– Ладно, – сказал Ашихмин. – Какие ваши условия?

– Очень простые. Поскольку Совет наш оказался никудышным, мужики просят сделать перевыборы. Сегодня же.

– Чем же неугодны вам члены сельсовета? – спросил Ашихмин, недовольно кривясь.

– А всем. Алексашин хвастун и помело. Кто его к своей палке привяжет, тот и делает с ним что хочет, может пол подметать, а может заставить и по мордасам бить. Энтот все сделает, как скажут. А учитель Доброхотов – подлец и предатель-иуда. Через его доносы пять семей ни за что ни про что выслали. Что ему наши мужики? Он чужой. Ему в начальники хочется выйтить, а нам слезьми своими приходится оплачивать его охоту. Так что им полный расчет дали мужики.

– Но вы же их сами выбирали?

– Э, нет, – сказал Звонцов. – Этих не выбирали. Мы в двадцать шестом году выбирали… Вот по этой инструкции ВЦИК, подписанной товарищем Калининым. – Звонцов вынул из ящика стола тоненькую сшивку журнальных листов и подал ее Озимову. – Может, помните такую?

– Известная, – сказал Озимов, передавая брошюру Ашихмину.

– Выбрали тогда в сельсовет толковых мужиков, и все были довольны. А через год понаехали от вас какие-то представители, наших всех посымали, а этих поставили…

– Вы-то и за этих сами голосовали? – спросил Озимов.

– Э, нет. Не сами. Нам их навязали силой, – ответил Рагулин. – Приехал из уезда представитель этой самой… избирательной комиссии. Список нам прочел и говорит: «Вот за этот список и голосуйте. Сразу за всех!» А мы говорим: «Не хотим за всех сразу. Это все шаромыжники». Тогда он разогнал собрание. Пять раз собирал и пять раз разгонял нас. Потом объявили полсела лишенцами, ну, остальные испугались и проголосовали за этот список.

– А в этой инструкции прямо сказано – лишенцев не должно быть, – сказал Звонцов.

– Она устарела и даже запрещена, – бросая на стол инструкцию, сказал Ашихмин.

– Это ее троцкисты требовали запретить. А теперь самих троцкистов разогнали. Значит, инструкция правильная, – стоял на своем Звонцов.

– Против нее Карпинский выступал, заведующий деревенским отделом «Правды», – сказал Ашихмин.

– Давайте не спорить, а говорить по существу, – сказал Озимов. – Что вы предлагаете?

– Вот именно! – подхватил Звонцов. – Бог с ней, с этой инструкцией. Вы видели, что на селе творится? Успокоить надо народ. Вот мы и предлагаем – ноне же собрать сход и выбрать новый сельсовет.

– Ну что ж, мы соберем партячейку, обсудим кандидатуры и предложим вам их на сходе, – ответил Ашихмин.

– Э, нет! Так не пойдет, – Звонцов подвинул к себе брошюру и прихлопнул по ней ладонью. – Уж если голосовать, так по всем правилам. Нам с ними жить, нам и выбирать их. Тут ведь, – ткнул он в брошюру, – все было писано при Советской власти. Ну и что ж, что устарела? Она ж не против, а за. Пока другой нет, сделаем, как тут сказано: никаких лишенцев и никаких списков. Мы сами назначаем и сами выбираем в отдельности каждого. А вы будете сидеть и смотреть, чтоб мошенничества не было.

Ашихмин только головой покачал:

– Значит, все пустить на самотек? А с митингом как? А с колхозом?

– Ежели вы согласны на перевыборы, мы скажем мужикам – все придут на митинг честь честью. А потом, на сходе, при новом Совете, и за колхозы проголосуем. Все по закону, кто пожелает, тот и вступит. И все будет тихо.

В это время гулко ударил колокол, все невольно вздрогнули и посмотрели на окна; не успел замереть густой тягучий звон, как ударил еще один мощный всплеск, потом еще, и все загудело, слилось в один сплошной клокочущий тревожный гул.

– Набат! – крикнул кто-то из сеней.

– Кто им разрешил? Так их и разэтак… – загнул заковыристым матом Звонцов.

– Обманщики, мерзавцы! – крикнул Ашихмин, бледный весь, вскочил, затравленно озираясь, дико выпучив глаза, еще раз крикнул: – Мерзавцы! – и бросился бежать.

– Стойте! Мы ж не договорились! В набат сумасброды ударили… Митька, задержи его! – кричал Звонцов.

В растворенную дверь Озимов видел, как в сенях на пути Ашихмина вырос здоровенный детина в расстегнутом полушубке.

