Учеников Дану долго искать не пришлось. Совсем не пришлось. Поскольку их сразу привел Семен. Причем обоих. Высокого, худющего бродягу, толи с русыми, толи с седыми волосами и удивительно темными глазами, с взглядом, словно, что-то требующими от тебя, и серьезного паренька лет 13–14. Бродяга был выходцем откуда-то с юго-западной Руси, в Новгороде перебивался случайными заработками — на торгу и второстепенных вымолах-пристанях, где не было новгородских артелей грузчиков, а паренек — средним сыном уличанского соседа Семена по Неревскому концу. Бродягу Дан сразу хотел отправить обратно, уж больно у него вид был непрезентабельный, но потом, все же, решил поговорить с ним и, слава богу, что поговорил. Худющий бомж, хотя и выглядел старше Дана, оказался молодым человеком — по мерке 21 века — и давно взрослым мужем 24 лет от роду, по мерке века 15, родом с Чернигова. Бывший скоморох и мастер по изготовлению потешек-игрушек, переживший, как понял Дан, какую-то личную трагедию и попавший в Новгород случайно. Просто шел на север… Когда Дан дал Лаврину — так звали бродягу, калику-перехожего, заостренную крепкую палочку-стек и попросил изобразить что-либо на покрытой сырой глиной дощечке, Лаврин, не долго думая, в десяток штрихов, нарисовал красавца-оленя. Дан, правда, не сразу признал в звере оленя. Не сразу, потому что бывший скоморох рисовал так, как было принято рисовать в 15 веке православные иконы, то есть, не очень реалистично, с уклоном в определенную художественную условность. Хотя… Хотя художники Раннего Возрождения в Италии уже писали совсем другие картины. По какому-то наитию Дан дал Лаврину еще и кусок глины, и попросил слепить того зверя, что Лаврин нарисовал. Скульптура оленя получилась не в пример лучше. Лесной красавец был весьма похож. И без всяких скидок на ту самую художественную условность, принятую в это время на Руси… Здесь Лаврин, видимо, не боялся уйти от каких-то жестко регламентируемых церковью канонов, скорее всего, потому что их и не было. В общем, черниговский скоморох оказался настоящей находкой, уникальным художником-самоучкой. Его, практически, не надо было учить. Его требовалось лишь заставить отказаться от принятого шаблона. И показать, для большого разнообразия росписи керамики, картинки — Дан условно назвал их матрицами — с неизвестными в Новгороде и, вообще, в северной Европе, представителями африканской флоры и фауны. А дальше он мог работать самостоятельно.
Зинька, в крещении — Зенон, синеглазый, с длинными ресницами, подросток-новгородец, наслушавшись от Семена о чудных рисунках Дана и узнав, что новый мастер ищет учеников-подмастерьев, сам упросил Семена взять его к Дану. Правда, перед этим он уговорил своего отца — искусного резчика ложек, отпустить его учиться необычной росписи. Паренек был однозначно талантлив и имел все шансы стать в будущем настоящим художником и, как позже сказали Дану — Семен сказал — Зинька даже успел попробовать свои силы в артели новгородских богомазов. Но жесткие каноны в изображении святых не прельщали его, и богомазы Зиньку выгнали. Экзамен по рисованию, предложенный Даном пареньку, также, как и бывшему скомороху Лаврину, Зенон сдал на отлично. До многих азбучных истин рисования — понятия перспективы, центра композиции, света и тени, паренек умудрился дойти сам. Подучившись у Дана тому, что он, Зенон, не умел, и, отточив свое мастерство, парнишка тоже вполне мог работать самостоятельно. Правда, не факт, что Зенон быстро не перерос бы на этом поприще своего учителя и со временем не попросился бы на «вольные хлеба». Возможно, даже став на Руси первым провозвестником Возрождения, равным по силе и мастерству уроженцам далекой Италии… В общем, учеников Дану Семен привел достойных.
