– У меня ж нет никакого постановления.
– Чего ж раньше думал, растяпа! – прошипел Зенин. – Ладно, я сам все сделаю.
Он поманил Левку Головастого и взял у него синюю папку, потом подошел к калитке, набранной из досок в мелкую елочку, и постучал о железное кольцо. Со двора тотчас раздался голос Клюева; видно, хозяин стоял за воротами и ждал:
– Кто там?
– Отворяйте! Представители Советской власти и общественности, – сказал Зенин строго.
Клюев вынул запирку – здоровенный металлический шкворень и, растворив калитку, спросил:
– Чаво надо?
– Сейчас узнаешь.
Зенин оттолкнул его с дороги, первым вошел на подворье, за ним потянулась длинная вереница и застопорилась в калитке, словно увязла. На подворье возле мастерской стоял Санька в лаптях и округленными от ужаса глазами глядел на эту застрявшую в калитке огромную толпу. На заднем крыльце, кутаясь в большую темную шаль, равнодушно взирала на всех Сарра, хозяйка Евфимия пугливо заглядывала в сенное оконце. Сам хозяин, оттесненный к воротам вошедшими, стоял бледный и посиневшими от усилия пальцами стискивал ржавый шкворень.
– Товарищи милиционеры, по местам! – скомандовал Зенин.
Кулек и Сима, не понимая смысла команды, но догадываясь, что надо держаться поближе к хозяину, подошли к нему и стали по бокам.
– Вот так! – удовлетворенно заметил Зенин и обратился к хозяину: – Гражданин Клюев, собираетесь ли вы платить штраф, наложенный на вас за злостное уклонение от внесения государству хлебных излишков?
– У меня таких излишков нет. И денег на штраф нет, – ответил Клюев.
– Понятно. В таком случае слушайте постановление Совета от 28 октября сего года, то есть за сегодняшнее число. – Он раскрыл Левкину папку и, пошоркав листами бумаги, начал читать, как по писаному: – Во избежание прямого неподчинения властям, а также во имя пресечения злостного уклонения от уплаты государственных поставок впредь Тихановский сельский Совет постановляет: все имущество кулака Клюева – и движимое, и недвижимое – конфисковать и распродать в счет погашения законного штрафа. Вам все ясно? – посмотрел на Клюева Зенин.
Клюев только порывисто вздохнул, словно всхлипнул, и как-то беззвучно пошевелил губами.
– Значит, возражений нет, – сказал Зенин. – Тогда приступим к делу. Товарищи уполномоченные, прошу за мной в избу.
Оттеснив Сарру с крыльца, как чучело, они с Кречевым вошли в сени, за ними устремились Сапогова с Прошкиной и Якуша Ротастенький. Евфимия, такая же молчаливая и растерянная, как хозяин, сидела в избе у стола, бесцельно положив руки на колени.
– Так. Где у вас добро прячется? – спросил ее Зенин.
Она молча глядела на него, как будто ее опоили чем или оглоушили ударом по голове.
– А чего ее спрашивать? Мы и сами найдем, – сказал Якуша. Он скрылся в горнице и через минуту появился оттуда, волоча за ручку огромный кованый сундук. – Павел Митрофанович, помоги! Через порог не перетащу никак, – сипел Якуша от натуги. – Чего они туда положили, камней, что ли?
Кречев взялся за вторую ручку, и они, кряхтя, поволокли сундук в сени.
– Распродажу вести согласно описи! – крикнул им вослед Зенин, потом обернулся к сорокам: – Так, товарищи женщины, обыщите хозяйку и старуху, нет ли при них спрятанных золотых вещей или каких-нибудь драгоценностей. А я по притолокам пошарю.
Фешка и Анна Ивановна подошли к хозяйке и попросили ее встать. Она сидела в прежней позе, с тупым недоумением глядя на них, словно оглохшая.
– Кому говорят, тебе или нет? – крикнула Фешка. – Встань!
– Да погоди ты! Она зашлася, – сказала Прошкина.