– Прочь с дороги! – в одно мгновение Ашихмин вырвал из кармана руку с наганом.

– Ашихмин, стойте! Остановитесь!! – закричал Озимов, вставая.

Но грохнул выстрел, парень схватился руками за лицо, слепо шагнул вперед и стал шататься, как подпиленное дерево; все замерли и смотрели, как сквозь его сцепленные пальцы стала просачиваться и стекать струйками по рукам, по синеющему подбородку и капать на шубу, на пол пронзительно-красная кровь. Потом он рухнул, как дуб, не сгибаясь, и глухо стукнулся лбом об пол.

Ашихмин легким поскоком вылетел в наружную дверь и затопал по ступенькам крыльца, уменьшаясь в росте.

– Держите его, ребята!

– Бей их, сволочей! – закричали от стола, и все бросились в сени, опрокидывая стулья.

– Стойте, мужики! Одумайтесь! Не губите себя! – В наружной двери стоял Озимов, заслоняя собой весь проем. – Никуда он не уйдет… Мы судить его станем.

– Знаем мы ваш шамякин суд, – Звонцов приблизил к нему свое бледное, искаженное гневом лицо. – В дураках нас хочешь оставить, кабан раскормленный? Не замай дверь!

Он схватил Озимова за отворот шинели и резко рванул на себя. Раздался сухой треск раздираемой материи, Озимов качнулся и правой рукой с разворота сильно ударил Звонцова прямо в бороду. Звонцов как-то звучно хрюкнул и, подгибая коленки, стал приседать и тянуть к полу за отворот шинели Озимова. Тот хотел сбить клешневатую, оцепеневшую в мертвой хватке руку, но в это мгновение что-то оглушительно треснуло у него на затылке, яркой вспышкой ослепило ему глаза: Озимов почувствовал, как ватными становятся ноги, и, теряя сознание, начал падать, отваливаясь спиной к стенке.

Вечером того же дня на квартиру Успенских зашел Костя Герасимов. Дмитрий Иванович сидел за столом, что-то записывал в тетрадь, перед ним лежала раскрытая книга. Мария сидела в качалке возле топившейся грубки и вязала кофту.

– Костя, раздевайся, присаживайся и слушай! Вот новинка из нашей библиотеки: «Любовь людей шестидесятых годов», – Успенский приподнял новенький томик в мягкой обложке. – Составитель Богданович. Тут переписка Чернышевского, дневники его, всякие изречения Шелгунова, Сеченова… Прелюбопытно! А между прочим, какое главное правило поведения «новых людей» Чернышевского?

– Как приятнее, так и поступаешь, – ответил Герасимов без запинки, присаживаясь на стул.

– Ну, силен! Ты, брат, знаешь «Что делать?».

– А как же? На том и стоим.

– Ты, видать, тоже из новых людей. Значит, что приятнее, что выгоднее для тебя, то и делаешь?

– Ну, уж так упрощать все!

– Извини, я нисколько не упрощаю. Вот послушай, – он открыл нужную страницу и прочел: – «Человек поступает так, как приятнее ему поступать, руководится расчетом, велящим отказаться от меньшей выгоды или меньшего удовольствия для получения большей выгоды и большего удовольствия».

– Иди ты! Кто это написал? – удивился Герасимов.

– А это цитата из Чернышевского. Его кредо, так сказать.

– Митя уже выводы сделал, – засмеялась Мария. – Завтра, говорит, пойду не в школу, а в кабак, поскольку удовольствия в кабаке получаю больше.

– А что? С точки зрения разумного эгоиста можно и не то себе позволить, – сказал Успенский. – Вот здесь выписка из дневника. Чернышевский был еще учителем гимназии и признается, как мошенничал, выставляя пятерку в журнал братцу своей возлюбленной. Вот это место. – Успенский полистал книжку и прочел: – «Спрашиваю уроки у 4-5 человек, спрашиваю наконец его и потом снова других. Венедикт ничего не знает. Все-таки я ставлю ему 5». – Успенский отложил книгу на стол, усмехнулся. – Потом отсылал журнал своей возлюбленной; тайно выкрал его из канцелярии и послал, чтобы она смогла убедиться в том, что он сделал все, как она велела. А, каков? И возлюбленная его, будущая жена, тоже хороша: если хочешь доказать, что любишь меня, сделай подлость. Вот так, Маша, новые люди-то любят. А ты? Нет чтобы испытать меня. Ну, послала бы хоть в амбар к кому-нибудь залезть.