствие ее. Ибо в большинстве новгородских домов наличествовал только маленький «предбанник» — сени и одна комната, она же гостевая, кухня, спальня и все остальное — по мере необходимости. Конечно, в боярских теремах, как подсмотрел Дан в ходе своих походов к боярыне Борецкой, и, вероятно, в теремах зажиточных новгородцев распределение комнат было иное. Ну, так, на то они и терема, что в три этажа. Короче, Дану не очень понравилась та планировка дома, что предложили ему плотники — одна большая, на весь этаж, комната с лавками по краям и печкой. И он потребовал, благо денег хватало, дабы плотники ему отделили, как в хоромах купцов и бояр, кухню с печкой от общего помещения, а, кроме того, разделили — по рисунку Дана — одну большую комнату на несколько поменьше размером. И с печника тоже потребовал, чтобы печь была не курная, а с трубой, выведенной на крышу. При этом, дабы печь обогревала не только ближайшую стену, но и весь жилой этаж. Дан знал, что новгородские печники умеют ставить печи так, чтобы они обогревали весь дом — консультировался с Семеном и Вавулой. В общем, теперь места у Дана хватало, даже одна из комнат пустовала — сам он временно спал в большой комнате, которую впоследствии планировал сделать залом. В комнате, ближайшей к будущему залу, спали его телохранители — Рудый и Клевец — если честно, то Дан предложил каждому из них по комнате, но прожившие всю жизнь в домах, где все, кроме женатых, спали в одной большой, или, наоборот, небольшой общей комнате, Рудый и Клевец не захотели менять старый уклад и устроились, как… как устроились. Итак, в комнатенке, ближайшей к будущему залу, спали телохранители. Комнатка справа от большей, совсем маленькая и слабо прогреваемая от общей печи, потому с собственной печкой и, кроме того, с собственным дорогим слюдяным, из слюды, окном, предметом особой гордости Дана — Дан планировал устроить здесь свой кабинет, в котором можно будет работать и зимой, и, хотел максимум света для этой комнатки — пока, тоже, пустовала. И последняя, третья комната, рядом с «предбанником» — сенями и лестницей, дальняя от будущего зала, была отдана вдове из приюта.
Конечно, прежде чем брать Антонину на работу, Дан поговорил с ней, но сначала, естественно, поговорил с монашками, опекавшими приют. Сестры-монахини были пожилыми дамами с крестьянскими натруженными руками — оно, ведь, и понятно, женский монастырь — не приют изнеженных барышень, а, кроме того, Петровский монастырь богатством своим не славился, щедрых подношений не имел, бояре к нему особо не благоволили и весей с починками — сел и хуторов — за монастырем не числилось… «Невесты Христа» и посоветовали Дану взять в работницы Антонину, мол, тихая, спокойная, ни на что не жалуется, готовит очень хорошо.
— Хотя, сестры в монастыре и питаются без изысков, — сказала дежурившая по приюту уже не молодая, однако еще и не старая монахиня, — и из продуктов у нас самое простое, но, когда в трапезной Антонина, даже простое варево очень сытное и вкусное.
— А, как она оказалась у вас? — не мог не поинтересоваться Дан. И добавил: — Прошу не принимать за обиду, коль, что не так скажу — но, если она на всем белом свете одна-одиношенька, к тому же тихая и работящая, почему она не сестра-монахиня в вашем монастыре?
Монашенка с любопытством взглянула на Дана, видно выражение — «одна-одиношенька на всем белом свете» — ей редко доводилось слышать… А, потом уронила: — Ну, куда нам принимать новую сестру? — И развела руками, как бы оправдываясь за бедность монастыря. После чего пояснила-пожаловалась: — Нам бы себя прокормить, да сирым и вдовым немного помочь… К тому же, — мягко произнесла женщина, — нет в Антонине стремленья божия, в ней живет мирское, суетное. А что касаемо твоего вопроса, — посуровела монахиня, — как Антонина попала в наш приют… Муж ее был гребенщиком, но зимой застудился и умер. Она пробовала работать вместо него, но бог умения не дал. А скоро и деньги вышли. Податься же ей в Новгороде некуда — старые умерли и дом отчий давно продан, братья в закупах у боярина… Вот, и пришла к нам.