Летний день был в самом разгаре. Домаш ушел на торговище, унося с собой десяток расписанных Лаврином сосудов — две корчаги, две братины и шесть кувшинов. Все оформленные — Дан, про себя, по аналогии с искусством «двоюродных братьев» славян скифов, называл его «звериным стилем» — в «зверином стиле». То есть, сплошь сцены из жизни животных. На восьми сосудах местное зверье — мишки косолапые, олени с ветвистыми рогами, волки и парящие орлы, на двух — копии с «африканских» рисунков Дана. Жирафы, львы и облизьяны-обезьяны. Копии, потому что сам Лаврин их не видел и мог пользоваться лишь набросками Дана. Зенону Дан, пока, расписывать изделия не давал. Парень еще «хромал», да, впридачу, и торопился. О том же, чтобы дать ему расписывать керамику через трафареты, не могло быть и речи. Красиво, то есть так, чтобы глаз завораживало и смотреть было приятно, с трафаретом не разрисуешь. А Дан хотел, чтобы изделия, идущие под маркой «Мастерская Домаша — Дана» или МДД, три сплетенные вместе буквицы, где крайние — М и Д выполнены, принятым на Руси алфавитом-кириллицей, а соединяющая их «добро» — Д, тоже принятом на Руси, но реже употребляемом алфавитом-глаголицей, не имели художественных изъянов. Чтобы их трудно было подделать и, чтобы значок «МДД», гарантировал качество товара… На торг Домаш — первый раз — взял и несколько глиняных фигурок в стиле миниатюрной скульптуры. Они были выполнены Лаврином по прямому указанию Дана. Фигурки представляли из себя не просто знакомых новгородцам с детства зверей, а зверей в несколько потешном, утрированном виде. И в тоже время они были очень реалистичны… Не попытаться использовать талант Лаврина, как скульптора, Дан не мог. Ну, а торг покажет — есть ли смысл в этом его, Лаврина, даровании или это сейчас неактуально и одно баловство и перевод глины. К сожалению, сам Дан временно был связан «по рукам и ногам» заказом ганзейца. Выгодным заказом. Заказом, который нельзя упускать. Тот купец, что забрал первые горшки, расписанные Даном, потом пришел снова и заключил контракт с Домашем и с Даном, уже как компаньоном гончара, на партию товара в 100 кувшинов, партию, расписанную, пока еще, самим Даном. Без Лаврина и Зиньки. Но участие последних в деле было уже «не за горами».
Дан, как раз, рассказывал очередной, адаптированный им к реалиям 15 века анекдот про незадачливого любовника — таких, переделанных анекдотов из 21 века, Дан уже кучу пересказал Семену с Вавулой, а теперь еще и прибавившимся к их компании Лаврину с Зеноном — когда за забором усадьбы Домаша, в очередной раз, послышался голос, интересующийся: — Здесь ли мастер Дан?
Дан чертыхнулся. В последнее время к Домашу часто пошли «ходоки», пытающиеся переманить «мастера Дана» к себе. Первыми стали заезжие немцы-купцы из Риги. Вначале они направились к Домашу. Подошли к нему на торгу, поговорили, все чин по чину, и, получив честный ответ, что мастер Дан, как уже называли Дана в Новгороде — соседи Домаша по посаду, гончары, у которых Домаш скупал продукцию, купцы на торгу, ну, и некоторые люди из окружения боярыни Марфы Семеновны Борецкой — не работник Домаша, а его подельник по ремеслу, тут же двинулись к самому Дану. Дана немцы сманивали в Ригу, в смысле — перебраться в Ригу. Однако… Однако, он на их посулы не поддался, хоть немцы и сулили Дану невероятно выгодные, по их мнению, условия. То бишь, по истечению года, который он должен будет отработать на купцов, сделать его мастером в ремесленной гильдии города Риги… Предложение, действительно, было неплохим, пусть Рига, пока еще, и оставалась маленьким немецким городом на берегу Балтики. И раньше бы Дан непременно ухватился за него, но, увы! Не сейчас. Сейчас у него были другие планы, он передумал бежать из Новгорода и, наоборот, собирался стать стопроцентным «попаданцем-прогрессором» и сохранить Новгород стольным Господином Великим Новгородом… Посему условия немцев Дана не заинтересовали.
Вслед за немцами переманивать Дана пытались и местные, новгородские «деловые люди». После визита к Дану немецких купцов из Риги, до них тоже дошло, что в гончарном ремесле Новгорода намечаются некоторые изменения и связаны они с поселившимся на посаде, за Людиным или, по-другому, Гончарным концом, литвином Даном. И к Дану зачастили «ходоки». В основном хозяева таких же, как у Домаша, мелких мастерских. Мелких, потому что крупных в городе не было. Уровень дохода не позволял существовать в городе крупным.
