Гончары снова слегка замялись, а потом кивнули.
— Так, вот, — буквально на полтона повысил голос Дан. И, сделав малепусенькую, но, все-таки, заметную паузу, четко, раздельно, произнес: — Мы… — Дан специально сделал ударение на «мы», чтобы у гончаров и близко не возникло сомнений по его поводу — … Мы предлагаем вам, тебе, Яким, и тебе, Перхурий… — Крепкий гончар с интересом смотрел на Дана, в отличие от Якима, слушавшего, опустив глаза и словно стесняясь — … не носить, более, свой товар на Торжище, а отдавать его нам сразу, здесь. — И быстро добавил: — Иначе говоря, мы сами будем забирать все, что вы сделаете. Но! Но, — снова сказал Дан. И подчеркнул: — Это очень важно! Вы будете делать свой товар без всяких узоров и ваших подписей и то, что мы скажем. — И Дан, тут же, поспешил объяснить свои слова: — Допустим, мы скажем — нужно сделать в первую очередь 10 горшков и 50 супниц, а потом уже все остальное — корчаги, кувшины и прочее. Это понятно? — спросил Дан. Невысокий Яким опять быстро кивнул головой, а Перхурий неторопливо промолвил: — Да, чего уж тут непонятного.
— Тогда второй пункт или «веди». Товар должен быть без всяких изъянов и, — Дан поерзал немного на завалинке, усаживаясь поудобнее, — забирать мы его будем по чуточку более дешевой цене, чем та по которой вы носили его нам на продажу, — Дан снова сделал ударение на слове «нам». — Однако, — сразу уточнил Дан, смотря на мгновенно нахмурившегося Перхурия и сморщившегося, будто съевшего какую-то гадость, и, оттого, ставшего чем-то похожим на нахохлившегося гнома из сказок, прочитанных Даном в детстве, Якима, — расчет мы будем производить в тот же день, когда будем забирать ваши изделия. И вам не придется ждать, пока изготовленные вами горшки, кувшины и тарелки раскупят. А еще, — быстро взглянув на задумавшихся Якима и, особенно, Перхурия, произнес Дан, — я тут посчитал, сколько вы, примерно, зарабатываете за месяц… — Дан нагнулся и подобрал острую щепу, лежавшую на земле — завалившуюся под бревно-завалинку. Затем разровнял ногой кусочек голой — без травы — земли перед собой… Краем глаза он заметил, как из-за угла дома вышла женщина средних лет, такая же худенькая, как Яким. Женщина опрятно одетая и в платке замужней жены. В руках она держала кувшин-жбан, явно тяжелый. За ней, хромая, болезненно тощий парень нес большие кружки. Женщина направилась было к ним, но Перхурий что-то шепнул ей, и она остановилась.
— Это то, что вы сейчас имеете, — на миг задержавшись, произнес Дан и нарисовал щепой на земле буквы кириллицы, затем поверх их провел черточки-титлы, переводившие буквы в разряд цифр… — к досаде Дана, новгородцы цифр, как таковых, не знали и пользовались, вместо них, буквами кириллицы с черточкой — титлом поверху. Каждая буква соответствовала определенной цифре, вернее, почти каждая буква… Это доставляло, поначалу, Дану массу неудобств, но пришлось приспособиться и делать все расчеты по-новгородски. Как и тогда, когда он на подворье Домаша говорил с Василием Казимером, новгородским тысяцким. Впрочем, для себя Дан, все равно, переводил все расчеты в привычные, так называемые «арабские», цифры. А на любопытные вопросы Семена, Вавулы и Зиньки — лишь Домаш не стал ничего спрашивать, только посмотрел, как Дан считает и одобрительно хмыкнул, мол, быстро — отвечал, что это такие цифры и научился он им далеко на юге, где жил одно время… — А, вот это, — сказал Дан, — то, что вы будете иметь, работая на нас, — и Дан нарисовал рядом с первыми двумя буквами-цифрами две другие буквы-цифры. — И это самое меньшее!
Яким и Перхурий настороженно уставились на нарисованные Даном закорючки. Дан видел, как моментально разгладилось хмурое лицо Перхурия и преобразился в большого ребенка Яким. А, из-за плеча Якима, как завороженная, уставилась на букво-цифры его жена, держа в руках полный жбан.
Дан улыбнулся и, засунув щепу, которой рисовал, назад под бревно-завалинку, громко попросил: — Можно кваску?
