Поднялся. Не малолетки же мы неуравновешенные, чтобы миловаться в коридоре? Наверное, потерпим до специально предназначенного для этого места? Или нет?

Алиса плечи не выпустила, привстала на носочки, потянулась к губам. Это без проблем. Поцелуй при встрече — это нормально, а потом можно и на кровать перебраться. Успеть бы только.

Навалился сильнее, чем хотел, почти впечатал в стену, обрушился на её рот — с жадностью, задыхаясь, как дембель оголодавший. Мял грудь, бёдра. Снова залез под юбку, сдвинул в сторону тонкую полоску ткани. Одно только название, что трусы! Пальцы с такой лёгкостью погрузились вглубь, что я захрипел, воздух вдруг закончился. Алиса текла. Моя девочка сочилась влагой словно течная сука.

Накрыло люто. Смотрел в её глаза — огромные, блестящие, со всполохами незамутнённого желания — и был не в силах отвести взгляд, продолжая рукой ритмичные, настойчивые движения, дразнящие её плоть, терзающие её клитор. Алиса судорожно хватала ртом воздух, притягивая меня ближе, подаваясь навстречу, шептала что-то бессвязное.

Пах сковывало до спазмов, почти резало напополам, член болезненно пульсировал. Хотел прерваться, сменить расклад, но Алиса стонала, металась под моими пальцами, став сейчас всего-навсего сгустком первобытных потребностей. Я не смог оставить её. Усилил напор, нарастил темп, с трудом подавляя собственные хотелки, лишь скрипел зубами, рискуя превратить их в крошево. Алиса, почти на грани обморока, билась, прижатая к стене. И наконец её крик разорвал тишину квартиры.

Но это было только начало.

Мы словно с цепи сорвались. Я дурел от её близости, от её постоянной готовности, от её желания не скрывать, какое удовольствие ей доставляет всё то, что мы делали. Желание неприкрытое, почти выставляемое напоказ.

В этот вечер я не садился за компьютер и отключил телефон, Алиса мне не читала, мы не слушали музыку и не смотрели фильмы. И почти не разговаривали. Мы бились на площадке в четыре квадратных метра моей постели, словно дикари — сплетались, толкались, любовались друг другом, хрипели и рычали, задыхаясь от распиравшей нас эйфории.

— Ты должен сказать мне, чего тебе хочется прямо сейчас, — шептала Алиса. — Не отворачивайся, смотри мне в глаза.

И я говорил. Смотрел ей в глаза.

Мне хотелось разорвать Алису, забраться внутрь неё, проникнуть в её голову, в её сердце, в её матку. Мне хотелось вскрыть себе грудную клетку, запихать туда Алису и замуровать наглухо, чтобы она не смогла выбраться, навсегда осталась там.

Алиса цеплялась за меня, тёрлась, словно кошка, порыкивая, когда я не подчинялся, хныкая умоляюще, когда я доводил её почти до пика и на мгновение отстранялся, наслаждаясь её нетерпением. Мой живот покрывали отметины от её зубов, шею саднило от засосов, а спина и ягодицы горели от царапин.

— Идёшь в душ? — спросил, как только схлынула первая волна безумия. Решил с чего-то, что нам пора возвращать себе цивилизованный облик.

— Нет, — сказала Алиса, хватая меня за руку, когда я дёрнулся подняться. — И ты не пойдёшь.

Мокрые, липкие, все в выделениях собственных тел, мы тяжело дышали, распластавшись на влажных простынях, пестревших неопрятными пятнами.

— Ты чистый — весь, полностью. И ты красивый — везде, — шептала Алиса, слизывая пот и сперму с моего тела, размазывая их губами, лбом, подбородком по коже. В местах, где вся эта влага успела подсохнуть, кожа неприятно зудела. Я почёсывался, словно бомж, но в душ не шёл.

Мы отдыхали. Жадно пили воду. А потом снова всё начинали сначала. Не знаю, откуда я брал силы. Когда мы не любили друг друга, то просто лежали, обнявшись, проваливаясь время от времени в сон. Обедали ближе к вечеру, а ужинали под утро.

