У нас было четыре фальконета – знаете, огромные ружья, заряжающиеся с дула круглыми пулями в полтинник величиной. У других были берданки и несколько крупнокалиберных шомпольных ружей. Мы удобно разместились по краю рытвины, зарядили ружья и условились, что по первому крику фазана мы прицелимся, а по второму крику – сразу выстрелим. При этом было точно распределено, кому стрелять в первого хунхуза, кому-во второго и т. д., до последнего.
Прошло немного времени – показались хунхузы. Я волновался страшно, впиваясь глазами в крупного хунхуза, ехавшего в самом конце: мне, как младшему, поручено было стрелять в последнего.
Хунхузы беспечно подъехали почти вплотную к нам, изредка перекидываясь отдельными словами. Ветер был от них в нашу сторону, а то, может быть, их кони почуяли бы нас.
Наша позиция была отличная: все хунхузы были как на ладони, кроме последнего. Раздался удивительно естественный крик фазана. Я растерялся было, забыв, что это означает, но вид моего соседа, прицелившегося в кого-то, вернул мне память. Я торопливо приложил щеку к прикладу и стал наводить ружье, но что-то застилало мне глаза. Хунхузы, услыхав крик, все повернули головы в нашу сторону, некоторые придержали коней. Раздался второй крик и страшный залп оглушил меня. Шум, крик, брань, конский топот и застилавший все дым так меня перепугали, что я сполз глубже в рытвину…
Когда через минуту я выглянул, то увидел, что мои товарищи вылезли на верх, и осматривают лежащие на дороге тела убитых и умирающих. Пятнадцать человек остались на месте, и только шестнадцатый, в которого я стрелял, убежал в кусты, и мы его не поймали. Лошадь же его, раненая мной в ногу, ковыляла на трех ногах и жалобно ржала. Остальные кони разбежались, но недалеко.
Коней скоро переловили, оружие хунхузов и то, что у них было при себе ценного, отобрали, трупы зарыли и дело с хунхузами, казалось бы, было кончено.
На деле же вышло не совсем так…
Жил у нас в Чао-ян-гоу крестьянин, по имени Фан Лао-эр. Усадьбы у нас не сгруппированы все вместе, а разбросаны на несколько верст; его же фанза была крайняя, в одном из боковых распадков и в стороне от дороги, так что к Фану очень редко кто заглядывал из наших односельчан. Поэтому никто из нас и не знал, что через несколько дней после столкновения с хунхузами, к Фану пришел его побратим, некто Чжан, с которым Фан лет десять тому назад сделал «кэ-тоу» [Братский союз].
Вскоре после этого Чжан куда-то исчез, и Фан с тех пор его не видел. Теперь же, когда Чжан вернулся, Фан, согласно китайским обычаям, ласково встретил своего названного брата, и, так как у последнего не было определенной работы, то он поселился пока у Фана.
Как-то утром захожу я к Фану по делу и вижу, что вместе с Фаном на кане сидит какой-то коренастый человек средних лет и ест початок кукурузы. Лицо его как будто мне знакомо; но где я его видел, вспомнить не могу. Я поздоровался с хозяином и гостем, присел на кан и, как полагается, из вежливости спросил гостя:
– Вы, кажется, кушаете бао-эр-ми [Початок кукурузы]?
К великому моему изумлению, он сердито посмотрел на меня и ответил:
– Бу-ши, во кэн му-тоу, (т. е. нет, я грызу дерево)…
Я не понял, но, как младший, не посмел расспрашивать, и, сделав свое дело, вернулся домой. Тут я рассказал отцу о госте Фана и об его странных словах. Отец почему-то встревожился и тотчас послал за нашими двумя соседями, которые служили в нашей милиции, и заставил меня повторить рассказ.
Оба гостя также взволновались и тотчас пошли к нашему начальнику, Ли Юн си.
Я обратился к отцу за разъяснениями. Отец улыбнулся:
– Да разве ты не понимаешь, что ты обидел человека?
– Как, я? Я ничего не говорил; наоборот, был очень вежлив.
– Ты сказал ему «бао-эр-ми», т. е. зерна кукурузы, обернутые листьями, потому что слово «бао» значит обернуть, т. е. спутать, связать чем-нибудь, например, веревками. А ты разве не слышал, что хунхузы никогда не говорят неблагоприятных для себя слов, чтобы этими словами не накликать на себя беду, а заменяют их другими, условными выражениями, как было и в данном случае: грызть дерево-это и значит есть початок кукурузы.