Женщина, смотревшая на цифры, вздрогнула и подняла голову. Ясноглазая, с сеточкой мелких морщин возле глаз, с выбившейся из-под цветастого платка русой прядью… — В молодости была очень красивой, — непроизвольно отметил Дан. — Хм, в молодости… — Он вспомнил, что понятие «молодости», к которому он привык в 21 веке, и молодость в нынешнем Новгороде — существенно различаются. — Ей и сейчас-то, вероятно, не больше 27–29, — мелькнула мысль в голове Дана, — и я не моложе ее, хотя и выгляжу другим.
— Подружья моя, — поспешил представить свою половину Яким, — Милена, и старшой мой — Павел.
— Кружки, — сказала женщина, — Павка, давай кружки!
Старший сын Якима шагнул вперед, слегка припав на искалеченную, вероятно в том происшествии зимой, с боярином, ногу, и поставил на обтесанный большой пень, служивший у Якима чем-то вроде дворового стола, простенькие и добротные кружки.
— Мужи новгородские, — напевно произнесла жена Якима, разливая жидкость из жбана по кружкам… — В голосе у жены Якима до сих пор сохранились нотки, присущие молодой девушке… — испейте квасу, на ягодах сочных настоянного.
— Как видите, разница почти в полтора раза, — сказал Дан, взяв в руки кружку и пригубив из нее чуток. Чувствовалось, в квасе кроме ягод — черники, голубики и капельки терпкости от клюквы, есть еще привкус какого-то растения, но какого Дан определить не мог. Не настолько глубоки были его познания во флористике. Однако этот привкус делал квас действительно необычно-вкусным.
— В полтора раза, — повторил Дан, — по сравнению с тем, что вы зарабатывали раньше. И вам не нужно заботиться о продаже своих изделий. Совсем не нужно. Единственное «но» — чтобы иметь такой доход, вам придется работать, как мы…
Дан давно уже заметил, что люди вокруг него начинают вертеться как-то быстрее. Быстрее, чем в своей обычной средневеково-новгородской жизни. И от прежней неторопливости их бытия, рядом с ним, остается все меньше и меньше. Привыкший к ритму 21 века, сумасшедшему и невероятно быстрому — с точки зрения жителя Новгорода 15 века, Дан, как только окончательно получил «свободу рук», потихоньку, непроизвольно, стал заводиться сам и заводить окружающих. Темп 21 века из него так и пер. Дан ел так, что другим казалось — он не жует, а глотает. Ходил так, что думали — он бегает. В конце концов, насмотревшись на перемещения Дана, как он успевает из пункта «А» в пункт «Б», из одного конца сарая… — а сарай уже начали расширять и перестраивать, и теперь в нем вместо одной небольшой печи, для обогрева, когда холодно и, чтобы просушивать горшки и кувшины зимой и летом, находилось целых четыре маленьких печи. И места в нем сейчас было больше. По сути, из сарая сделали настоящий производственный цех, прообраз маленького заводика. Но самую значительную часть сарая, как и прежде, занимали гончары — Вавула и Яков, кстати гончарные круги у обоих были новые, с ножным приводом — по требованию Дана. Гончарный круг с ножным приводом, освобождавший обе руки мастеру, позволял делать керамику в большем количестве и в качестве, на порядок выше, чем на кругах, требующих одной рукой крутить сам круг. Поэтому новый круг сразу купили такой, а круг, на котором работал Вавула, еще ручной, Домаш продал и, доплатив, взял и ему тоже ножной.