— Ты ничего не сказала о розах. Они тебе не понравились? — Мы уже порядком подвыдохлись и почти не могли шевелиться. Алиса и правда даже не обратила внимания на цветы.

— Так эти розы для меня?

— Нет, для Ивана Фёдоровича Крузенштерна, — не удержался я от сарказма и не понял, почему Алиса просто зашлась смехом.

Успокоившись и утерев выступившие от смеха слёзы, сказала виновато:

— Прости, но я не люблю цветы. Особенно розы.

Да она издевается…

— Все девушки любят цветы, — сказал я убеждённо. — Особенно розы.

— Я знаю. И обычно я прыгаю от восторга, когда мне их дарят, потому что все знают, что девушки любят цветы, особенно розы. Не хочу разочаровывать дарителей.

— Вот как? А меня, значит, хочешь?

— Тебя я не хочу обманывать. Я люблю ландыши. Но их нельзя собирать, они занесены в Красную книгу. И ещё я люблю маки. Такие огромные… у бабушки росли такие в огороде… У них чёрная сердцевинка, похожая на паука. Когда я была маленькая, то очень их боялась. Потом полюбила эти маки. Но их бесполезно ставить в воду. Они даже полдня не стоят, сразу вянут.

— А с розами-то что не так?

— Они слишком… слишком безупречные. У них идеальная форма. Из-за этого они мне кажутся какими-то фальшивыми. Бездушными.

Я не перебивал Алису. Это был первый случай, когда она что-то о себе рассказывала, но напрасно я ждал продолжения, она больше ничего не сказала.

Кажется, досыта. Алиса спала, свернувшись калачиком на краю кровати. Я курил, зажав сигарету зубами — сил на то, чтобы держать её в руке, не осталось. Даже под угрозой расстрела я не смог бы сейчас забраться на самую распрекрасную красавицу мира. Всё, что мог, это лежать, курить и улыбаться.

Улыбался себе. Не понимал, чего я так очканул, почему страшился, что Алиса не придёт больше? Баб вокруг полно. Свет, что ли, клином сошёлся на этой девчонке?

Смеялся над словами брата. «Та самая»? Да таких самых пол-Питера, только успевай выбирать.

Гордился собой. Не каждый юнец выдержал бы такой марафон. Да и вулкан, судя по всему, я раскочегарил нешуточный.

В голову пришла совершенно дурацкая мысль. Посмеялся и над ней тоже.

Посмеиваясь, встал, пошёл в душ. Полоскался долго, тщательно смывая с себя следы бурной ночи. Побрился. Посмотрел оценивающе на себя в зеркало. Хорош, чертяка! И хмурой складки между бровями уже не было, так что к косметологу можно не ходить.

Та странная мысль долбилась в темечко назойливым дятлом. Отгонял, продолжая посмеиваться.

Пошёл на кухню, напёк блинов. Алиса проснётся не раньше обеда, есть захочет.

Позавтракал сам, не спеша и плотно. Надо было восстанавливать силы, а ну как ещё понадобятся?

Вернулся к кровати, посмотрел на Алису — лежит на боку, ногу под себя подвернула, длинные волосы разметались по подушке. Укрыл. Вдруг ей холодно?

Взял ключи, вышел из квартиры, стараясь не шуметь. Смеяться уже не хотелось. Потому что не смешно, когда точно знаешь, что ебанулся, а поделать с этим ничего не можешь.

— Ты почему ушёл? — Алиса стояла у двери в трусах и надетой на голое тело моей любимой зеньевской рубашке, влажные после душа волосы свисали сосульками.

Меня всегда удивляла эта непонятная тяга женщин к мужским рубашкам. Быть может, если бы Алиса знала, сколько та стоит, то не стала бы использовать вместо домашнего халата? Хотя как-то в одну из наших встреч она танцевала лишь в одной рубашке, а я лежал на кровати и курил, любуясь отточенными, волнующими движениями соблазнительного тела, и совершенно не жалел, что Алиса использовала её как наряд для стриптиза. Особенно когда стриптиз закончился, и Алиса, подняв полы вверх и накинув их на голову, соорудила себе какое-то подобие капюшона. Голая и в капюшоне из моей рубашки, она выглядела восхитительно.