Евфимия вдруг заплакала, затряслась всем телом и, прикрывая лицо ладонями, заголосила, как по упокойнику, тоненьким надрывным голосочком:
– Ой ты ж горе ж наше горько-ое! Ой, ты заступник наш, Христе-боже милостивый! Ой, не дай же ты пропасть нам, сгинуть до смерти! Не оставляй ты нас антихристу окаянному. Подходит конец наш решающий…
Услышав материнские вопли, Санька бросился от мастерской на крыльцо, сбил кулаком Якушу, растопырившего руки в дверях, и прорвался в сени. Здесь Кречев подкатом свалил Саньку на пол, накрыл его своим тяжелым телом и стал выкручивать, заламывать ему руки.
– Помоги-и, тятька! – завопил тот отчаянно.
Федот Иванович, как разъяренный бык, отбросил от себя обоих милиционеров, взявших было его под руки, и, размахивая над головой шкворнем, как шашкой, побежал к сеням.
– Держите его, держите! – завопили бабы в толпе.
Степан Гредный, стоявший возле калитки, легким козлиным поскоком настиг у крыльца Клюева и с ходу прыгнул на его широченную спину. Тот озверело зарычал, одной рукой схватил его за шиворот и, словно кота, стащил с себя, а другой рукой со всего маху ударил шкворнем по шее. Степан ойкнул и осел, роняя голову к ногам своим. Черная кровь сдвоенной цевкой слабо заструилась из носа, пачкая рыжие усы и жидкую бороденку.
– Убил он его, уби-ил, изверг! – заревела Настя, валясь наземь к Степану, раскидывая руки и тряся головой. – Уби-и-ил!
Клюев оглядел с некоторым удивлением длинный ржавый шкворень, отбросил его к завалинке и трясущейся рукой полез в карман за кисетом. Но его схватили за локти подоспевшие милиционеры. Он больше не сопротивлялся, только смотрел себе под ноги и бормотал:
– Нечаянно я, граждане… Нечаянно.
С крыльца на него и на лежащего Степана смотрели с испугом и удивлением и Кречев, и Санька, и Якуша. И на лицах у них застыло недоумение, будто каждый хотел спросить и боялся: «Зачем все это? Что с нами творится?»
Первым подал голос подоспевший Зенин:
– Преступника Клюева вместе с сыном немедленно взять под арест и отправить в милицию!
– Есть такое дело!! – сказал Кулек и махнул рукой Саньке, стоявшему на крыльце: – А ну, давай сюда!
Санька спрыгнул с крыльца и, затравленно озираясь по сторонам, подошел к отцу.
– Шагом марш! – скомандовал им Кулек. – Дорогу арестованным! Эй вы, ротозеи! Прочь с дороги!
И повели. Потом кто-то запряг хозяйскую лошадь, положили на телегу свернувшегося калачиком Степана, посадили в задок плачущую Настю и повезли их в больницу.
– Кто может забрать к себе бывших хозяек? – спросил, обращаясь к толпе, Зенин. – Во избежание осложнений дальнейшее пребывание их в доме нежелательно!
Сквозь толпу протиснулся Спиридон-безрукий и, сурово насупившись, пошел в дом. Через несколько минут он, все такой же молчаливый и хмурый, вывел плачущую, согбенную Евфимию и высокую прямую, как скалка, Сарру. В руках у хозяйки был небольшой сверток в черном платке.
– Что за вещи? – остановил ее Зенин, берясь за узелок.
– Поминанье родительское да иконка, материно благословение, – всхлипывая, ответила Евфимия. – Да так, кое-что из белья.
– Отпустите вы их, ироды! – крикнул кто-то из толпы.
– Вы еще нательные кресты с них посымайте! Антихристы!!
– Бессовестные!
– Хорошо. Пропустите их! – сказал Зенин Фешке и Анне Ивановне, загородившим дорогу.
Они сошли с крыльца, толпа молча расступилась перед ними. Впереди шел Спиридон-безрукий, стиснув зубы, катая за щеками каменеющие желваки; Евфимия шла, глядя себе под ноги, и плакала; старая Сосипатра несла свою голову, покрытую темной шалью, высоко и прямо, и взгляд ее сухих, застывших в немом отчаянии, расширенных глаз легко ломал и опрокидывал встречные взгляды виновато присмиревшей толпы.