А возле гончаров, сбоку, ближе к стене, находились стеллажи с только что снятой с гончарного круга и сохнущей продукцией — горшками, кисельницами, супницами и т. д., на этих же стеллажах внизу лежали необходимые гончарам скребки, стеки, нитки и прочее. Там же, на половине гончаров, в больших кадках, лежало и готовое к работе, промятое и очищенное от лишнего глиняное «тесто». Проминали и очищали глину каждое утро сами гончары. По соседству же с Вавулой и Якимом работали художники — Зинька, Ларион, Домажир, Нежка и сам Дан. Возле каждого из них также стоял стеллаж. С инструментом и красками для художников — внизу; с уже расписанной сырой или после первичного обжига продукцией — вверху. Расписанную периодически уносил для дальнейшей обработки Семен, а уже после обжига, столь же периодически — эта обязанность, пока, лежала на Зиньке, как самом молодом — если не считать Нежки, относили во второе отделение сарая, сравнительно небольшое и располагавшееся сразу за производственным, если так можно его назвать, отделением. Во втором отделение хранились уже готовые корчаги, горшки, братины и все остальное, а также окончательно досушивалась снятая с гончарного круга посуда. Приносили ее сюда сами гончары — Вавула или Яков. Забирал отсюда сырую посуду в печь, все тот же Семен — если требовался ее предварительный обжиг. Ну, и третья, самая маленькая часть сарая, как и прежде оставалась «бомжатником». Там до сих пор квартировал Лаврин, не обзаведшийся никаким иным жилищем, кроме угла в сарае Домаша, да, и Дан, пока, ночевал тут, хотя, в отличие от Лаврина, недавно присмотрел и выкупил у прежнего хозяина — новгородца участок земли через дом-усадьбу, по улице и наискосок от усадьбы Домаша. Этот участок Дан, с помощью нанятых плотников — хорошо, что с финансами у него проблем сейчас не было, а были только со свободным временем — успел обнести забором и практически завершить на нем, с помощью тех же новгородских плотников, строительство двухэтажного дома-сруба. Кстати, Домаш тоже надстроил второй этаж на своем срубе и, по настойчивому совету Дана, купил часть участка соседа — уговорил соседа продать ему пустующую землю, примыкающую, непосредственно, к участку Домаша. Уже и огородил его и даже разместил на новой территории две обшитых деревом ямы-глинника — одну для вылеживания глины от трех месяцев, минимально необходимый срок для выдерживания глины перед работой с ней; и сколько получится во второй, и это было нововведение Дана. Глина должна будет выдерживаться в ней не менее полугода — считалось, что чем больше глина на предварительном этапе, в своей яме, подвергается воздействию различных температур — от одуряющей жары летом до жгучего мороза зимой плюс всякие атмосферные явления — дождь, снег, ветер и остальное, тем лучше качество изделий она дает потом на выходе. Разумеется, если из нее будет делать горшки мастер, а не криворукий ученик. Дан решил проверить это утверждение опытным путем. Сейчас они с Домашем могли себе это позволить — держать часть глины в таком, долгоиграющем — более 6 месяцев, запасе. Эти две новые ямы предполагалось заполнить уже в ближайшее время синевато-зеленой, так называемой — гончарной, местной глиной. А пока Вавула и Яков продолжали пользоваться еще старым запасом, из недавно начатой ямы-глинника, расположенной сбоку от входа в сарай. По идее, ее должно было хватить еще месяца на 4… — итак, насмотревшись, как Дан перемещается по подворью, с какой скоростью он все делает — вроде все тоже, но быстрее, народ вокруг Дана также, как-то незаметно, постепенно, начал шустрее даже не работать, а скорее — жить. И этот, более быстрый ритм жизни, работники разносили и по домам своим. К сожалению, чаще всего, усложняя себе этим отношения с сородичами. Ладно Семен, живущий бобылем и лишь изредка встречающийся то с одной, то с другой вдовушкой. Или Вавула, у которого вся семья периодически крутилась на подворье Домаша и потому всей кучей и втягивалась в новый ритм… Но, вот, например, уже у Зиньки дома были психологические непонятки. Слава богу, родитель у Зиньки оказался неглупым и в зародыше подавил нарастающее в семье раздражение Зинькой, поведением Зиньки. Однако вскоре с подобным предстояло столкнуться Нежке, Домажиру и Якову. И, вероятно, будут обиды и непонимание, скорее всего и без скандалов не обойдется. И поделать тут ничего нельзя. Люди, в массе своей, если их постоянно не пинать, склонны к консерватизму и не любят тех, кто выделяется из общей среды. То есть, тех, кто живет иначе. Подраться на мосту через Волхов за того или иного боярина — это пожалуйста, это традиционно для Новгорода и это прилично; орать на торгу или в корчме, поволочиться за чужой юбкой — тоже привычное поведение; уйти в поход за добычей и там ограбить всех, кто подвернется и до кого дотянутся загребущие ручонки — мужчин, женщин, стариков, старух, чудинов или своих православных из соседнего княжества… И убить тех, кто недоволен и сопротивляется — нормально! А, вот, жить быстрее — ненормально. И является крамолой и нарушение обычаев. Посему подлежит осуждению и всеобщему порицанию… Короче, так или иначе, но темп жизни и работы людей в совместном проекте Дана энд Домаша, на подворье Домаша, был иной. Иной, чем за забором усадьбы Домаша. Вавула, а, буквально, за три дня к нему присоединился и Яков, делали за день горшков, жбанов, кружек и прочего, в полтора раза больше против прежнего. И Лаврин с Зинькой, которого Дан, все-же, допустил к раскраске готовых изделий, тоже работали быстрее… Хотя, тут понять сложно, рисунок рисунку рознь. О Домажире и Нежке речь, пока, не шла, они были учениками, причем в самой начальной стадии. Однако и они, как-то, ускорились… Хотя, может, Дану это только показалось?