— А, родня мужа, — хотел было спросить Дан, зная, что в Новгороде принято помогать вдовым. Но монахиня упредила его.
— А родня мужа отказала ей, — поджала губы женщина и перекрестилась. — Бездетная она.
— А-а, — протянул, совершенно по-дурацки, Дан…
Устройство на работу вдовы из приюта стало всего лишь одним из дел Дана. Своего рода благотворительностью, органически вписавшуюся в работу мастерской.
Кстати, последним достижением Дана на пути к собственному финансовому благополучию, а, заодно, и в развитии мастерской было возрождение или, можно сказать, изобретение, по-новому, античной, а, если точнее, древнегреческой, давно забытой в Европе и абсолютно неизвестной в Новгороде, художественной вазописи. То бишь росписи по керамике. Задумавшись, как-то, над бренностью бытия, а заодно однобокостью и монохромностью росписи сосудов в их, фактически, совместной с Домашем, мастерской… — к великому сожалению Дана, в Новгороде использовали для раскрашивания гончарных изделий весьма скудный набор средств — либо втирали в начертанный рисунок слой глины иного, отличного от основного, цвета; либо разукрашивали сугубо желтой поливой-эмалью… — итак, Дан, как-то задумавшись над некоей примитивностью и слабой выразительностью, на взгляд пришельца из 21 века, начертанных им, на кисельницах, братинах, супницах и прочем, рисунков, невольно вспомнил картинку из учебника прошлого-будущего за 5 класс — «История Древнего мира». Картинку яркую, запоминающуюся и хорошо запомнившуюся ему — несколько разукрашенных древнегреческих амфор и, служивших для хранения зерна, оливкового масла и тому подобного, огромных кувшинов-пифосов. Амфоры и пифосы были черного цвета с выделяющимися на них красными фигурами людей и зверей или, наоборот, красного цвета с черными фигурами. И, почему-то, при этом он вспомнил еще и объяснения учительницы — как они, греки, делали эти амфоры, пифосы, килики, кратеры и остальное. Все было до смешного просто. Сосуды изготавливали методом лепки жгутом — раскатывали глину в лепешку, вырезали из нее круг — будущее днище сосуда. Потом делали из глины длинную полосу-жгут, накладывали эту полосу на будущее дно сосуда. И так жгут за жгутом, жгут за жгутом. Самое интересное, что подобным образом можно было сделать и небольшой килик-чашу для питья и огромный пифос в рост человека для хранения зерна или того же оливкового масла. Кстати, в этих пифосах, которые греки закапывали в землю, зерно и прочие продукты сохранялись гораздо надежнее, чем в разных мешках — мышам и прочим грызунам на радость. Ведь самая суровая мешковина прогрызалась на раз, а добраться до зерна в пифосах практически невозможно… Разукрашивали свою керамику греки тоже довольно оригинально. Краску для сосудов они делали из глины. Брали немного глины, разводили ее водой и добавляли туда древесную золу. После чего все перемешивали и полученным составом-краской рисовали фигуры на амфорах с киликами и кратерами — если хотели сделать чернофигурную роспись, либо, наоборот, закрашивали все, кроме будущих фигур, то есть, всю поверхность сосуда, кроме выделенного рисунка — мелкие детали рисунка также, как и в чернофигурной росписи, выделяя краской. Затем изделие засовывали в печь и подвергали обжигу — для окончательного превращения сосуда в прочную, влагонепроницаемую чернофигурную или краснофигурную амфору, килик, канфару и так далее… Вот, только, обжиг у греков был довольно сложным процессом. Он имел, как бы, три фазы. Сначала сосуд ставили в печь и нагревали до определенной температуры. Потом все отверстия в печи закрывали, температуру медленно понижали и все отверстия снова открывали. В итоге — окрашенные места становились черными, а необработанные имели свой естественный цвет…