– Так, значит, этот человек хунхуз? – вскрикнул я, пораженный.
– Выходит, что так!
В это время послышались шаги, и к нам в фанзу вошел Ли Юн-си и оба соседа. Ли расспросил меня как следует. Затем, посоветовавшись с отцом и соседями, решил, что, прежде чем принять какие-либо серьезные меры, нужно послать к Фану на разведку.
Выбор его пал на жившего по близости домохозяина Эн Цзя-ю, человека хитрого и осторожного.
Ли так и сделал: он пошел к Эн и приказал ему отправиться к Фану и разузнать, кто у него живет. Но при этом Ли умолчал о том, что я ему рассказал.
Часа через два Ли, взволнованный, пришел к нам, и говорит:
– Удивительное дело! Эн вернулся, и говорит, что у Фана никого нет, и никто посторонний в его фанзе не жил.
Отец удивленно взглянул на меня. Очевидно, у него зародились мысль, не выдумал ли я всю историю? Мне сделалось обидно до слез, и я горячо воскликнул:
– Если Эн ничего не видел, то я сам найду этого «грызуна дерева». Пойдемте, господин Ли, со мной!
Ли переглянулся с отцом, очевидно мое заявление убедило их в правоте моих слов. – Подождите, – успокаивал меня Ли – мы это дело еще проверим.
Ли вышел и, как я узнал после, послал к Фану еще одного односельчанина, Хуан Цянь-ю. Но последний пошел не к Фану, а к его соседу Юй Чжэн-хайю. Ha вопрос Хуана, Юй Чжэн-хай ответил, что, действительно, у Фана уже дней десять живет его побратим, некто Чжан.
Всем стало ясно, что дело нечисто и тут пришлось уже действовать самому старшине милиции. Он собрал нас человек двенадцать, и мы все направились к фанзе Фана, но не прямой дорогой а в обход, горами.
Хотя жар уже спал, но все-таки я был весь мокрый, хоть выжимай, когда мы взобрались на последнюю сопку, к другой стороне которой вплотную примыкала фанза Фана. Сопка была невысокая, но к стороне фанзы такая крутая, что по ней невозможно было бы спуститься, если бы не молодой дубняк-кустарник, прикрывавший ее бока сплошь донизу. Кустарник-же скрывал нас так, что мы добрались до фанзы незамеченными никем из ее обитателей. Если бы Ли повел нас обычной дорогой, то птица, конечно, улетела бы из клетки, потому что спереди фанзы долина была, как на ладони, на добрую версту.
Мы обошли фанзу с обеих сторон и только тогда залаяли собаки. Несколько человек из наших остались на всякий случай, во дворе, а другие, в том числе и я, быстро вошли в фанзу.
Хозяин Фан встретил нас посреди фанзы… Его гость, Чжан, сидел на кане, держа в руках трубку – мы, очевидно, помешали ему курить опий; лампочка еще горела, и своеобразный удушливый запах наполнял небольшую фанзу.
Ли сразу приступил к делу.
– Кто ты такой? – обратился он к поднявшемуся при его приближении китайцу.
– Моя фамилия Чжан, – дерзко ответил тот.
Теперь только я его внимательно рассмотрел: среднего роста, лет 35, коренастый, с широкой костью – он производил впечатление сильного, решительного человека.
– А ты кто такой, – продолжал он, – , что врываешься в дом и даже не приветствуешь хозяина?
Но нашего Ли трудно было смутить.
– Ты мне после будешь читать нотации, а теперь отвечай: кто ты такой и зачем сюда пришел?
Тогда в разговор вмешался Фан:
– Это Чжан, мой побратим, уже лет десять тому назад мы сделали с ним кэ-тоу.
– А где же он был эти десять лет и что делал, если никто из нас его не помнит?
– Я… я…. не знаю, – растерялся Фан и, обратившись к Чжану, спросил:
– Вы где жили это время?
– Ладно, теперь мы сами с ним поговорим, – сказал Ли отстраняя Фана.
Ли стал обстоятельно допрашивать Чжана, но получал лишь уклончивые или дерзкие ответы.
– Ну, так ты у нас заговоришь, – сказал рассерженный Ли и приказал положить Чжана на спину на две скамейки так, что пятки его были на одной скамейке, а спина на другой. Один из наших людей сел верхом ему на ноги, двое на живот и грудь; руки его связали под скамейкой. Принесли здоровую дубовую жердь и положили поперек на колени Чжана. На концы жерди село еще два наших милиционера.
